Некоторые «граффити» днем привлекли внимание Волкова.) В догорающих сумерках мелькали платформы дачных поселков и телеграфные столбы. Долго ехали вдоль волнующегося лиловыми волнами поля.
— Где-то здесь то озерцо с синим льдом, но сейчас уже не разглядеть. — сказал Игорь. — Жаль, что ты не увидела, когда мы в полдень тут ехали.
Озерцо было величиной с большую лужу. Оно образовалось в результате давней катастрофы на железной дороге, когда перевернулась цистерна с безвредным веществом, содержащим что-то навроде жидкого кислорода. И вещество застыло навеки. Словно осколок неба. В зависимости от цвета всего остального неба, оно бывало и мечтательно-лазурным и безжизненно-белым. В полдень оно было аквамариновым и при взгляде на него — во рту пересохлою. В вагоне у кого-то играл магнитофон. Музыка акустической гитары на фоне синтезатора звучала стремительно-грустно. Радостно-сомнамбулично. После того как электричка вырвалась из города и потянулись осененные увядающими деревьями санатории (на близкой застекленной веранде застыли в танце пары осенних любовников и унеслись) — Волков чувствовал боль счастья. И, когда появилось и сразу же стало удаляться, исчезать озеро с двумя мальчишками (они лежали на льду, разглядывая что-то такое, там, подо льдом, или внутри него) — Игорь был счастливым настолько, что счастье на какой-то миг обернулось в свою противоположность, и он отвел взгляд и оглядел вагон, где по лицам пассажиров проплывали тени облаков… Последние полчаса обратного пути ехали стоя в тамбуре — в вагоне стало людно. В тамбуре они были одни, пока не вошел солдат со свертком в руках.
— Спичек не найдется?
Волков чиркнул спичкой.
— Угу. — кивнул солдат, задымив папиросой.
Электричка въезжала в городские пределы. Все трое глядели в окно, где отражались в свете тусклой лампы тамбура, изредка перечеркиваемые огнями кораблей во тьме залива — дорога шла по верху обрывистого берега. Стены высокой полыни раскачивались, расступались и смыкались снова. Мелькнул костер, горящий далеко внизу, у ряда дряхлых сараев, стоящих у самой воды.
— Берите, — солдат протянул сверток. В нем были апельсины. — Берите, берите..
— Спасибо, мы один разделим. Тебе нужней, — сказала Галя.
Солдат вынул из свертка еще один апельсин и протянул Волкову.
— Брат приезжал. Проездом. А сейчас в часть иду. Все равно дальше сержанта на КП пронести не удастся, — он улыбнулся печально и как-то по-простецки. — Я и так их всю дорогу ем. Ну, пока дойду, мож еще один съем.
Плоды были тугие, спелые. Их запах в тамбуре полуночного поезда воскрешал позабытое предчувствие чего-то, казалось, прелестного. Воплощал тайну…
18
… Когда в апреле, во второй половине дня, засыпая, или открыв глаза после краткого сна, смотришь на город с такой высоты (над шпилями «высоток и строгими гранями билдингов — ветер перемещает оранжевые от солнца волны земного праха, среди которых в молчании реют птицы мегалополиса. Линяло-голубое небо — если лежать на боку — наклонно простирается к тускло поблескивающему рекой, размытому и задымленному пригородному горизонту, становясь тем бесцветней, чем ближе к нему) — всякий раз возникает предпраздничное и осиротелое ощущение поминальной субботы…
Такой длительной — как этой весной — необъяснимой интоксикации — ранее не было никогда.
Головокружительная дурнота накатывала мгновенно. Дошло до того, что я ожидал рвоты с какою-то радостью, потаенною, муторной. Все закончилось, когда, бесплотный и сострадательно-счастливый после особенно затяжного токсичного приступа, я увидел в лужице желчи на дне эмалированного таза мелкие растения, похожие на водоросли, налипающие на подводные камни. Я долго тогда лежал, шевеля пальцем эту черно-зеленую, с трубчатыми листиками, флору, пока не вспомнил, где же я совсем недавно видел точь-в-точь такие растения. В зоомагазине, где я купил рефлекторную лампу и яйцо черепахи.
… Солнце сокрыли слоистые белые облака, плывущие над городским центром, приняв очертания оледенелого архипелага, пока я, глубоко и ровно вдыхая холодящий воздух (в котором слабо присутствовали и пары отработанного автомобильного топлива, и аромат весеннего тлена, и кисловатый запах желудочной слизи) лежал обеззараженный и бездумный. Да и зачем мысли, если эти — в облаках — отражения Земного (запаздывающие? опережающие?), эти доносящиеся на исходе каждого часа симфонические заставки «прогноза погоды», эти разноцветно-бледные ракеты прощального салюта, такие приветливые и ненужные, колеблющиеся над глубоко затонувшим в океаническом дневном свете весенним городом — быть может, не что иное, как неторопливое и плодотворное размышление погруженного в сомнамбулический транс Божества…
19
О, осенний футбол!.. Мяч после удара летит высоко в синем небе над песчаным, насквозь продуваемым бризом берегом и приходится бежать, задрав голову, успевая подумать: «А ведь вправду, скоро зима», — прежде чем, подпрыгнув, перепасовать мяч головой. Или же; отбегая спиною вперед в ожидании длинной передачи, видишь на скалистом холме — высоко и далеко — одиноко бродящего человека, и мелькнет: «Интересно, какими он нас видит…». Солнце этих дней уже не слепит глаза и все предстает четким, близким, зыбко-уравновешенным. А когда все устанут бегать, приятно еще некоторое время просто пересылать мяч друг другу, болтая о всякой всячине. Иногда, перед тем как отдать пас, немного «пожонглируешь» мячом.
— Нравится тебе, Жек, работа новая?
— Ты знаешь, Тим, ничего работенка. Прихожу на радио, беру у вахтера газеты, быстро просматриваю, карандашом обведу что читать буду — ну, чтоб краткая информация была.
— Политика? — спросил Волков.
— Нет, я только прогноз погоды, да спорт иногда. Сначала по планете погоду сообщаю, потом про погоду в Москве и в городе. — Женя засмеялся. — Правда, в первые разы было: как только эфир дадут и лампочка загорится. Мысли всякие лезут — а вдруг какую-нибудь гадость как крикну в микрофон. А хорошо, что я сегодня отработал. Вроде только что на радио был и уже здесь. В студии свет такой приятный, у операторов в кабинке аппаратура всякая, суета.
— Здорово, — сказал Тимоха. — Так ты кто у нас теперь, комментатор?
— Ведущий программы «Радиогазета».
— Ух ты, не слабо.
— Тим, на фабрике тебя уже рассчитали? — спросил Гоша.
— Ага. Вчера. Директор премию выписал. Служи, говорит, то-се, после армии ждем тебя опять. Я сразу с премией в магазин — и ребятам пару бутылок выставил. Весело распили.
— А день уже известен? — сказал Нелюбин, отпасовав мяч и уходя к камням, где была сложена одежда.
— Нет, еще комиссия будет, там скажут. Скоро.
— Тебе б хорошо пристроиться где-то на коровнике, знаешь, есть такие коровники, свинарники при больших частях, — сказал Гоша.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41
— Где-то здесь то озерцо с синим льдом, но сейчас уже не разглядеть. — сказал Игорь. — Жаль, что ты не увидела, когда мы в полдень тут ехали.
Озерцо было величиной с большую лужу. Оно образовалось в результате давней катастрофы на железной дороге, когда перевернулась цистерна с безвредным веществом, содержащим что-то навроде жидкого кислорода. И вещество застыло навеки. Словно осколок неба. В зависимости от цвета всего остального неба, оно бывало и мечтательно-лазурным и безжизненно-белым. В полдень оно было аквамариновым и при взгляде на него — во рту пересохлою. В вагоне у кого-то играл магнитофон. Музыка акустической гитары на фоне синтезатора звучала стремительно-грустно. Радостно-сомнамбулично. После того как электричка вырвалась из города и потянулись осененные увядающими деревьями санатории (на близкой застекленной веранде застыли в танце пары осенних любовников и унеслись) — Волков чувствовал боль счастья. И, когда появилось и сразу же стало удаляться, исчезать озеро с двумя мальчишками (они лежали на льду, разглядывая что-то такое, там, подо льдом, или внутри него) — Игорь был счастливым настолько, что счастье на какой-то миг обернулось в свою противоположность, и он отвел взгляд и оглядел вагон, где по лицам пассажиров проплывали тени облаков… Последние полчаса обратного пути ехали стоя в тамбуре — в вагоне стало людно. В тамбуре они были одни, пока не вошел солдат со свертком в руках.
— Спичек не найдется?
Волков чиркнул спичкой.
— Угу. — кивнул солдат, задымив папиросой.
Электричка въезжала в городские пределы. Все трое глядели в окно, где отражались в свете тусклой лампы тамбура, изредка перечеркиваемые огнями кораблей во тьме залива — дорога шла по верху обрывистого берега. Стены высокой полыни раскачивались, расступались и смыкались снова. Мелькнул костер, горящий далеко внизу, у ряда дряхлых сараев, стоящих у самой воды.
— Берите, — солдат протянул сверток. В нем были апельсины. — Берите, берите..
— Спасибо, мы один разделим. Тебе нужней, — сказала Галя.
Солдат вынул из свертка еще один апельсин и протянул Волкову.
— Брат приезжал. Проездом. А сейчас в часть иду. Все равно дальше сержанта на КП пронести не удастся, — он улыбнулся печально и как-то по-простецки. — Я и так их всю дорогу ем. Ну, пока дойду, мож еще один съем.
Плоды были тугие, спелые. Их запах в тамбуре полуночного поезда воскрешал позабытое предчувствие чего-то, казалось, прелестного. Воплощал тайну…
18
… Когда в апреле, во второй половине дня, засыпая, или открыв глаза после краткого сна, смотришь на город с такой высоты (над шпилями «высоток и строгими гранями билдингов — ветер перемещает оранжевые от солнца волны земного праха, среди которых в молчании реют птицы мегалополиса. Линяло-голубое небо — если лежать на боку — наклонно простирается к тускло поблескивающему рекой, размытому и задымленному пригородному горизонту, становясь тем бесцветней, чем ближе к нему) — всякий раз возникает предпраздничное и осиротелое ощущение поминальной субботы…
Такой длительной — как этой весной — необъяснимой интоксикации — ранее не было никогда.
Головокружительная дурнота накатывала мгновенно. Дошло до того, что я ожидал рвоты с какою-то радостью, потаенною, муторной. Все закончилось, когда, бесплотный и сострадательно-счастливый после особенно затяжного токсичного приступа, я увидел в лужице желчи на дне эмалированного таза мелкие растения, похожие на водоросли, налипающие на подводные камни. Я долго тогда лежал, шевеля пальцем эту черно-зеленую, с трубчатыми листиками, флору, пока не вспомнил, где же я совсем недавно видел точь-в-точь такие растения. В зоомагазине, где я купил рефлекторную лампу и яйцо черепахи.
… Солнце сокрыли слоистые белые облака, плывущие над городским центром, приняв очертания оледенелого архипелага, пока я, глубоко и ровно вдыхая холодящий воздух (в котором слабо присутствовали и пары отработанного автомобильного топлива, и аромат весеннего тлена, и кисловатый запах желудочной слизи) лежал обеззараженный и бездумный. Да и зачем мысли, если эти — в облаках — отражения Земного (запаздывающие? опережающие?), эти доносящиеся на исходе каждого часа симфонические заставки «прогноза погоды», эти разноцветно-бледные ракеты прощального салюта, такие приветливые и ненужные, колеблющиеся над глубоко затонувшим в океаническом дневном свете весенним городом — быть может, не что иное, как неторопливое и плодотворное размышление погруженного в сомнамбулический транс Божества…
19
О, осенний футбол!.. Мяч после удара летит высоко в синем небе над песчаным, насквозь продуваемым бризом берегом и приходится бежать, задрав голову, успевая подумать: «А ведь вправду, скоро зима», — прежде чем, подпрыгнув, перепасовать мяч головой. Или же; отбегая спиною вперед в ожидании длинной передачи, видишь на скалистом холме — высоко и далеко — одиноко бродящего человека, и мелькнет: «Интересно, какими он нас видит…». Солнце этих дней уже не слепит глаза и все предстает четким, близким, зыбко-уравновешенным. А когда все устанут бегать, приятно еще некоторое время просто пересылать мяч друг другу, болтая о всякой всячине. Иногда, перед тем как отдать пас, немного «пожонглируешь» мячом.
— Нравится тебе, Жек, работа новая?
— Ты знаешь, Тим, ничего работенка. Прихожу на радио, беру у вахтера газеты, быстро просматриваю, карандашом обведу что читать буду — ну, чтоб краткая информация была.
— Политика? — спросил Волков.
— Нет, я только прогноз погоды, да спорт иногда. Сначала по планете погоду сообщаю, потом про погоду в Москве и в городе. — Женя засмеялся. — Правда, в первые разы было: как только эфир дадут и лампочка загорится. Мысли всякие лезут — а вдруг какую-нибудь гадость как крикну в микрофон. А хорошо, что я сегодня отработал. Вроде только что на радио был и уже здесь. В студии свет такой приятный, у операторов в кабинке аппаратура всякая, суета.
— Здорово, — сказал Тимоха. — Так ты кто у нас теперь, комментатор?
— Ведущий программы «Радиогазета».
— Ух ты, не слабо.
— Тим, на фабрике тебя уже рассчитали? — спросил Гоша.
— Ага. Вчера. Директор премию выписал. Служи, говорит, то-се, после армии ждем тебя опять. Я сразу с премией в магазин — и ребятам пару бутылок выставил. Весело распили.
— А день уже известен? — сказал Нелюбин, отпасовав мяч и уходя к камням, где была сложена одежда.
— Нет, еще комиссия будет, там скажут. Скоро.
— Тебе б хорошо пристроиться где-то на коровнике, знаешь, есть такие коровники, свинарники при больших частях, — сказал Гоша.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41