И мой знакомый, засучив рукав, показывает мне здоровую пухлую, холеную руку. Потом продолжает:
– Голодный, раздетый, разутый, слонялся я по Митаве, со всеми свалками познакомился там, пока, наконец, слава тебе господи, не получил работу. Первую работу в жизни! Я стал поводырем у старого кантора. Когда-то это был знаменитый кантор, а на старости лет он ослеп и вынужден был побираться. Вот у него-то я и сделался поводырем. Служба эта сама по себе была бы, пожалуй, и неплохой, если бы не капризы кантора, которые я не в силах был переносить. Понимаете, он постоянно чем-нибудь был недоволен. Он беспрерывно ворчал, щипал меня, без конца мучил. Все попрекал, что я не веду его куда следует. Чего он хотел, куда я его должен был вести, – я до сих пор не пойму. Сумасбродный какой-то был кантор! К тому же он толкал меня на «хорошие» дела. Он хвастался перед всеми, поверите ли, что мой отец и мать выкрестились, хотели и меня крестить, а он едва-едва, с большим трудом, с опасностью для жизни вырвал меня из рук иноверцев. И я должен был выслушивать эти россказни и не сметь улыбнуться. Больше того, он требовал от меня, чтобы я в это время делал скорбное лицо.
Короче говоря, решив, что не стариться же мне с этим кантором, я послал свою «должность» к дьяволу и отправился в Либаву. Побродив там некоторое время голодным, я пристал к ватаге эмигрантов-бедняков. Эмигранты эти собирались отправиться на корабле очень далеко, чуть ли не в Буэнос-Айрес. И я стал просить их взять меня с собой. Куда там! Это, мол, невозможно, это зависит не от них, а от комитета, как комитет скажет. Пошел я тогда в комитет, стал плакать, умолять – еле упросил, чтобы меня взяли в Буэнос-Айрес.
А спросить бы меня тогда: что это такое – Буэнос-Айрес, зачем он мне? Но раз все едут, еду и я. Лишь когда мы туда прибыли, я узнал, что едем мы собственно дальше, а Буэнос-Айрес только передаточный пункт, откуда нас направят в разные стороны. Так оно и вышло. В Буэнос-Айресе нас сразу переписали и разослали по таким уголкам, которые и прародителю Адаму не снились. И тут же поставили на работу. Вам, наверное, хочется узнать, на какую работу? Уж лучше не спрашивайте! Наши предки в Египте, верно, не исполняли таких тяжелых работ, какие взвалили на нас. А страдания, которые испытали наши предки (как рассказывается в пасхальных преданиях), не составили бы и десятой доли, должен вам сказать, того, что нам пришлось здесь претерпеть. Наши прадеды, говорят, месили глину, обжигали кирпич и строили города Писем и Рамсес. Подумаешь, невидаль! Попробовали бы они голыми руками поднять безбрежную дикую целину, поросшую колючим кустарником; походили бы за громадными буйволами, которым затоптать человека – сущие пустяки; повозились бы с дикими мустангами, за которыми надо гоняться с арканом сотню миль; переспали бы хоть одну ночь с москитами, которые могут съесть человека; отведали бы твердых, как камень, сухарей; попили бы заплесневелой воды, кишащей червями… Как-то глянул я в реку – увидел там свое отражение, и, поверите ли, сам испугался. Кожа облупилась, глаза опухли, ладони как пампушки, ноги в крови, лицо заросло до самых бровей.
«Ты ли это, Мотэк из Сошмаков?» – сказал я себе и рассмеялся. В тот же день я плюнул на буйволов и мустангов, на голую степь и червивую воду и двинулся пешком назад в Буэнос-Айрес.
Однако мы, кажется, остановились у станции с порядочным буфетом. Загляните-ка в расписание. Не полагаете ли вы, что нам пора подкрепиться? Кстати, и сил будет больше, чтобы продолжать рассказ.
Закусив как следует, мы выпили пива, вновь закурили сигары – прекрасные, ароматные, настоящие гаванские сигары из Буэнос-Айреса! – и вернулись в вагон на наши места. Мой новый знакомый продолжал свой рассказ:
– Буэнос-Айрес, должен вам сказать, это такой уголок, что с самого сотворения мира… Погодите! В Америке вы бывали? В Нью-Йорке, скажем? Никогда? А в Лондоне? Нет? В Мадриде? Константинополе? Париже? Тоже нет? Ну, тогда я не знаю, с чем сравнить Буэнос-Айрес. Могу лишь одно сказать – это омут, ад. Ад и одновременно рай. Вернее сказать, одному – ад, другому – рай. Тут, если не зевать и уловить подходящий момент, можно целое состояние составить. Золото, поверите ли, на улицах валяется. Вы прямо-таки ходите по золоту. Нагнитесь, протяните руку и берите, сколько душе угодно. Но берегитесь, чтобы вас не растоптали. Главное – не останавливаться, не задумываться, не размышлять: прилично ли это, неприлично? Все прилично. Быть официантом в ресторане – прилично, приказчиком в лавке – прилично, мыть бутылки в погребке – хорошо, возить тележку – прилично, выкрикивать газетные новости – прилично, купать собак – хорошо, ходить за кошками – хорошо, крыс морить – прилично, и обдирать с них шкурки – тоже прилично. Одним словом – все прилично, все я испробовал, но везде, должен вам сказать, я замечал одно: работать на другого – последнее дело. Пусть уж лучше на меня работают. Ничего не поделаешь, сам бог велел, чтобы кто-то варил пиво, а я его пил, чтобы кто-то скручивал сигары, а я их курил, чтобы машинист вел паровоз, кочегар подсыпал уголь, смазчик смазывал колеса, а мы вот с вами сидели бы в вагоне и рассказывали друг другу занимательные истории. Если кому не нравится, пусть перестраивает мир.
Я гляжу на своего соседа и думаю: кто он такой? Новоявленный богач, бывший портной, а ныне хозяин магазина готового платья в Америке, может быть фабрикант, домовладелец или вообще капиталист, живущий на проценты? Нет, пусть сам о себе расскажет: он это сделает лучше.
– Мир, скажу я вам, умно устроен; мир прекрасен, замечателен, и жить в этом мире – одно удовольствие! Только надо, чтоб никто не плевал тебе в горшок. Я метался во все стороны. Пустился, как говорят, во все тяжкие, и ни одна работа не казалась мне тяжелой, ни один заработок – зазорным. Зазорных заработков, если хотите знать, и вообще не бывает. Всякий заработок хорош и пристоен. Только бы честно действовать и не нарушать слова. Я знаю это по себе. Не стану, понимаете ли, хвастать, что я – праведник какой-то, вроде львовского раввина. Но можете мне поверить на слово, что вором я никогда не был, разбойником подавно и мошенником также. Прожить бы нам столь же счастливо этот год, сколь честно я веду дела. Торгую я добросовестно, никого не обманываю, торгую только тем, что имею налицо. Кота в мешке не продаю. Короче говоря, хотите знать, кто я такой? Я всего лишь поставщик товара, или, как у вас это называется, «подрядчик». Я всему свету поставляю товар, тот товарец, понимаете ли, про который все знают, да помалкивают… А почему? Мир уж больно умен, а люди лицемерны. Не любят они, когда черное называют черным, а белое – белым. Наоборот, они предпочитают, чтобы черное называли белым, а белое – черным.
1 2 3 4