ТВОРЧЕСТВО

ПОЗНАНИЕ

А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  AZ

 

Сие не суть важно. Я расспрашивал своих спутников, кто из великих людей проехал этой чудной дорогой. Но, конечно, я и не думал сообщать им: "А знаете, моя тетя проезжала здесь зимой 1941 года". Ну вот, машина прошла Семеновский перевал. Шоссе идет в горах, делает шестнадцать просторных многокилометровых витков, пока не спустится в долину. Спешить здесь нельзя - дорога узкая, обрыв смертельный. Даже бешеный темперамент армянских шоферов не проявляется на этой дороге - машины идут чинно, медленно, как разумные существа, боящиеся за свою жизнь. Не спеша, плавно открываются чудные картины, они возникают, плывут мимо глаз, медленно исчезают, а после поворота на новый виток вновь появляются, начинают наплывать, расти, наворачиваться, но уже в несколько измененном положении, чуть-чуть по-иному. И вместе с той картиной, что уже знакома, щедро появляются, растут новые, невиданные чуда. Склоны гор поросли сосновым лесом, сосны огромны, солнце не пожалело своей силы на них. Вершины гор покрыты снегом. Эти вершины очерчены плавными округлыми линиями - напоминают сахарные головы. Они напоминают сахарные головы людям, которые старше пятидесяти лет, - уже много десятилетий заводы не выпускают сахарных голов, завернутых по плечи в толстую синюю бумагу. Какими скупыми и простыми средствами пользуется природа для того, чтобы создать картину необычайной силы. Ясный зимний день, снег на горах, сосны, белое, зеленое, синее... То ли огромность неба и бесконечного медного леса, то ли суровый покой, то ли предельная чистота красок - не может быть белый цвет белее этого чистого горного снега, не может быть синева чище, глубже, ясней, чем синева неба над этим горным снегом, - то ли дышащий дым, стелющийся в долине, то ли все это, соединенное воедино, создает картину, удивительную по живописной прелести своей, по простоте, по внутренней мудрости. Человек глядит на этот молчаливый и ясный мир хрустального покоя и чистоты, ему кажется, что суета жизненной долины не нужна ему. Человек, соблазненный великой чистотой снежных вершин, видит хижину в лесу, он слышит шум горного ручья, он глядит на звезды, они поблескивают меж сосновых игл. Обо всем этом невольно стал думать и я; сколько горя причинил я людям, вероятно больше, чем люди причинили мне. Но пока я думал об одиночестве на снежной горе, наш стеклянный автобус спустился в долину, побежал, набирая скорость, по ровной дороге. Обочины шоссе здесь были покрыты не снегом, а жидкой грязью. В грязных лужицах отражалось солнце, и никто бы не заподозрил его в том, что оно декабрьское, - таким ярким и теплым оно было. Мы въехали в деревню, и сразу не стало мечты об отшельничестве. Домики стояли среди сосен, обхватывавшие их терраски и галерейки были полны ребячьей, стариковской и женской жизнью: воображение угадывало времена сельского года и часы деревенских суток, и так ясно встала жизнь людей в этих домах, на этих галерейках, у источника - и в час весеннего рассвета, и летним вечером, когда слышно мужское пение, звуки зурны, мычание коров, и в знойный полдень, когда старики дремлют в холодке, перебирают четки, поглядывают на молодых баб, идущих с кувшинами и ведрами к источнику. И почему-то недавние мысли вызвали какую-то неловкость, вспомнились насмешливые строки Саши Черного:
Жить на вершине голой, писать простые сонеты...
И брать у людей из дола хлеб, вино и котлеты.
Да есть ли мужество в отшельничестве? Есть ли мужество в уходе от жизни? Вот и самоубийство - уход от жизни. Уход в вечное отшельничество. Что же это, слабость, трусость, бегство? Но так ли? Иногда мне кажется, что самоубийство - это высшая сила слабого человека. Человек был слаб, жил не чисто и ради потерянной чистоты своей и того, что нет у него, слабого, силы жить так, как надо, ушел из жизни. Слабость ли это? Не знаю. Но подумаем: легко ли отказаться от всего того, чем владеет слабый человек, - борща с фасолью, вина, моря, любви, весеннего неба? Иногда самоубийство кажется проявлением совсем иных сил - это отчаяние существа капризного, привыкшего к баловству; человек не получил того, что хотел, и он, капризун, считает невыносимым не иметь того, что он хочет, и вот он уходит из жизни, уходит от обиды, что его обделили сластями, от досады, перешедшей в отчаяние. Иногда самоубийство - это вывод большого ума, видящего, что впереди стена, пропасть, болото, видящего это, когда близорукие и неумные копошатся в трясине надежд и оптимизма. Иногда самоубийство - это проявление слепоты, ограниченности; человек видит лишь стену, приходит в отчаяние и не замечает в близорукости своей, что тут же рядом дорога, дверь. А часто самоубийство - это следствие душевной болезни спившихся, морфинистов, людей, для которых и зелень травы, и море, и солнце - все покрылось коростой тоски и боли. Эти люди добровольно умирают потому, что мир, в котором они живут, обессмыслен, умерщвлен ими. Иногда самоубийство - это верность делу: что мне моя жизнь, погибло высокое дело, которому я служил. Иногда самоубийство - это измена делу: что мне великое дело, если от меня ушла моя обожаемая, милая, кроткая. Отшельники двадцатого века живут не в кельях и пещерах, не в лесных скитах и не в пустынях. Поэтому и кажется, что нет в современном цивилизованном мире отшельников. Но это не так. Их много. Их кельи замаскированы, они расположены в городах современного мира, отшельники служат в министерствах, работают малярами. Они ходят в пиджаках, в демисезонных пальто. Но они такие же отшельники, ушедшие из мира в пустыню, как и те, что в рваных звериных шкурах, в тканных из сухих трав рубахах искали высшего откровения в подвиге лесного уединения. Некоторые из этих отшельников в уединении своих келий каются перед богом в грехах; другие в тайных стихах поют свободу, любовь, красоту; третьи, подобно Пимену, пишут летописи, - все они объединены тем, что главным в своей жизни считают не часы и дела житейской суеты, а уединенную жизнь в скиту. Все они объединены тем, что служат своему богу в глубокой тайне, не делясь с миром своим откровением, не стремясь вернуться из пустыни, в которую удалились, и поведать людям о посетившем их свете. Мне кажется, что именно на отшельниках двадцатого века с особой, прямо-таки предельной ясностью видно и то возвышенное и то бессильное, что миряне всегда подмечали в тех, кто уединился в пустыне. Отшельники из густо населенных квартир всегда помнят о бездне, что лежит между судьбой отшельника во имя тайной правды и судьбой проповедника и пророка этой правды... Город Дилижан - чудесный город. Он чудесный город потому, что не стоит на железной дороге, потому, что нет авиалинии, соединяющей его с миром. Он отшельник - частично, конечно. Горы уберегли его от путей современного транспорта, лес спрятял его;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21