..
Признаюсь, я думал об этом день и ночь, только того и ждал, чтобы моего ученика пробрало сквозняком, чтоб его схватил кашель или горячка, чтоб он поскользнулся на ровном месте и сломал себе шею, или кто-нибудь случайно угодил ему камнем в голову, чтоб укусила его бешеная собака и он рехнулся, или буря вырвала с корнем дерево и свалила прямо на него, чтоб случилось, наконец, какое-нибудь другое чудо, лишь бы он освободил место для меня.
И в то же время у меня щемило сердце: мне было жаль его. Невинная душа - почему он должен пострадать? За что ему, такому молодому, погибать? В душе я уже оплакивал его, искренне оплакивал. Я написал моей любимой, дорогой письмо, которое закончил горестным стихотворением. В этом стихотворении я серьезно оплакивал моего юного, безвременно погибшего ученика. Я сравнивал мир с кладбищем, а его - с молодым деревцем:
На деревце томится, плачет соловей,
И звезды так печально светят...
Что еще там было написано, не припомню.
И снова моя фантазия рисует мне: вот уже прошел год со дня его смерти, я и моя возлюбленная пришли на его могилу поплакать и возложить свежие благоухающие цветы, даже стихотворение посвятили ему, оно кончается так:
Пусть цветут на могиле твоей цветы,
А душа пусть в раю покоится...
Зацветут ли на могиле цветы - весьма сомнительно, но что ученик мой цветет, как роза, - это факт. Он с каждым днем становится все здоровее, его лицо - румяней, его тело наливается жиром. Он доволен, радостен, весел и счастлив - счастлив не от любви, но от того, что переезжает в большой город, где встретит новых людей и где больше не увидит опротивевшей ему родни.
В этом он признавался мне неоднократно, хотя в глаза говорил своим родителям, что будет тосковать по ним и не знает, как перенесет разлуку.
– А по мне скучать будешь? - спросил я его.
– Конечно! Конечно! - ответил он, дружески обняв меня. - Тебя я возьму с собой. Мы с тобой заживем. Будем играть в шашки, ходить по театрам. Я с тобой никогда не расстанусь, никогда!
Я знал, что это бесстыдная ложь. Рожденный, выросший и воспитанный во лжи, он солгал и на этот раз.
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
Милости просим - в гости
Я никогда не забуду внимания, оказанного нам, когда мы приехали на свадьбу. К вокзалу за нами выслали великолепную карету, привезли нас в красивый дом, где каждому из нас была отведена отдельная комната, угостили вкусным кофе с пирожками, прекрасным завтраком с яичницей и жареной уткой. А народу, народу-то сколько! И все новые и новые люди приходили приветствовать нас и знакомиться.
Они мелькали перед глазами, жужжали точно мухи и казались мне букашками. Я был увлечен своими думами, своими весьма безотрадными мыслями: как бы с ней повидаться наедине? Кто знает, удастся ли мне это? А что, если она разгадает священную тайну? А если, если... Я даже боюсь произнести что... Ужасно, ужасно!
В кармане я приготовил еще при выезде из дому... не пугайтесь: не револьвер, упаси господи, но письмо "к ней", письмо на трех листах с описанием моего романа, истории его возникновения и краткой автобиографией. Но как передать ей это письмо? Через кого? И когда она сможет прочесть его?
А ее родственники и родственницы суетились, бегали, как отравленные крысы, подгоняли прислугу, торопили готовить свадебный пир, посылали за музыкантами и раввином: надо же скорее повести жениха и невесту к венцу, а то ведь бедняжки изнуряют себя постом.
Что жених не постился - я знаю наверняка. У меня в комнате он изрядно закусил уточкой, а потом притворился, что постится: состроил этакую весьма постную, подобающую жениху физиономию и старался казаться погруженным в очень серьезные думы.
Рожденный, выросший и воспитанный во лжи, он лгал даже в день своей свадьбы.
Тем временем пришли музыканты и начали готовиться к обряду "покрывания". Шум усилился, все засуетились. Каждый делал вид, что чем-то занят. "Скорее, скорее! Идем! Идем!"
И нас повели - неизвестно кто; повели под руки - неизвестно куда; нам что-то говорили - непонятно что; у меня закружилась голова, замелькало в глазах, в ушах - шум, а сердце билось тик-так, тик-так...
Музыканты играли, плакала скрипка, ревела труба, свистела флейта, грохотал барабан - бам-бам, бам-бам, а сердце мое - тик-так, тик-так!..
ГЛАВА ПОСЛЕДНЯЯ
"Эпилог" романа
Среди лиц, которые вертелись и мелькали перед глазами, я заметил одно, казавшееся таким же чужим в этом доме, как я сам. Это был длинноволосый молодой человек в очках, увлеченный одним лишь делом: за всем следить и все подмечать. И, по-видимому, делал он это с удовольствием.
Когда его взгляд остановился на мне, я почувствовал, что он видит меня насквозь, видит мое сердце, видит мою тайну, мою священную тайну, - и я опустил глаза. Но все же я остро чувствовал на себе его пристальный взор; я чувствовал, что он, не переставая, смотрит на меня, и невольно, подняв глаза, уловил его взгляд, которым он пронизывал мне сердце, притягивал точно магнитом.
Не знаю, как это случилось, но мы очутились рядом, я и молодой человек в очках, и заговорили, конечно, о свадьбе, о невесте, о женихе.
Родители подвели жениха под руки к невесте. Она сидела на стуле посредине комнаты, с распущенными волосами, прикрыв лицо ладонями, - видимо, плакала. Музыканты играли, скрипка рыдала, труба ревела, флейта свистела, барабан грохотал - бам-бам, бам-бам, а сердце мое - тик-так, тик-так!
"Вот еще минута, еще минута - и все будет кончено", - подумал я.
– Корова! - неожиданно шепнул мне на ухо молодой человек в очках.
– Где корова? - спросил я, оглядываясь по сторонам.
– Вот она, - ответил он мне, кивая очками на невесту.
Заметив на моем лице выражение крайнего удивления, он прошептал мне:
– Телка, корова, сущая корова! Веник от креста не отличит, и злюка к тому же! И выходит за такого хорошего парня. Вы, кажется, его учитель?
Не знаю, он ли отозвал меня в сторону, или я его, или же мы вместе отошли, так или иначе, но через две минуты мы уже сидели рядом, как старые знакомые; молодой человек в очках - учитель невесты - рассказывал мне о ней такие вещи, о которых лучше бы и вовсе не знать.
– Помилуйте, а ее письма? - воскликнул я. - Письма ее?!
Услышав эти слова, молодой человек в очках схватился за бока и расхохотался.
– Ее письма? Ха-ха-ха! Ее письма! Ой, не могу!.. Разве это ее письма?!
– А чьи же еще?!
– Ее? Ха-ха-ха! Ее письма! Мои они! Ха-ха-ха!.. Мои письма! Мои! Мои! Мои!!
Я подумал, что молодой человек рехнулся или ему кровь в голову бросилась. Он схватил меня за руки, закружился по комнате и, похлопывая меня по спине, не переставал хохотать:
– Ее письма, ха-ха-ха! Ее письма!
Вам когда-нибудь снился радужный сон: красивый замок, добрые ангелы, прекрасные вина, свежие, только что сорванные с деревьев фрукты, благоухание, рай - и "она", принцесса с золотыми волосами.
1 2 3 4 5 6
Признаюсь, я думал об этом день и ночь, только того и ждал, чтобы моего ученика пробрало сквозняком, чтоб его схватил кашель или горячка, чтоб он поскользнулся на ровном месте и сломал себе шею, или кто-нибудь случайно угодил ему камнем в голову, чтоб укусила его бешеная собака и он рехнулся, или буря вырвала с корнем дерево и свалила прямо на него, чтоб случилось, наконец, какое-нибудь другое чудо, лишь бы он освободил место для меня.
И в то же время у меня щемило сердце: мне было жаль его. Невинная душа - почему он должен пострадать? За что ему, такому молодому, погибать? В душе я уже оплакивал его, искренне оплакивал. Я написал моей любимой, дорогой письмо, которое закончил горестным стихотворением. В этом стихотворении я серьезно оплакивал моего юного, безвременно погибшего ученика. Я сравнивал мир с кладбищем, а его - с молодым деревцем:
На деревце томится, плачет соловей,
И звезды так печально светят...
Что еще там было написано, не припомню.
И снова моя фантазия рисует мне: вот уже прошел год со дня его смерти, я и моя возлюбленная пришли на его могилу поплакать и возложить свежие благоухающие цветы, даже стихотворение посвятили ему, оно кончается так:
Пусть цветут на могиле твоей цветы,
А душа пусть в раю покоится...
Зацветут ли на могиле цветы - весьма сомнительно, но что ученик мой цветет, как роза, - это факт. Он с каждым днем становится все здоровее, его лицо - румяней, его тело наливается жиром. Он доволен, радостен, весел и счастлив - счастлив не от любви, но от того, что переезжает в большой город, где встретит новых людей и где больше не увидит опротивевшей ему родни.
В этом он признавался мне неоднократно, хотя в глаза говорил своим родителям, что будет тосковать по ним и не знает, как перенесет разлуку.
– А по мне скучать будешь? - спросил я его.
– Конечно! Конечно! - ответил он, дружески обняв меня. - Тебя я возьму с собой. Мы с тобой заживем. Будем играть в шашки, ходить по театрам. Я с тобой никогда не расстанусь, никогда!
Я знал, что это бесстыдная ложь. Рожденный, выросший и воспитанный во лжи, он солгал и на этот раз.
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
Милости просим - в гости
Я никогда не забуду внимания, оказанного нам, когда мы приехали на свадьбу. К вокзалу за нами выслали великолепную карету, привезли нас в красивый дом, где каждому из нас была отведена отдельная комната, угостили вкусным кофе с пирожками, прекрасным завтраком с яичницей и жареной уткой. А народу, народу-то сколько! И все новые и новые люди приходили приветствовать нас и знакомиться.
Они мелькали перед глазами, жужжали точно мухи и казались мне букашками. Я был увлечен своими думами, своими весьма безотрадными мыслями: как бы с ней повидаться наедине? Кто знает, удастся ли мне это? А что, если она разгадает священную тайну? А если, если... Я даже боюсь произнести что... Ужасно, ужасно!
В кармане я приготовил еще при выезде из дому... не пугайтесь: не револьвер, упаси господи, но письмо "к ней", письмо на трех листах с описанием моего романа, истории его возникновения и краткой автобиографией. Но как передать ей это письмо? Через кого? И когда она сможет прочесть его?
А ее родственники и родственницы суетились, бегали, как отравленные крысы, подгоняли прислугу, торопили готовить свадебный пир, посылали за музыкантами и раввином: надо же скорее повести жениха и невесту к венцу, а то ведь бедняжки изнуряют себя постом.
Что жених не постился - я знаю наверняка. У меня в комнате он изрядно закусил уточкой, а потом притворился, что постится: состроил этакую весьма постную, подобающую жениху физиономию и старался казаться погруженным в очень серьезные думы.
Рожденный, выросший и воспитанный во лжи, он лгал даже в день своей свадьбы.
Тем временем пришли музыканты и начали готовиться к обряду "покрывания". Шум усилился, все засуетились. Каждый делал вид, что чем-то занят. "Скорее, скорее! Идем! Идем!"
И нас повели - неизвестно кто; повели под руки - неизвестно куда; нам что-то говорили - непонятно что; у меня закружилась голова, замелькало в глазах, в ушах - шум, а сердце билось тик-так, тик-так...
Музыканты играли, плакала скрипка, ревела труба, свистела флейта, грохотал барабан - бам-бам, бам-бам, а сердце мое - тик-так, тик-так!..
ГЛАВА ПОСЛЕДНЯЯ
"Эпилог" романа
Среди лиц, которые вертелись и мелькали перед глазами, я заметил одно, казавшееся таким же чужим в этом доме, как я сам. Это был длинноволосый молодой человек в очках, увлеченный одним лишь делом: за всем следить и все подмечать. И, по-видимому, делал он это с удовольствием.
Когда его взгляд остановился на мне, я почувствовал, что он видит меня насквозь, видит мое сердце, видит мою тайну, мою священную тайну, - и я опустил глаза. Но все же я остро чувствовал на себе его пристальный взор; я чувствовал, что он, не переставая, смотрит на меня, и невольно, подняв глаза, уловил его взгляд, которым он пронизывал мне сердце, притягивал точно магнитом.
Не знаю, как это случилось, но мы очутились рядом, я и молодой человек в очках, и заговорили, конечно, о свадьбе, о невесте, о женихе.
Родители подвели жениха под руки к невесте. Она сидела на стуле посредине комнаты, с распущенными волосами, прикрыв лицо ладонями, - видимо, плакала. Музыканты играли, скрипка рыдала, труба ревела, флейта свистела, барабан грохотал - бам-бам, бам-бам, а сердце мое - тик-так, тик-так!
"Вот еще минута, еще минута - и все будет кончено", - подумал я.
– Корова! - неожиданно шепнул мне на ухо молодой человек в очках.
– Где корова? - спросил я, оглядываясь по сторонам.
– Вот она, - ответил он мне, кивая очками на невесту.
Заметив на моем лице выражение крайнего удивления, он прошептал мне:
– Телка, корова, сущая корова! Веник от креста не отличит, и злюка к тому же! И выходит за такого хорошего парня. Вы, кажется, его учитель?
Не знаю, он ли отозвал меня в сторону, или я его, или же мы вместе отошли, так или иначе, но через две минуты мы уже сидели рядом, как старые знакомые; молодой человек в очках - учитель невесты - рассказывал мне о ней такие вещи, о которых лучше бы и вовсе не знать.
– Помилуйте, а ее письма? - воскликнул я. - Письма ее?!
Услышав эти слова, молодой человек в очках схватился за бока и расхохотался.
– Ее письма? Ха-ха-ха! Ее письма! Ой, не могу!.. Разве это ее письма?!
– А чьи же еще?!
– Ее? Ха-ха-ха! Ее письма! Мои они! Ха-ха-ха!.. Мои письма! Мои! Мои! Мои!!
Я подумал, что молодой человек рехнулся или ему кровь в голову бросилась. Он схватил меня за руки, закружился по комнате и, похлопывая меня по спине, не переставал хохотать:
– Ее письма, ха-ха-ха! Ее письма!
Вам когда-нибудь снился радужный сон: красивый замок, добрые ангелы, прекрасные вина, свежие, только что сорванные с деревьев фрукты, благоухание, рай - и "она", принцесса с золотыми волосами.
1 2 3 4 5 6