Да к тому же – собственными картами, кого мне бояться? У меня всегда при себе колода карт. Как талес и филактерии у доброго еврея, так у меня колода карт, простите за сравнение.
Признаюсь: люблю «шестьдесят шесть». «Шестьдесят шесть» – это еврейская игра. Не знаю, как вы, но я играю по-старому – с двадцатью и сорока. Девятка меняется. Есть взятка – могу крыть, нет взятки – крыть не могу. Благородно, не правда ли? Так играют все евреи. Так мы играем дома, и так я играю в дороге. Что касается меня, то я могу засесть – в дороге, разумеется – за «шестьдесят шесть» и просидеть так день и ночь, играть и играть без устали. Не люблю только, когда стоят за спиной и заглядывают мне в карты, не люблю, когда дают советы, как мне идти, крыть или не крыть. Еще скажу вам по совести, наши евреи, да простит мне господь, пренеприятный народ. При евреях трудно сыграть в «шестьдесят шесть»! Вас тотчас же окружат со всех сторон, начнут заглядывать вам в карты, давать советы, как пойти, и все они умеют играть в «шестьдесят шесть»! От них никуда не спрячешься, никак не избавишься. Ну, как мухи летом! Сколько их ни гони, как ни брани их: «Да кто вас, дядюшка, спрашивает?» – «Послушайте, уважаемый, кто вас сюда звал?» – «Сударь, не торчите над головой, ведь несет от вас!..» – ничего не помогает, как о стенку горох!
Из-за одного такого советчика случилась с нами однажды беда; мы еще счастливо отделались. Не могу удержаться, должен вам рассказать.
Это было зимой, и тоже в дороге, вагон был битком набит. Жарко, как в бане. Мест мало, а пассажиров, не сглазить бы, уйма. Как звезд на небе. Сидят голова к голове, негде иголке упасть. И тут мне бог посылает партнера, можно составить «шестьдесят шесть». Это был простой еврей, неразговорчивый, но его так же тянуло сыграть в «шестьдесят шесть», как и меня. Мы ищем место, где бы положить колоду карт, – но места нет, хоть умри! Тут господь пришел нам на помощь. Как раз против нас, на другой скамейке растянулся монах в смушковом тулупе; лежит лицом вниз и дрыхнет. Храпит – дай ему бог здоровья – на весь вагон. Взглянул я на моего партнера, партнер на меня, словно сговорились. А монах был жирный, гладкий, откормленный, тулуп мягкий, – сам бог велел на таком сыграть в «шестьдесят шесть». Недолго думая, разложили колоду карт у монаха на этом самом месте – и пошла игра.
Как сейчас помню, козырем были пики: у меня валет, дама, козырный король, туз трефей, король бубен. Шестая карта, шестая карта… забыл, не то валет червей, не то дама червей – кажется, валет червей. А может быть, и дама червей. Впрочем, это не важно. Главное, у меня на руках прямо-таки божественные карты: чистых сорок, – верных три очка! Вопрос только в том, с какой карты пойдет мой партнер. «Сходи он с трефей, – думаю я, – вот был бы умница! Я бы его полюбил за это».
Так оно и вышло. Мой партнер думал, думал (господи боже мой, что он там выдумает?) и пошел как раз с десятки трефей. Расцеловать бы его! Однако у меня такая манера, когда я играю в «шестьдесят шесть», не люблю пороть горячку, как другие. Лучше потихоньку да полегоньку! Времени хватит! Люблю иногда и позабавиться. Тру лоб, делаю недовольное лицо. А что мне, пусть партнер радуется, пусть думает, что мои дела плохи… Но поди знай, что за спиной у тебя стоит какой-то еврей – стоять бы ему столбом! – и заглядывает в твои карты, чтоб у него глаза повылазили! Увидев десятку треф, он вырывает у меня из рук трефового туза, бьет десятку и, ударив ладонью по колоде карт, лежащей на спине у монаха, как заорет:
– Крыто!
………………………………………………………………………………………
Отмолиться я от этого монаха потом не мог. Проклятья, которыми он нас осыпал, да обрушатся на его голову. Он угрожал, что на первой же станции сойдет и отправит телеграмму самому Пуришкевичу. Ну, что вы скажете?
Но не в этом суть. Я лишь, между прочим, хотел вам показать, что иногда приходится испытать в дороге такому заядлому игроку, как я, ради партии в «шестьдесят шесть». Сама же история, которую я хочу вам рассказать, только начинается. Послушайте-ка!
Было это зимой, как раз в это вот время, в праздник хануки, тоже в поезде. Ехал я в Одессу и вез с собой деньги, порядочную сумму – дай бог нам обоим зарабатывать столько каждый месяц.
У меня такое правило: если у меня при себе деньги в дороге, я не сплю. Правда, воров я не боюсь, потому что деньги я держу видите где, вот здесь, в боковом кармане, в хорошем бумажнике, завязанном двумя тесемками. Никакой вор туда не доберется. Черта с два! Но все же в наше время… хулиганы, экспроприации… Кто его знает?… Сижу я, значит, один, то есть не совсем один, есть ещё пассажиры, но не евреи. Какое мне до них дело? Не с кем сыграть в «шестьдесят шесть»… И вот сижу это я, пригорюнившись, и мечтаю о партнере. Вдруг открывается дверь, – это было еще за много станций до Одессы, – и входят два пассажира. И, представьте себе, как раз наш брат – евреи. Я еврея сразу узнаю, пусть он хоть двадцать один раз оденется как настоящий русский и говорит не только по-русски, но даже – по-турецки. Один из этих пассажиров был постарше, другой помоложе, и оба были в таких хороших шубах и хороших шапках, что просто загляденье! Поставили они чемоданы и, сняв шубы, шапки, закурили – предложили и мне папиросу – и разговорились. Сначала, как водится, по-русски, а потом – по-еврейски. «Откуда едете, куда?» – «А вы куда едете?» – «В Одессу». – «И я в Одессу». Стало быть, все втроем едем в Одессу. То – другое, завязался разговор. «А знаете, какой у нас сегодня праздник?» – «Какой?» – «Неужто забыли? Ханука!» – «Ах, ханука! Да в хануку ведь сам бог велел в картишки перекинуться, в «шестьдесят шесть»!» – «Правильно!» Молодой человек встает, извлекает у старика из кармана колоду карт и говорит ему: «Папаша, в честь хануки – партию в «шестьдесят шесть».
Ага, значит, это – отец и сын! Интересно посмотреть, как отец с сыном играют в «шестьдесят шесть». Я бы и сам не прочь сыграть в «шестьдесят шесть», да ведь поддаваться соблазну нельзя. Достаточно и того, что я буду смотреть, как другие играют…
Перевернули чемодан, поставили его между коленями и роздали карты. Итак, у отца первая рука, у сына вторая рука, играют в «шестьдесят шесть». Сижу в сторонке, заглядываю старику в карты. А старик, словно невзначай, спрашивает меня, играю ли я в «шестьдесят шесть». Я, конечно, рассмеялся: хорошее дело, я, можно сказать, сам игру эту выдумал, а он спрашивает, играю ли я в «шестьдесят шесть». И вот сижу я в сторонке и смотрю, как они оба, отец и сын, играют в «шестьдесят шесть». Смотрю – и едва сдерживаю себя: старый хрыч делает такие ходы, что можно помереть со смеху. Ну, представьте себе: у человека два козыря с девяткой – две большие пики и один треф, – пошел бы ты с трефей, прикупил бы еще козыря, чтобы иметь сорок, и очень может быть, прикрыл бы игру.
1 2 3 4
Признаюсь: люблю «шестьдесят шесть». «Шестьдесят шесть» – это еврейская игра. Не знаю, как вы, но я играю по-старому – с двадцатью и сорока. Девятка меняется. Есть взятка – могу крыть, нет взятки – крыть не могу. Благородно, не правда ли? Так играют все евреи. Так мы играем дома, и так я играю в дороге. Что касается меня, то я могу засесть – в дороге, разумеется – за «шестьдесят шесть» и просидеть так день и ночь, играть и играть без устали. Не люблю только, когда стоят за спиной и заглядывают мне в карты, не люблю, когда дают советы, как мне идти, крыть или не крыть. Еще скажу вам по совести, наши евреи, да простит мне господь, пренеприятный народ. При евреях трудно сыграть в «шестьдесят шесть»! Вас тотчас же окружат со всех сторон, начнут заглядывать вам в карты, давать советы, как пойти, и все они умеют играть в «шестьдесят шесть»! От них никуда не спрячешься, никак не избавишься. Ну, как мухи летом! Сколько их ни гони, как ни брани их: «Да кто вас, дядюшка, спрашивает?» – «Послушайте, уважаемый, кто вас сюда звал?» – «Сударь, не торчите над головой, ведь несет от вас!..» – ничего не помогает, как о стенку горох!
Из-за одного такого советчика случилась с нами однажды беда; мы еще счастливо отделались. Не могу удержаться, должен вам рассказать.
Это было зимой, и тоже в дороге, вагон был битком набит. Жарко, как в бане. Мест мало, а пассажиров, не сглазить бы, уйма. Как звезд на небе. Сидят голова к голове, негде иголке упасть. И тут мне бог посылает партнера, можно составить «шестьдесят шесть». Это был простой еврей, неразговорчивый, но его так же тянуло сыграть в «шестьдесят шесть», как и меня. Мы ищем место, где бы положить колоду карт, – но места нет, хоть умри! Тут господь пришел нам на помощь. Как раз против нас, на другой скамейке растянулся монах в смушковом тулупе; лежит лицом вниз и дрыхнет. Храпит – дай ему бог здоровья – на весь вагон. Взглянул я на моего партнера, партнер на меня, словно сговорились. А монах был жирный, гладкий, откормленный, тулуп мягкий, – сам бог велел на таком сыграть в «шестьдесят шесть». Недолго думая, разложили колоду карт у монаха на этом самом месте – и пошла игра.
Как сейчас помню, козырем были пики: у меня валет, дама, козырный король, туз трефей, король бубен. Шестая карта, шестая карта… забыл, не то валет червей, не то дама червей – кажется, валет червей. А может быть, и дама червей. Впрочем, это не важно. Главное, у меня на руках прямо-таки божественные карты: чистых сорок, – верных три очка! Вопрос только в том, с какой карты пойдет мой партнер. «Сходи он с трефей, – думаю я, – вот был бы умница! Я бы его полюбил за это».
Так оно и вышло. Мой партнер думал, думал (господи боже мой, что он там выдумает?) и пошел как раз с десятки трефей. Расцеловать бы его! Однако у меня такая манера, когда я играю в «шестьдесят шесть», не люблю пороть горячку, как другие. Лучше потихоньку да полегоньку! Времени хватит! Люблю иногда и позабавиться. Тру лоб, делаю недовольное лицо. А что мне, пусть партнер радуется, пусть думает, что мои дела плохи… Но поди знай, что за спиной у тебя стоит какой-то еврей – стоять бы ему столбом! – и заглядывает в твои карты, чтоб у него глаза повылазили! Увидев десятку треф, он вырывает у меня из рук трефового туза, бьет десятку и, ударив ладонью по колоде карт, лежащей на спине у монаха, как заорет:
– Крыто!
………………………………………………………………………………………
Отмолиться я от этого монаха потом не мог. Проклятья, которыми он нас осыпал, да обрушатся на его голову. Он угрожал, что на первой же станции сойдет и отправит телеграмму самому Пуришкевичу. Ну, что вы скажете?
Но не в этом суть. Я лишь, между прочим, хотел вам показать, что иногда приходится испытать в дороге такому заядлому игроку, как я, ради партии в «шестьдесят шесть». Сама же история, которую я хочу вам рассказать, только начинается. Послушайте-ка!
Было это зимой, как раз в это вот время, в праздник хануки, тоже в поезде. Ехал я в Одессу и вез с собой деньги, порядочную сумму – дай бог нам обоим зарабатывать столько каждый месяц.
У меня такое правило: если у меня при себе деньги в дороге, я не сплю. Правда, воров я не боюсь, потому что деньги я держу видите где, вот здесь, в боковом кармане, в хорошем бумажнике, завязанном двумя тесемками. Никакой вор туда не доберется. Черта с два! Но все же в наше время… хулиганы, экспроприации… Кто его знает?… Сижу я, значит, один, то есть не совсем один, есть ещё пассажиры, но не евреи. Какое мне до них дело? Не с кем сыграть в «шестьдесят шесть»… И вот сижу это я, пригорюнившись, и мечтаю о партнере. Вдруг открывается дверь, – это было еще за много станций до Одессы, – и входят два пассажира. И, представьте себе, как раз наш брат – евреи. Я еврея сразу узнаю, пусть он хоть двадцать один раз оденется как настоящий русский и говорит не только по-русски, но даже – по-турецки. Один из этих пассажиров был постарше, другой помоложе, и оба были в таких хороших шубах и хороших шапках, что просто загляденье! Поставили они чемоданы и, сняв шубы, шапки, закурили – предложили и мне папиросу – и разговорились. Сначала, как водится, по-русски, а потом – по-еврейски. «Откуда едете, куда?» – «А вы куда едете?» – «В Одессу». – «И я в Одессу». Стало быть, все втроем едем в Одессу. То – другое, завязался разговор. «А знаете, какой у нас сегодня праздник?» – «Какой?» – «Неужто забыли? Ханука!» – «Ах, ханука! Да в хануку ведь сам бог велел в картишки перекинуться, в «шестьдесят шесть»!» – «Правильно!» Молодой человек встает, извлекает у старика из кармана колоду карт и говорит ему: «Папаша, в честь хануки – партию в «шестьдесят шесть».
Ага, значит, это – отец и сын! Интересно посмотреть, как отец с сыном играют в «шестьдесят шесть». Я бы и сам не прочь сыграть в «шестьдесят шесть», да ведь поддаваться соблазну нельзя. Достаточно и того, что я буду смотреть, как другие играют…
Перевернули чемодан, поставили его между коленями и роздали карты. Итак, у отца первая рука, у сына вторая рука, играют в «шестьдесят шесть». Сижу в сторонке, заглядываю старику в карты. А старик, словно невзначай, спрашивает меня, играю ли я в «шестьдесят шесть». Я, конечно, рассмеялся: хорошее дело, я, можно сказать, сам игру эту выдумал, а он спрашивает, играю ли я в «шестьдесят шесть». И вот сижу я в сторонке и смотрю, как они оба, отец и сын, играют в «шестьдесят шесть». Смотрю – и едва сдерживаю себя: старый хрыч делает такие ходы, что можно помереть со смеху. Ну, представьте себе: у человека два козыря с девяткой – две большие пики и один треф, – пошел бы ты с трефей, прикупил бы еще козыря, чтобы иметь сорок, и очень может быть, прикрыл бы игру.
1 2 3 4