Этот краснокожий детина сбил замок со шкафа и схватил бутыль с черепом на этикетке.
— Ага, доктор, я тебя раскусил! — подмигнул он вошедшему Б.С., прижимая бутыль к груди. — Небось, сам пьешь, а нас, дураков, черепами пугаешь.
И стал зубами вырывать пробку из бутыли.
В ней был литр сулемы, одного глотка которой было достаточно, чтоб знаменитый капитан сжег все свои внутренности и скончался тут же на месте, корчась на полу в страшных муках.
Капитан был здоровее Б.С., и отнять у него бутыль силой представлялось явно невозможным. Тогда врач-хирург схватил металлическую палку, подвернувшуюся под руку, огрел ею капитана по голове, оглушил и отнял у него, беспамятного, смертельный яд. Потом взвалил окровавленного моряка на операционный стол и без наркоза наложил ему швы на рану, которую сам нанес.
Я слушала морские байки Б.С., и морская романтика улетучивалась из моей головы. Мне становилось обидно. Порой лучше не знать правды.
Б.С. сравнивает это с поведением страуса, который в минуту опасности прячет голову под крыло, уверенный, что он никому не виден.
Что такое «Синяя птица»?
Если вы спросите у кого-нибудь из маминого поколения или из бабушкиного, вам тут же ответят, что это даже смешной вопрос, и любой ребенок ответит на него, не задумываясь. Потому что еще в детстве моих бабушек у них появилась подружка
— маленькая девочка Тиль-Тиль, которая отправилась на поиски Синей птицы и до сих пор, до моих дней все ищет ее. На сцене московского Художественного театра. В чудесной сказке-спектакле «Синяя птица».
А вот если спросить про «Синюю птицу» у моих сверстников, то они сразу сделают хитрые рожицы. Мол, знаем, знаем. Не маленькие. Потому что сейчас «Синей птицей» называют в Москве обыкновенную курицу. Ощипанную, с пупырышками на коже и безголовой шейкой. Курочку, которую продают и магазинах.
А «Синей птицей» называют теперь курицу в Москве потому, что куры вдруг стали такими тощими, что выглядят почти синими от истощения.
Когда маме удается достать, отстояв в очереди, «Синюю птицу», тогда у нас бывает приличный обед. С бульоном. И куриной ножкой. А если это не удается маме, то тогда она жарит мороженую рыбу под названием «Серебристый хек», от которой вонь на всю квартиру, и есть ее неприятно. И потом обязательно тошнит.
В Москве плохо с продуктами. То есть, их трудно достать. За деньги. И все взрослые бегают, как ошалелые, после работы по магазинам и тратят на это свои вечера. И им некогда сходить в кино.
Вот так живет столица моей бывшей родины — прекрасный и несчастный город Москва. Где всегда на что-нибудь дефицит. На продукты особенно. Дефицит был и когда мама родилась. И даже когда бабушка на свет появилась. Лишь один член нашей семьи знал времена, когда не было дефицита. Прадедушка Лапидус. И было это при царе. До революции.
Тогда зачем было делать революцию? Проливать столько крови?
Чтобы был дефицит? И за каждым пустяком стоять в очереди часами?
Я ничего не могу понять. Может быть, когда я стану старше и у меня вырастет зуб мудрости, смогу во всем этом разобраться.
Но в нашем семействе есть еще один человек, который хоть и родился после революции, но для которого дефицит не существует. И «Синяя птица» его не интересует. Он ее даром не возьмет. Вы, конечно, догадались, кого я имею в виду? Конечно, он. Позор семьи. Дедушка Сема, который торгует в пивном ларьке на Тишинском рынке.
У него есть все. Как в Нью-Йорке в витринах супермаркета. И икра. Красная и черная. И гуси и индейки. И свиная вырезка и седло барашка. И зимой свежие красные помидоры и огурцы. И мандарины и апельсины.
Все это добыто нечестным путем. Так объяснил мне папа, чтоб я не завидовала. Все это добыто из-под полы. Тайком. По знакомству. И если милиция когда-нибудь доберется до дедушки Семы, сидеть ему в тюрьме до конца своей жизни. Если не удастся откупиться.
А я останусь без вкусных вещей. И буду рада, когда мама добудет в очереди «Синюю птицу».
Я обожаю гостить у дедушки Семы. Там я обжираюсь. Там наедаюсь впрок, на будущее. И когда ухожу, мне дают с собой.
Но с одним условием. Не есть все эти редкие вкусности на улице и во дворе. А то другие дети, которые этого в глаза не видят, будут мне завидовать и глотать голодные слюнки. Это неэтично, — внушает мне бабушка Сима, намазывая бутерброд красной икрой. Толстым-толстым слоем. Так что отдельные икринки падают через край. Неэтично дразнить других детей тем, чего у них нет.
Я соглашаюсь. Но на языке вертится вопрос. А этично ли иметь дома то, чего другие не имеют, даже если им не показывать?
Не только поэтому дедушка с бабушкой запрещают мне выходить во двор с апельсинами или куском семги на булке. А потому что не только дети, но и взрослые увидят. И подумают они, откуда это у внучки дедушки Семы такая невидаль, такая роскошь в руках? И вспомнят, что он, не профессор и не летчик-испытатель, а всего-навсего торгует в пивном ларьке на Тишинском рынке, И сообщат куда следует. И ночью к дедушке Семе позвонят, сделают обыск и прикажут следовать за ними с запасной парой белья.
Мне даже страшно порой становится кушать у него за запертыми дверьми. Как будто я участвую в воровстве. В голову мне приходит дикая мысль, что если позвонят в дверь, я все, что есть на тарелке, затолкаю в рот, чтоб скрыть улики. И подавлюсь.
Ну, и ладно! Приму смерть. Но деда не подведу. Не выдам милиции. Я — не Павлик Морозов. Я своих не предаю. Даже за самую лучшую идею.
А какая это идея? Кто мне объяснит? Постоянный дефицит и воровство?
Здесь, в Америке, уже зареклась объяснять моим школьным товарищам, что такое дефицит продуктов. Не понимают ни шиша. Даже негры и пуэрториканцы. Скалят зубы. Думают, что я их разыгрываю. Как же так, мол? У тебя есть деньги, ты идешь в магазин и ничего не можешь купить? Такого не бывает. А что в магазине — пустые полки, это у них в голове не укладывается.
Будь здесь, в Нью-Йорке, дедушка Сема, он бы обязательно сказал, что их еще жареный петух в зад не клевал и они не знают, почем фунт лиха. Но допрыгаются. И к ним прилетит «Синяя птица». С очередями у магазинов и с пустыми прилавками внутри. И будут они просыпаться в холодном поту, когда к ним ночью позвонят и кто-то с сильным русским акцентом прикажет отворить двери.
Это уже не дедушки Семы слова. А нашего Б.С. Он почти уверен, что коммунисты придут и сюда. Потому что американцы наивны, как барышни. То простительно барышням, но не великому народу. А спохватятся, будет поздно.
Я себе не хочу этим голову забивать. Не мое дело. Как постелятся, так и выспятся. Как говорила бабушка Соня. Поживем
— увидим. Как говорил дедушка Сема.
Я знала в Москве еще один дом, кроме дома дедушки Семы, где были продукты, какие душе угодно. Хозяин этого дома не торговал пивом и не воровал.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54
— Ага, доктор, я тебя раскусил! — подмигнул он вошедшему Б.С., прижимая бутыль к груди. — Небось, сам пьешь, а нас, дураков, черепами пугаешь.
И стал зубами вырывать пробку из бутыли.
В ней был литр сулемы, одного глотка которой было достаточно, чтоб знаменитый капитан сжег все свои внутренности и скончался тут же на месте, корчась на полу в страшных муках.
Капитан был здоровее Б.С., и отнять у него бутыль силой представлялось явно невозможным. Тогда врач-хирург схватил металлическую палку, подвернувшуюся под руку, огрел ею капитана по голове, оглушил и отнял у него, беспамятного, смертельный яд. Потом взвалил окровавленного моряка на операционный стол и без наркоза наложил ему швы на рану, которую сам нанес.
Я слушала морские байки Б.С., и морская романтика улетучивалась из моей головы. Мне становилось обидно. Порой лучше не знать правды.
Б.С. сравнивает это с поведением страуса, который в минуту опасности прячет голову под крыло, уверенный, что он никому не виден.
Что такое «Синяя птица»?
Если вы спросите у кого-нибудь из маминого поколения или из бабушкиного, вам тут же ответят, что это даже смешной вопрос, и любой ребенок ответит на него, не задумываясь. Потому что еще в детстве моих бабушек у них появилась подружка
— маленькая девочка Тиль-Тиль, которая отправилась на поиски Синей птицы и до сих пор, до моих дней все ищет ее. На сцене московского Художественного театра. В чудесной сказке-спектакле «Синяя птица».
А вот если спросить про «Синюю птицу» у моих сверстников, то они сразу сделают хитрые рожицы. Мол, знаем, знаем. Не маленькие. Потому что сейчас «Синей птицей» называют в Москве обыкновенную курицу. Ощипанную, с пупырышками на коже и безголовой шейкой. Курочку, которую продают и магазинах.
А «Синей птицей» называют теперь курицу в Москве потому, что куры вдруг стали такими тощими, что выглядят почти синими от истощения.
Когда маме удается достать, отстояв в очереди, «Синюю птицу», тогда у нас бывает приличный обед. С бульоном. И куриной ножкой. А если это не удается маме, то тогда она жарит мороженую рыбу под названием «Серебристый хек», от которой вонь на всю квартиру, и есть ее неприятно. И потом обязательно тошнит.
В Москве плохо с продуктами. То есть, их трудно достать. За деньги. И все взрослые бегают, как ошалелые, после работы по магазинам и тратят на это свои вечера. И им некогда сходить в кино.
Вот так живет столица моей бывшей родины — прекрасный и несчастный город Москва. Где всегда на что-нибудь дефицит. На продукты особенно. Дефицит был и когда мама родилась. И даже когда бабушка на свет появилась. Лишь один член нашей семьи знал времена, когда не было дефицита. Прадедушка Лапидус. И было это при царе. До революции.
Тогда зачем было делать революцию? Проливать столько крови?
Чтобы был дефицит? И за каждым пустяком стоять в очереди часами?
Я ничего не могу понять. Может быть, когда я стану старше и у меня вырастет зуб мудрости, смогу во всем этом разобраться.
Но в нашем семействе есть еще один человек, который хоть и родился после революции, но для которого дефицит не существует. И «Синяя птица» его не интересует. Он ее даром не возьмет. Вы, конечно, догадались, кого я имею в виду? Конечно, он. Позор семьи. Дедушка Сема, который торгует в пивном ларьке на Тишинском рынке.
У него есть все. Как в Нью-Йорке в витринах супермаркета. И икра. Красная и черная. И гуси и индейки. И свиная вырезка и седло барашка. И зимой свежие красные помидоры и огурцы. И мандарины и апельсины.
Все это добыто нечестным путем. Так объяснил мне папа, чтоб я не завидовала. Все это добыто из-под полы. Тайком. По знакомству. И если милиция когда-нибудь доберется до дедушки Семы, сидеть ему в тюрьме до конца своей жизни. Если не удастся откупиться.
А я останусь без вкусных вещей. И буду рада, когда мама добудет в очереди «Синюю птицу».
Я обожаю гостить у дедушки Семы. Там я обжираюсь. Там наедаюсь впрок, на будущее. И когда ухожу, мне дают с собой.
Но с одним условием. Не есть все эти редкие вкусности на улице и во дворе. А то другие дети, которые этого в глаза не видят, будут мне завидовать и глотать голодные слюнки. Это неэтично, — внушает мне бабушка Сима, намазывая бутерброд красной икрой. Толстым-толстым слоем. Так что отдельные икринки падают через край. Неэтично дразнить других детей тем, чего у них нет.
Я соглашаюсь. Но на языке вертится вопрос. А этично ли иметь дома то, чего другие не имеют, даже если им не показывать?
Не только поэтому дедушка с бабушкой запрещают мне выходить во двор с апельсинами или куском семги на булке. А потому что не только дети, но и взрослые увидят. И подумают они, откуда это у внучки дедушки Семы такая невидаль, такая роскошь в руках? И вспомнят, что он, не профессор и не летчик-испытатель, а всего-навсего торгует в пивном ларьке на Тишинском рынке, И сообщат куда следует. И ночью к дедушке Семе позвонят, сделают обыск и прикажут следовать за ними с запасной парой белья.
Мне даже страшно порой становится кушать у него за запертыми дверьми. Как будто я участвую в воровстве. В голову мне приходит дикая мысль, что если позвонят в дверь, я все, что есть на тарелке, затолкаю в рот, чтоб скрыть улики. И подавлюсь.
Ну, и ладно! Приму смерть. Но деда не подведу. Не выдам милиции. Я — не Павлик Морозов. Я своих не предаю. Даже за самую лучшую идею.
А какая это идея? Кто мне объяснит? Постоянный дефицит и воровство?
Здесь, в Америке, уже зареклась объяснять моим школьным товарищам, что такое дефицит продуктов. Не понимают ни шиша. Даже негры и пуэрториканцы. Скалят зубы. Думают, что я их разыгрываю. Как же так, мол? У тебя есть деньги, ты идешь в магазин и ничего не можешь купить? Такого не бывает. А что в магазине — пустые полки, это у них в голове не укладывается.
Будь здесь, в Нью-Йорке, дедушка Сема, он бы обязательно сказал, что их еще жареный петух в зад не клевал и они не знают, почем фунт лиха. Но допрыгаются. И к ним прилетит «Синяя птица». С очередями у магазинов и с пустыми прилавками внутри. И будут они просыпаться в холодном поту, когда к ним ночью позвонят и кто-то с сильным русским акцентом прикажет отворить двери.
Это уже не дедушки Семы слова. А нашего Б.С. Он почти уверен, что коммунисты придут и сюда. Потому что американцы наивны, как барышни. То простительно барышням, но не великому народу. А спохватятся, будет поздно.
Я себе не хочу этим голову забивать. Не мое дело. Как постелятся, так и выспятся. Как говорила бабушка Соня. Поживем
— увидим. Как говорил дедушка Сема.
Я знала в Москве еще один дом, кроме дома дедушки Семы, где были продукты, какие душе угодно. Хозяин этого дома не торговал пивом и не воровал.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54