А наш раввин? Старый раввин? Тот вовсе не изменился. Был бел как снег, и остался таким же белым. Одна только мелочь: руки у него теперь трясутся, да и весь он трясется. Должно быть, от старости. Служка Азриэл, мужчина без признака бороды, был бы тем же, что и когда-то, если бы не зубы. Он потерял все зубы, и со своими впалыми щеками он скорее похож теперь на женщину, чем на мужчину. Однако он и теперь еще может стукнуть рукой по столу, когда дело дойдет до тихой молитвы!.. Правда, удар уже не тот, что когда-то. Когда-то, много лет тому назад, можно было оглохнуть от его удара; теперь уже не то. Видно, не стало былой силы. А был когда-то богатырской силы человек.
Здесь, помнится, много лет тому назад, мне было хорошо, безгранично хорошо. Здесь, в этом маленьком святилище, моя детская душа когда-то витала вместе с ангелами высоко под разрисованным куполом. Здесь, в этом маленьком храме, я много лет тому назад молился горячо и торжественно заодно с моим отцом и всеми прихожанами.
11
И вот я вновь в нашей былой старой синагоге. И я молюсь вместе со старыми давнишними прихожанами. И я, как когда-то, в детские годы, слушаю того же кантора, который поет тем же голосом, что и когда-то. И весь народ горячо и торжественно молится с тем же напевом, что в старые, былые годы. И я молюсь вместе со всем народом. Но мои мысли далеки от молитвы. Я листаю свой молитвенник страницу за страницей, и – я неповинен в том – открывается мне «Песнь песней», глава IV: «О, ты прекрасна, подруга моя, ты прекрасна! Глаза твои голубиные под кудрями твоими…» Я хотел бы молиться наравне со всеми, как молился когда-то, но не выходит у меня молитва. Я листаю свой молитвенник страницу за страницей, и – я неповинен в том – опять открывается «Песнь песней», глава V: «Пришел я в сад мой, сестра моя, невеста…»
И далее: «Нарвал мирры моей, с ароматами моими; поел сотов моих с медом моим, напился вина моего…»
Что это я говорю? Что я болтаю? Сад не мой. Я не буду рвать мирры, не буду обонять ароматов, не отведаю меда, не буду пить вина. Бузя не моя невеста. Бузя чья-то невеста. Чья-то, не моя!.. Ад бушует во мне. Гнев мой не против Бузк, не против кого-то. Нет. Против самого себя. Как мог я допустить, чтобы у меня отобрали Бузю и отдали другому? Не писала ли она мне письма, не намекала ли, что «надеется в скором времени свидеться»?… Не откладывал ли я свои ответы ей от праздника к празднику, пока она, наконец, не прекратила писать мне?…
12
– С праздником! Это мой сын.
Так отец представляет меня после молитвы прихожанам, которые оглядывают меня со всех сторон, здороваются со мной и принимают мои приветствия, как должное.
– Это мой сын…
– Это ваш сын? Здравствуй…
В словах отца «это мой сын» есть много оттенков: и радость, и гордость, и обида. Можно их истолковать как угодно. «Видите? Это мой сын!..» Или: «Представьте себе, это мой сын!»
Я понимаю его. Он оскорблен. Я восстал против его заветов. Я не пошел по его стопам. Я пошел собственной дорогой и прежде срока состарил его. Нет, он еще не простил меня. Он не говорит этого. Ему и незачем мне это говорить. Я сам это чувствую. Об этом говорят его глаза, которые смотрят сквозь серебряные очки прямо мне в душу. Об этом говорит его тихий вздох, который время от времени вырывается из его старой, слабой груди… Мы идем вдвоем из синагоги домой и молчим. Мы идем позже всех. Ночь распростерла свои крылья под небом, и тень ее опустилась на землю. Тихая, теплая, торжественная пасхальная ночь. Ночь, полная тайн и загадок. Ночь, полная чудес. Торжественность этой ночи разлилась в воздухе, глядит из глубины темно-синего неба. О ней тихо шепчутся звезды вверху. Исход из Египта слышится в эту ночь.
Скорыми шагами иду я домой в эту ночь. Отец с трудом поспевает за мной. Как тень, следует он за мной. «Чего ты так мчишься?» – спрашивает меня отец, с трудом переводя дыхание.
Ах, отец, отец! Разве ты не видишь, что я подобен серне или оленю на горах бальзамических!.. Много, слишком много времени уходит, отец, долог, слишком долог мне путь, теперь, когда Бузя стала невестой. Чьей-то невестой. Чьей-то, не моей!.. Я подобен серне или оленю на горах бальзамических.
Так хотел бы я ответить отцу словами «Песни песней», и я не чую земли под ногами. Я шагаю быстро-быстро в эту ночь. А отец – еле поспевает за мной. Как тень, следует он за мной в эту ночь…
13
С тем же праздничным приветствием, с каким мы приходили в эту ночь домой когда-то, много лет тому назад, вошли мы и сейчас – я и отец.
Тем же ответным приветствием, которым мать и Бузя встречали нас в эту ночь когда-то, много лет тому назад, они нас встретили и теперь.
Мать, «королева», одета в свое королевское шелковое платье, а «принцесса» Бузя – в свое белоснежное платье, – та же картина, что и когда-то, много лет тому назад, ничто не изменилось нисколько, все здесь по-старому.
Как и много лет тому назад, в эту ночь наш дом полон очарования. Какая-то несбыточная красота, волшебная, таинственная красота, снизошла на наш дом в эту ночь. Святой праздничный блеск разлился по всему нашему дому в эту ночь. Белые скатерти на столе блестят, как белый нетронутый снег. Мамины свечи торжественно поблескивают в серебряных подсвечниках. Приветливо поглядывает на нас пасхальное вино из бутылок. Ах, с каким наивным благочестием смотрит с разубранного блюда маца! И как мило улыбается прегорький пасхальный хрен и сложно приготовленный «харойсес» с соленой водой. Торжественно и гордо стоит «королевский» престол, пасхальное ложе. На лице «королевы» сияет благодать, как всегда в эту ночь. А «принцесса» (Бузя) вся, с головы до ног, как из «Песни песней». Нет, что я говорю, – она сама – «Песнь песней»!
Жалко только, что «принца» посадили так далеко от «принцессы». Когда-то, мне помнится, они сидели не так. «Принц» задавал отцу, так помнится мне, четыре традиционных вопроса, а «принцесса» крала у «его величества» из-под подушки традиционный опреснок. Ах! Как мы тогда смеялись! Когда-то, бывало, после трапезы, когда «король» снимал уже с себя свое белое одеяние, а «королева» – свое королевское шелковое платье, мы, я и Бузя, сидели, бывало, вдвоем в уголке, играли в орешки, которыми нас оделила мать, или я рассказывал ей сказку, одну из волшебных сказок, слышанных в хедере от моего товарища Шайки, который все знает. Сказку о заколдованной принцессе, которая сидела в хрустальном дворце семь лет подряд и ждала, чтобы кто-либо, с помощью колдовского слова, поднялся выше тучи, полетел бы над горами и долами, над реками и пустынями, и выручил бы ее, и освободил бы ее.
14
Но все это было давным-давно, много лет тому назад, а теперь «царевна» выросла, стала большая, и «царевич» вырос – стал большой. И усадили их за столом так безжалостно, что они не могут даже хорошенько видеть друг друга.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12
Здесь, помнится, много лет тому назад, мне было хорошо, безгранично хорошо. Здесь, в этом маленьком святилище, моя детская душа когда-то витала вместе с ангелами высоко под разрисованным куполом. Здесь, в этом маленьком храме, я много лет тому назад молился горячо и торжественно заодно с моим отцом и всеми прихожанами.
11
И вот я вновь в нашей былой старой синагоге. И я молюсь вместе со старыми давнишними прихожанами. И я, как когда-то, в детские годы, слушаю того же кантора, который поет тем же голосом, что и когда-то. И весь народ горячо и торжественно молится с тем же напевом, что в старые, былые годы. И я молюсь вместе со всем народом. Но мои мысли далеки от молитвы. Я листаю свой молитвенник страницу за страницей, и – я неповинен в том – открывается мне «Песнь песней», глава IV: «О, ты прекрасна, подруга моя, ты прекрасна! Глаза твои голубиные под кудрями твоими…» Я хотел бы молиться наравне со всеми, как молился когда-то, но не выходит у меня молитва. Я листаю свой молитвенник страницу за страницей, и – я неповинен в том – опять открывается «Песнь песней», глава V: «Пришел я в сад мой, сестра моя, невеста…»
И далее: «Нарвал мирры моей, с ароматами моими; поел сотов моих с медом моим, напился вина моего…»
Что это я говорю? Что я болтаю? Сад не мой. Я не буду рвать мирры, не буду обонять ароматов, не отведаю меда, не буду пить вина. Бузя не моя невеста. Бузя чья-то невеста. Чья-то, не моя!.. Ад бушует во мне. Гнев мой не против Бузк, не против кого-то. Нет. Против самого себя. Как мог я допустить, чтобы у меня отобрали Бузю и отдали другому? Не писала ли она мне письма, не намекала ли, что «надеется в скором времени свидеться»?… Не откладывал ли я свои ответы ей от праздника к празднику, пока она, наконец, не прекратила писать мне?…
12
– С праздником! Это мой сын.
Так отец представляет меня после молитвы прихожанам, которые оглядывают меня со всех сторон, здороваются со мной и принимают мои приветствия, как должное.
– Это мой сын…
– Это ваш сын? Здравствуй…
В словах отца «это мой сын» есть много оттенков: и радость, и гордость, и обида. Можно их истолковать как угодно. «Видите? Это мой сын!..» Или: «Представьте себе, это мой сын!»
Я понимаю его. Он оскорблен. Я восстал против его заветов. Я не пошел по его стопам. Я пошел собственной дорогой и прежде срока состарил его. Нет, он еще не простил меня. Он не говорит этого. Ему и незачем мне это говорить. Я сам это чувствую. Об этом говорят его глаза, которые смотрят сквозь серебряные очки прямо мне в душу. Об этом говорит его тихий вздох, который время от времени вырывается из его старой, слабой груди… Мы идем вдвоем из синагоги домой и молчим. Мы идем позже всех. Ночь распростерла свои крылья под небом, и тень ее опустилась на землю. Тихая, теплая, торжественная пасхальная ночь. Ночь, полная тайн и загадок. Ночь, полная чудес. Торжественность этой ночи разлилась в воздухе, глядит из глубины темно-синего неба. О ней тихо шепчутся звезды вверху. Исход из Египта слышится в эту ночь.
Скорыми шагами иду я домой в эту ночь. Отец с трудом поспевает за мной. Как тень, следует он за мной. «Чего ты так мчишься?» – спрашивает меня отец, с трудом переводя дыхание.
Ах, отец, отец! Разве ты не видишь, что я подобен серне или оленю на горах бальзамических!.. Много, слишком много времени уходит, отец, долог, слишком долог мне путь, теперь, когда Бузя стала невестой. Чьей-то невестой. Чьей-то, не моей!.. Я подобен серне или оленю на горах бальзамических.
Так хотел бы я ответить отцу словами «Песни песней», и я не чую земли под ногами. Я шагаю быстро-быстро в эту ночь. А отец – еле поспевает за мной. Как тень, следует он за мной в эту ночь…
13
С тем же праздничным приветствием, с каким мы приходили в эту ночь домой когда-то, много лет тому назад, вошли мы и сейчас – я и отец.
Тем же ответным приветствием, которым мать и Бузя встречали нас в эту ночь когда-то, много лет тому назад, они нас встретили и теперь.
Мать, «королева», одета в свое королевское шелковое платье, а «принцесса» Бузя – в свое белоснежное платье, – та же картина, что и когда-то, много лет тому назад, ничто не изменилось нисколько, все здесь по-старому.
Как и много лет тому назад, в эту ночь наш дом полон очарования. Какая-то несбыточная красота, волшебная, таинственная красота, снизошла на наш дом в эту ночь. Святой праздничный блеск разлился по всему нашему дому в эту ночь. Белые скатерти на столе блестят, как белый нетронутый снег. Мамины свечи торжественно поблескивают в серебряных подсвечниках. Приветливо поглядывает на нас пасхальное вино из бутылок. Ах, с каким наивным благочестием смотрит с разубранного блюда маца! И как мило улыбается прегорький пасхальный хрен и сложно приготовленный «харойсес» с соленой водой. Торжественно и гордо стоит «королевский» престол, пасхальное ложе. На лице «королевы» сияет благодать, как всегда в эту ночь. А «принцесса» (Бузя) вся, с головы до ног, как из «Песни песней». Нет, что я говорю, – она сама – «Песнь песней»!
Жалко только, что «принца» посадили так далеко от «принцессы». Когда-то, мне помнится, они сидели не так. «Принц» задавал отцу, так помнится мне, четыре традиционных вопроса, а «принцесса» крала у «его величества» из-под подушки традиционный опреснок. Ах! Как мы тогда смеялись! Когда-то, бывало, после трапезы, когда «король» снимал уже с себя свое белое одеяние, а «королева» – свое королевское шелковое платье, мы, я и Бузя, сидели, бывало, вдвоем в уголке, играли в орешки, которыми нас оделила мать, или я рассказывал ей сказку, одну из волшебных сказок, слышанных в хедере от моего товарища Шайки, который все знает. Сказку о заколдованной принцессе, которая сидела в хрустальном дворце семь лет подряд и ждала, чтобы кто-либо, с помощью колдовского слова, поднялся выше тучи, полетел бы над горами и долами, над реками и пустынями, и выручил бы ее, и освободил бы ее.
14
Но все это было давным-давно, много лет тому назад, а теперь «царевна» выросла, стала большая, и «царевич» вырос – стал большой. И усадили их за столом так безжалостно, что они не могут даже хорошенько видеть друг друга.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12