Были среди них и такие, что умели исполнить самую сложную мелодию губами, воспроизвести ее на зубах, на стаканчиках или горшочках, на куске дерева, даже на щеках. Дьяволы, черти, да и только!
С этой семейкой я познакомился совершенно случайно. Стою однажды у них под окном и слушаю, как они играют. Выходит один из старших ребят – флейтист Пиня, парень лет пятнадцати, босой, и спрашивает, понравилась ли мне игра.
– Хотел бы я, – отвечаю, – лет через десять так играть!
– Можешь этого добиться раньше, – говорит он и намекает, что за два целковых в месяц папаша его обучит меня играть; а если угодно, так и он сам обучит меня.
– На каком инструменте ты бы хотел играть? – спрашивает он. – На скрипке?
– На скрипке.
– На скрипке? – повторяет он. – А сможешь платить два с полтиной в месяц? Или ты такой же голодранец, как я?
– Платить-то я смогу, – отвечаю ему, – да только… об этом не должны знать ни отец, ни мать, ни учитель.
– Боже упаси! – говорит он. – Охота болтать! Нет ли у тебя табачку или папироски? Не куришь? Тогда одолжи пятачок, я куплю папирос… Но, смотри, никому ни слова; отец не должен знать, что я курю. А мать, как пронюхает, что у меня деньги, сразу отнимет и купит баранок на завтрак. Пойдем в дом, чего тут стоять!
4
Оробевший, с бьющимся сердцем и дрожащими коленями, переступил я порог этого маленького рая.
Мой новый приятель Пиня представил меня своему отцу.
– Шолом, Нохума Вевикова… сынок богача, хочет учиться играть на скрипке.
Нафтоле Безбородько убрал пейсы за уши, поправил воротничок, застегнул капоту и завел со мной долгий разговор о музыке вообще и о скрипке в частности. Он объяснил мне, что самый лучший, самый замечательный инструмент – это скрипка; что старше и благородней скрипки нет ничего на свете. Даром, что ли, в оркестре всегда дирижирует скрипка, а не труба или флейта! Ведь скрипка – мать всех инструментов.
Вот так Нафтоле Безбородько прочел мне целую лекцию о музыке, при этом, как обычно, размахивал руками, шмыгал носом. Я же стоял и глядел ему в рот на почерневшие зубы и жадно глотал каждое его слово.
– Скрипка, понимаешь ли, – говорил Нафтоле Безбородько, очевидно довольный своей лекцией, – понимаешь ли, скрипка – самый древний инструмент. Первым скрипачом в мире был то ли Тувал-Каин, то ли Мафусаил, точно не помню, тебе лучше знать, ты ведь в школе учишься. Второй скрипач был царь Давид. Был еще один, третий скрипач, Паганини его звали, тоже еврей. Все лучшие скрипачи в мире евреи – вот, например, Стемпеню, Педоцур. Себя я не стану хвалить. Говорят, я играю на скрипке недурно. Но куда мне до Паганини. Паганини, говорят, продал душу дьяволу за скрипку. Паганини терпеть не мог играть пред великими мира сего, пред королями да папами, хоть те готовы были озолотить его. Зато он охотно играл для бедняков в кабачках по деревушкам или вовсе в лесу – для зверей и птиц. Вот какой скрипач был Паганини!.. А ну-ка, нахлебнички, за инструменты!
Это Нафтоле Безбородько внезапно приказал своей команде, и ребята немедленно собрались вокруг него со своими инструментами. Сам Нафтоле встал посредине, ударил смычком по столу, строго глянул на каждого в отдельности, затем на всех разом, и они рванули на своих инструментах с такой силой, что я чуть было не свалился. Все они старались друг перед другом, но больше всего оглушил меня один совсем маленький, худенький, мокроносый мальчонка, с босыми опухшими ножками. Гемеле играл на каком-то чудном инструменте; это было что-то вроде мешка, который, если его надуть, испускает дикий звук, будто кошка взвизгивает, когда ей наступают на хвост. Отбивая босой ногой такт, Гемеле все время поглядывал на меня своими маленькими плутоватыми глазенками и подмигивал, точно хотел сказать: «Не правда ли, здорово дую?» Но неистовей всех работал сам Нафтоле Безбородько: он и играл и дирижировал, действуя руками, ногами, носом, глазами – всем телом, а если случалось, что кто-нибудь ошибался, он еще и зубами скрежетал, сердито покрикивая:
– Форто, прохвост! Форто, фортиссимо!.. Такт, бездельник! Такт! Раз, два, три! Раз, два, три!
5
Договорились с Нафтоле Безбородько – за три раза в неделю по полтора часа – два рубля в месяц. И я его снова и снова умоляю – держать все в строгой тайне, иначе я погиб. Он дает мне честное слово, что даже пташка в небе ничего не узнает.
– Уж такие мы человеки, – заявляет он гордо и поправляет воротничок, – из тех, что денег не имеют, но совести и чести у нас побольше, чем у иных богачей!.. Не найдется ли у тебя несколько копеек?
Я вынимаю рубль и подаю ему. Нафтоле берет его двумя пальцами, как профессор, подзывает «праматерь Еву» и говорит, глядя в сторону:
– На, купи чего-нибудь на завтрак!
«Праматерь Ева», однако, хватает рубль обеими руками, да всей пятерней, обследует его со всех сторон и спрашивает мужа, что же ей купить.
– Чего хочешь, – отвечает он как бы совсем безразлично. – Купи несколько булок, две-три селедки и колбасы; не забудь головку луку, уксусу, масла, ну, и «мерзавчика», конечно, прихвати.
Когда все эти прелести появились на столе, орава накинулась на еду с такой жадностью, точно она разговлялась после долгого поста. Даже у меня слюнки потекли. И когда меня пригласили к столу, я не мог отказаться. И не помню, чтобы я когда-либо получал такое удовольствие, как тогда за этой трапезой.
После завтрака Безбородько мигнул своей команде. Все взялись за инструменты, и меня угостили новым опусом – «собственной композицией» Нафтоле Безбородько. Эту «композицию» они сыграли с таким грохотом, что у меня заложило уши, закружилась голова, и я ушел оттуда как пьяный. Целый день потом в школе у меня вертелись в глазах учитель, ученики, книги, а в ушах не переставала грохотать «композиция». Ночью мне явился во сне Паганини верхом на дьяволе и огрел меня скрипкой по голове. Я проснулся с криком – у меня болела голова – и начал молоть всякий вздор. Что я говорил, не знаю. Но моя старшая сестра Песя потом рассказывала, что я в бреду выкрикивал какие-то бессвязные, дикие слова, вроде: Паганини, композиция. И еще об одном рассказала мне сестра – когда я болел, к нам раза два приходил от Нафтоле Безбородько какой-то босой мальчишка и справлялся, как я себя чувствую. Но его прогнали и наказали, чтобы он не смел больше являться к нам.
– Зачем приходил к тебе сынок музыканта? – допытывалась сестра.
Но я утвердил одно:
– Не знаю. Чтоб я так жив был, не знаю! Откуда мне знать?
– Ну, на что это похоже? – говорила мне мать. – Ты уже, не сглазить бы, взрослый парень. Тебе уже невесту приглядывают, а ты возишься с босыми музыкантами. Хороши у тебя приятели! Ну, что общего у тебя с этими музыкантами? Какие у тебя дела с сыном Нафтоле?
– Какого Нафтоле?
1 2 3 4 5
С этой семейкой я познакомился совершенно случайно. Стою однажды у них под окном и слушаю, как они играют. Выходит один из старших ребят – флейтист Пиня, парень лет пятнадцати, босой, и спрашивает, понравилась ли мне игра.
– Хотел бы я, – отвечаю, – лет через десять так играть!
– Можешь этого добиться раньше, – говорит он и намекает, что за два целковых в месяц папаша его обучит меня играть; а если угодно, так и он сам обучит меня.
– На каком инструменте ты бы хотел играть? – спрашивает он. – На скрипке?
– На скрипке.
– На скрипке? – повторяет он. – А сможешь платить два с полтиной в месяц? Или ты такой же голодранец, как я?
– Платить-то я смогу, – отвечаю ему, – да только… об этом не должны знать ни отец, ни мать, ни учитель.
– Боже упаси! – говорит он. – Охота болтать! Нет ли у тебя табачку или папироски? Не куришь? Тогда одолжи пятачок, я куплю папирос… Но, смотри, никому ни слова; отец не должен знать, что я курю. А мать, как пронюхает, что у меня деньги, сразу отнимет и купит баранок на завтрак. Пойдем в дом, чего тут стоять!
4
Оробевший, с бьющимся сердцем и дрожащими коленями, переступил я порог этого маленького рая.
Мой новый приятель Пиня представил меня своему отцу.
– Шолом, Нохума Вевикова… сынок богача, хочет учиться играть на скрипке.
Нафтоле Безбородько убрал пейсы за уши, поправил воротничок, застегнул капоту и завел со мной долгий разговор о музыке вообще и о скрипке в частности. Он объяснил мне, что самый лучший, самый замечательный инструмент – это скрипка; что старше и благородней скрипки нет ничего на свете. Даром, что ли, в оркестре всегда дирижирует скрипка, а не труба или флейта! Ведь скрипка – мать всех инструментов.
Вот так Нафтоле Безбородько прочел мне целую лекцию о музыке, при этом, как обычно, размахивал руками, шмыгал носом. Я же стоял и глядел ему в рот на почерневшие зубы и жадно глотал каждое его слово.
– Скрипка, понимаешь ли, – говорил Нафтоле Безбородько, очевидно довольный своей лекцией, – понимаешь ли, скрипка – самый древний инструмент. Первым скрипачом в мире был то ли Тувал-Каин, то ли Мафусаил, точно не помню, тебе лучше знать, ты ведь в школе учишься. Второй скрипач был царь Давид. Был еще один, третий скрипач, Паганини его звали, тоже еврей. Все лучшие скрипачи в мире евреи – вот, например, Стемпеню, Педоцур. Себя я не стану хвалить. Говорят, я играю на скрипке недурно. Но куда мне до Паганини. Паганини, говорят, продал душу дьяволу за скрипку. Паганини терпеть не мог играть пред великими мира сего, пред королями да папами, хоть те готовы были озолотить его. Зато он охотно играл для бедняков в кабачках по деревушкам или вовсе в лесу – для зверей и птиц. Вот какой скрипач был Паганини!.. А ну-ка, нахлебнички, за инструменты!
Это Нафтоле Безбородько внезапно приказал своей команде, и ребята немедленно собрались вокруг него со своими инструментами. Сам Нафтоле встал посредине, ударил смычком по столу, строго глянул на каждого в отдельности, затем на всех разом, и они рванули на своих инструментах с такой силой, что я чуть было не свалился. Все они старались друг перед другом, но больше всего оглушил меня один совсем маленький, худенький, мокроносый мальчонка, с босыми опухшими ножками. Гемеле играл на каком-то чудном инструменте; это было что-то вроде мешка, который, если его надуть, испускает дикий звук, будто кошка взвизгивает, когда ей наступают на хвост. Отбивая босой ногой такт, Гемеле все время поглядывал на меня своими маленькими плутоватыми глазенками и подмигивал, точно хотел сказать: «Не правда ли, здорово дую?» Но неистовей всех работал сам Нафтоле Безбородько: он и играл и дирижировал, действуя руками, ногами, носом, глазами – всем телом, а если случалось, что кто-нибудь ошибался, он еще и зубами скрежетал, сердито покрикивая:
– Форто, прохвост! Форто, фортиссимо!.. Такт, бездельник! Такт! Раз, два, три! Раз, два, три!
5
Договорились с Нафтоле Безбородько – за три раза в неделю по полтора часа – два рубля в месяц. И я его снова и снова умоляю – держать все в строгой тайне, иначе я погиб. Он дает мне честное слово, что даже пташка в небе ничего не узнает.
– Уж такие мы человеки, – заявляет он гордо и поправляет воротничок, – из тех, что денег не имеют, но совести и чести у нас побольше, чем у иных богачей!.. Не найдется ли у тебя несколько копеек?
Я вынимаю рубль и подаю ему. Нафтоле берет его двумя пальцами, как профессор, подзывает «праматерь Еву» и говорит, глядя в сторону:
– На, купи чего-нибудь на завтрак!
«Праматерь Ева», однако, хватает рубль обеими руками, да всей пятерней, обследует его со всех сторон и спрашивает мужа, что же ей купить.
– Чего хочешь, – отвечает он как бы совсем безразлично. – Купи несколько булок, две-три селедки и колбасы; не забудь головку луку, уксусу, масла, ну, и «мерзавчика», конечно, прихвати.
Когда все эти прелести появились на столе, орава накинулась на еду с такой жадностью, точно она разговлялась после долгого поста. Даже у меня слюнки потекли. И когда меня пригласили к столу, я не мог отказаться. И не помню, чтобы я когда-либо получал такое удовольствие, как тогда за этой трапезой.
После завтрака Безбородько мигнул своей команде. Все взялись за инструменты, и меня угостили новым опусом – «собственной композицией» Нафтоле Безбородько. Эту «композицию» они сыграли с таким грохотом, что у меня заложило уши, закружилась голова, и я ушел оттуда как пьяный. Целый день потом в школе у меня вертелись в глазах учитель, ученики, книги, а в ушах не переставала грохотать «композиция». Ночью мне явился во сне Паганини верхом на дьяволе и огрел меня скрипкой по голове. Я проснулся с криком – у меня болела голова – и начал молоть всякий вздор. Что я говорил, не знаю. Но моя старшая сестра Песя потом рассказывала, что я в бреду выкрикивал какие-то бессвязные, дикие слова, вроде: Паганини, композиция. И еще об одном рассказала мне сестра – когда я болел, к нам раза два приходил от Нафтоле Безбородько какой-то босой мальчишка и справлялся, как я себя чувствую. Но его прогнали и наказали, чтобы он не смел больше являться к нам.
– Зачем приходил к тебе сынок музыканта? – допытывалась сестра.
Но я утвердил одно:
– Не знаю. Чтоб я так жив был, не знаю! Откуда мне знать?
– Ну, на что это похоже? – говорила мне мать. – Ты уже, не сглазить бы, взрослый парень. Тебе уже невесту приглядывают, а ты возишься с босыми музыкантами. Хороши у тебя приятели! Ну, что общего у тебя с этими музыкантами? Какие у тебя дела с сыном Нафтоле?
– Какого Нафтоле?
1 2 3 4 5