… Вот, завертелось все вокруг одного слова, будто птицы какие… воронье будто около падали…
— Вот именно — падали! — повторил иронически Ардальон Порфирьевич и тоже усмехнулся.
— Стой, дорогой друг! Я все по порядку…
— Тише только, Федор: Павлика не растревожить бы…
— С Павлика-то и началось, жена…
И Сухов неторопливо и почти вполголоса передал ей беседу свою с Ардальоном Порфирьевичем.
— Не так разве? — спрашивал он часто у своего гостя.
— Так… так Приятно даже, что так запомнили мысль мою в полном порядке. Какой же я после этого «путаный»?! — удовлетворенно прищуривал болотные глаза свои Ардальон Порфирьевич.
— Да и я… я сам путаный, оттого и встретились! — как-то особенно быстро и загадочно бросил в середину своего рассказа хозяин.
«И не уйти уже!» — также неожиданно подумал Адамейко, но вслух ничего не сказал.
— И убийство оправдываете? — тихо спросила Ольга Самсоновна, когда муж закончил свой рассказ.
Она протянула руку к электрической лампочке и зажгла ее, — вечерняя темнота, быстро надвигавшаяся в комнату, была отброшена за окно.
Голубые, широко открытые глаза, чуть мигая ресницами, смотрели пристально на Адамейко.
— Ну-кась… повтори ей еще раз, друг-приятель! — услышал он возле себя знакомый уже, густой и чуть рокочущий басок.
— Что сказал, от того не отрекаюсь, — так же тихо ответил Ардальон Порфирьевич.
— Вот и не верь ему!
— Нет, ты погоди, Федор…
— Все подтвердил он, девчушка!… Словно и на самом деле убил… А ты еще про меня давеча что говорила?! — внезапно вырвались из рокочущей пены слов горячие, обжигающие брызги, но Сухов тотчас же умолк.
Он искоса и виновато смотрел теперь на жену. Адамейко заметил это. «Вот этого и боится!» — внезапно пронеслось в уме.
— Убийство — что? — продолжал уже с некоторым азартом Ардальон Порфирьевич. — Обыкновенное дело и, так сказать, объяснимое событие по всем известной азбучке: социальное явление, заметьте, — вот что! Вот жизнь, вот ее тень, — а вот, как говорится, кусочек этой тени — и есть умерщвление человека!… Убийство иначе… Так? А коли так, Ольга Самсоновна, — я и говорю, значит…
— Ну, ну?…
— Нет, простите, — я еще не сразу дойду до цели, так сказать. Я все по порядку, друзья… Я ведь все понимаю, заметьте! Некий ваш интерес и даже волнение мысли сам себе объясняю. Да иначе и не могло быть! — уверенно и серьезно продолжал Адамейко. — А у меня мысль все же — по порядку… Я вот и говорю: иного убийцу тут же расстрелять надо или сгноить на каторге, а другому — руку пожать или даже, как бывает, его именем ребенка своего назвать — вот что! Серьезно говорю… Так? Уж я правильно говорю. Первый-то убийца против живой, как говорится, жизни с топором идет, — потому казнить его, да и только! А второй сучья сухие на живом дереве срезает… и расти ему помогает. Вот второго-то и оправдать могу. И даже помочь, может быть.
— Да, да, понимаю… — перебил его, воодушевившись, Сухов. — У нас-то, в типографии, помню, книжку одну интересную набирали… Замечательная книжка, скажу вам! Про революционеров наших: каждая пуля в губернатора — лучше тысячи прокламаций. Ей-богу! Товарищ Каляев, например…
— Верно, — согласился Ардальон Порфирьевич. — Только Каляевы, заметьте, нам теперь уже ни к чему: памятники им только — и чтить осталось. Я не про динамит каляевский говорю. Я не про Каляева, не про знаменитость, так сказать, — выкладывая каждое слово медленно и твердо, пытливо всматривался Адамейко в Ольгу Самсоновну. — Я не про Каляева, а про Сухова думаю! — неожиданно закончил он.
— Как?! — вскрикнули в один голос Ольга Самсоновна и Сухов.
— В чем же это можете подозревать… что ли?
— Ни в чем, конечно, Ольга Самсоновна. Ни в чем, уверяю, определенно. Да я, собственно, и не о вашем муже и говорил даже, — улыбнулся и легонько засмеялся Адамейко. — Не так поняли.
— Как же иначе понимать?…
И Ольга Самсоновна посмотрела растерянно на мужа: Сухов был бледен и возбужден.
— Как… ты, Федор? А?…
— Я подожду; пускай сам он все выскажет…
— Правильно! — подхватил Ардальон Порфирьевич. — Я не о Федоре Семеновиче Сухове именно говорил… Я о Сухове — как для примера, значит.
— А-а… — раздался чей-то облегченный вздох.
— Ну, да… Вот так и есть только. Например, Сухов-убийца — разный может быть. Если, заметьте, удавится, — по обстоятельствам личным, как говорил недавно и сам Федор Семенович, — убийство это человеческое — глупо и напрасно вовсе… Так как, по-моему, наложить на себя руки, да еще сделать это нужному гражданину, — то же убийство, но, к сожалению, без возможности наказать самого преступника. Так?
— Так, так, Ардальон Порфирьевич! — живо поддержала его Ольга Самсоновна.
— Она смерти боится, оттого и соглашается… — угрюмо усмехнулся Сухов, покачивая спереди голову и расчесывая ногтем свою бесформенную бородку.
— Это не суть важно в данном случае, заметьте! — наставительно продолжал Ардальон Порфирьевич. — Потом я так думаю: если Сухов малого ребенка убьет, как — помните? — дочку свою на кладбище один рабочий зарезал, так тут ему пощады никакой не давать! Всенародно ему — пулю! Чтоб видели все и прокляли…
— Верно!… — участливо отозвались оба слушателя, и Ольга Самсоновна вздрогнула даже при этом, вспомнив, очевидно, всем известный в столице случай жестокого убийства отцом своей малолетней дочери.
— Значит, в обоих случаях сходимся? — усмехнулся Ардальон Порфирьевич.
— Сходимся! — смотрели доверчиво голубые глаза.
— Вот видите! — уже любуясь ими и чувствуя все увеличивающееся от того волнение, горячо сказал Ардальон Порфирьевич. — А почему так? Я говорю, поверьте, искренно, И о том, что, может, нам всем троим близко. Теперь дальше, Ольга Самсоновна… — обращался он уже к ней одной. — Так сказать, третий случай, самый важный для всего нашего разговора… тот самый, что вас так взволновал, конечно… Жизненный, заметьте, и возможный, потому что…
Но в этот вечер ему не пришлось закончить свою мысль: то, что в ту минуту произошло, оборвало неожиданно его речь и отвлекло от Ардальона Порфирьевича его собеседников.
Из соседней комнаты раздался хриплый, задыхающийся крик ребенка — беспомощный и зовущий. Оба — и Сухов и Ольга Самсоновна — бросились на этот зов.
Сидевшая все время на сундучке Галочка, оттолкнув тут же примостившегося сонного шпица, тоже вскочила и подбежала к дверям.
Все эти полчаса она с присущим детям любопытством прислушивалась к происходившему здесь разговору; очень многое было непонятно ее восьмилетнему уму, но некоторые слова и фразы вошли в ее сознание и в память остро и отчетливо: это произошло и потому, что несколько раз в течение разговора и самой Галочке становилось вдруг страшно и — страшно, казалось, было и сидевшей у стола матери, за которой она внимательно следила.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48
— Вот именно — падали! — повторил иронически Ардальон Порфирьевич и тоже усмехнулся.
— Стой, дорогой друг! Я все по порядку…
— Тише только, Федор: Павлика не растревожить бы…
— С Павлика-то и началось, жена…
И Сухов неторопливо и почти вполголоса передал ей беседу свою с Ардальоном Порфирьевичем.
— Не так разве? — спрашивал он часто у своего гостя.
— Так… так Приятно даже, что так запомнили мысль мою в полном порядке. Какой же я после этого «путаный»?! — удовлетворенно прищуривал болотные глаза свои Ардальон Порфирьевич.
— Да и я… я сам путаный, оттого и встретились! — как-то особенно быстро и загадочно бросил в середину своего рассказа хозяин.
«И не уйти уже!» — также неожиданно подумал Адамейко, но вслух ничего не сказал.
— И убийство оправдываете? — тихо спросила Ольга Самсоновна, когда муж закончил свой рассказ.
Она протянула руку к электрической лампочке и зажгла ее, — вечерняя темнота, быстро надвигавшаяся в комнату, была отброшена за окно.
Голубые, широко открытые глаза, чуть мигая ресницами, смотрели пристально на Адамейко.
— Ну-кась… повтори ей еще раз, друг-приятель! — услышал он возле себя знакомый уже, густой и чуть рокочущий басок.
— Что сказал, от того не отрекаюсь, — так же тихо ответил Ардальон Порфирьевич.
— Вот и не верь ему!
— Нет, ты погоди, Федор…
— Все подтвердил он, девчушка!… Словно и на самом деле убил… А ты еще про меня давеча что говорила?! — внезапно вырвались из рокочущей пены слов горячие, обжигающие брызги, но Сухов тотчас же умолк.
Он искоса и виновато смотрел теперь на жену. Адамейко заметил это. «Вот этого и боится!» — внезапно пронеслось в уме.
— Убийство — что? — продолжал уже с некоторым азартом Ардальон Порфирьевич. — Обыкновенное дело и, так сказать, объяснимое событие по всем известной азбучке: социальное явление, заметьте, — вот что! Вот жизнь, вот ее тень, — а вот, как говорится, кусочек этой тени — и есть умерщвление человека!… Убийство иначе… Так? А коли так, Ольга Самсоновна, — я и говорю, значит…
— Ну, ну?…
— Нет, простите, — я еще не сразу дойду до цели, так сказать. Я все по порядку, друзья… Я ведь все понимаю, заметьте! Некий ваш интерес и даже волнение мысли сам себе объясняю. Да иначе и не могло быть! — уверенно и серьезно продолжал Адамейко. — А у меня мысль все же — по порядку… Я вот и говорю: иного убийцу тут же расстрелять надо или сгноить на каторге, а другому — руку пожать или даже, как бывает, его именем ребенка своего назвать — вот что! Серьезно говорю… Так? Уж я правильно говорю. Первый-то убийца против живой, как говорится, жизни с топором идет, — потому казнить его, да и только! А второй сучья сухие на живом дереве срезает… и расти ему помогает. Вот второго-то и оправдать могу. И даже помочь, может быть.
— Да, да, понимаю… — перебил его, воодушевившись, Сухов. — У нас-то, в типографии, помню, книжку одну интересную набирали… Замечательная книжка, скажу вам! Про революционеров наших: каждая пуля в губернатора — лучше тысячи прокламаций. Ей-богу! Товарищ Каляев, например…
— Верно, — согласился Ардальон Порфирьевич. — Только Каляевы, заметьте, нам теперь уже ни к чему: памятники им только — и чтить осталось. Я не про динамит каляевский говорю. Я не про Каляева, не про знаменитость, так сказать, — выкладывая каждое слово медленно и твердо, пытливо всматривался Адамейко в Ольгу Самсоновну. — Я не про Каляева, а про Сухова думаю! — неожиданно закончил он.
— Как?! — вскрикнули в один голос Ольга Самсоновна и Сухов.
— В чем же это можете подозревать… что ли?
— Ни в чем, конечно, Ольга Самсоновна. Ни в чем, уверяю, определенно. Да я, собственно, и не о вашем муже и говорил даже, — улыбнулся и легонько засмеялся Адамейко. — Не так поняли.
— Как же иначе понимать?…
И Ольга Самсоновна посмотрела растерянно на мужа: Сухов был бледен и возбужден.
— Как… ты, Федор? А?…
— Я подожду; пускай сам он все выскажет…
— Правильно! — подхватил Ардальон Порфирьевич. — Я не о Федоре Семеновиче Сухове именно говорил… Я о Сухове — как для примера, значит.
— А-а… — раздался чей-то облегченный вздох.
— Ну, да… Вот так и есть только. Например, Сухов-убийца — разный может быть. Если, заметьте, удавится, — по обстоятельствам личным, как говорил недавно и сам Федор Семенович, — убийство это человеческое — глупо и напрасно вовсе… Так как, по-моему, наложить на себя руки, да еще сделать это нужному гражданину, — то же убийство, но, к сожалению, без возможности наказать самого преступника. Так?
— Так, так, Ардальон Порфирьевич! — живо поддержала его Ольга Самсоновна.
— Она смерти боится, оттого и соглашается… — угрюмо усмехнулся Сухов, покачивая спереди голову и расчесывая ногтем свою бесформенную бородку.
— Это не суть важно в данном случае, заметьте! — наставительно продолжал Ардальон Порфирьевич. — Потом я так думаю: если Сухов малого ребенка убьет, как — помните? — дочку свою на кладбище один рабочий зарезал, так тут ему пощады никакой не давать! Всенародно ему — пулю! Чтоб видели все и прокляли…
— Верно!… — участливо отозвались оба слушателя, и Ольга Самсоновна вздрогнула даже при этом, вспомнив, очевидно, всем известный в столице случай жестокого убийства отцом своей малолетней дочери.
— Значит, в обоих случаях сходимся? — усмехнулся Ардальон Порфирьевич.
— Сходимся! — смотрели доверчиво голубые глаза.
— Вот видите! — уже любуясь ими и чувствуя все увеличивающееся от того волнение, горячо сказал Ардальон Порфирьевич. — А почему так? Я говорю, поверьте, искренно, И о том, что, может, нам всем троим близко. Теперь дальше, Ольга Самсоновна… — обращался он уже к ней одной. — Так сказать, третий случай, самый важный для всего нашего разговора… тот самый, что вас так взволновал, конечно… Жизненный, заметьте, и возможный, потому что…
Но в этот вечер ему не пришлось закончить свою мысль: то, что в ту минуту произошло, оборвало неожиданно его речь и отвлекло от Ардальона Порфирьевича его собеседников.
Из соседней комнаты раздался хриплый, задыхающийся крик ребенка — беспомощный и зовущий. Оба — и Сухов и Ольга Самсоновна — бросились на этот зов.
Сидевшая все время на сундучке Галочка, оттолкнув тут же примостившегося сонного шпица, тоже вскочила и подбежала к дверям.
Все эти полчаса она с присущим детям любопытством прислушивалась к происходившему здесь разговору; очень многое было непонятно ее восьмилетнему уму, но некоторые слова и фразы вошли в ее сознание и в память остро и отчетливо: это произошло и потому, что несколько раз в течение разговора и самой Галочке становилось вдруг страшно и — страшно, казалось, было и сидевшей у стола матери, за которой она внимательно следила.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48