..
Я растерялся:
— Не глупи…
Пусть это будет нашим последним родительским взносом.
— Хочешь, чтоб уже сейчас?..
— Мы сейчас, Георгий, живем с ним на разных этажах. Ну так будем жить в разных районах.
Она всю себя отдала сыну — единственное в ее жизни. И — «в разных районах», подальше! Ну и ну…
Телефонный звонок спас меня от ответа.
— Это Алевтина говорит… Алевтина Ивановна, дочь Ивана Трофимовича. Я хочу, чтоб вы сегодня пришли к нам. Очень нужно. Где-то в полпятого, не позже…
— Что случилось, Аля?
Нелепое, Георгий Петрович, не хочу объяснять…
День по-прежнему ярок и горяч, но он уже не радовал меня, казалось значительное впереди, незавершенное выгорело, остался лишь след его, пепел.
Но день только начинается, нужно пройти его до конца.
Как это так получается, что я постоянно оказываюсь безоружным перед сыном?!
3
Кто-то из наших институтских острословов сказал: «Теоретик это гусь в журавлиной стае, летит вместе, но держится наособицу». Четверть века я лечу с институтом, сжился с косяком физиков-экспериментаторов, одна цель, один маршрут, без них истощился бы, сгинул безвестно, меня всегда считали своим, но предоставляли летать как хочу — гусь по-журавлиному не может. Сегодня после разговора с Севой наплыло тоскливое одиночество — все дружно летят дальше, а меня уносит в сторону.
Я ходил по этажам, встречался с нужными людьми, вел с ними не очень нужные разговоры, решал несложные вопросы, без которых одинаково легко могли обойтись как институт, так и я сам. И всюду я чувствовал: вклиниваюсь не ко времени, в эту минуту не до меня, но мной занимались доброжелательно и… на скорую руку.
Однако директор-то меня хочет видеть навряд ли просто так, скуки ради, зачем-то я ему нужен. Зачем?.. Острое желание убедиться: чего-то еще ждут от тебя, — породило нетерпение. Но директора срочно вызвали, должен вернуться с минуты на минуту. Минуты шли, день перевалил за половину, а я еще обещал дочери Ивана Трофимовича… Со стариком что-то стряслось.
Возвращение директора я проглядел, кто-то более проворный проскочил раньше, пришлось пережидать…
Наш директор любил повторять: «Только та кошка, которая сама по себе ходит по нашей теоретической крыше, способна ловить мышей». Он добился славы и высоких званий не столько личными подвигами в науке, сколько организаторским умением — безошибочно угадывал таланты, делал на них рискованные ставки, напористо выбивал средства, проявлял оборотистость, если средств не хватало. Наука теперь становится индустрией, и организаторские способности приносят едва ли не больше, чем счастливые озарения гениев.
Экспериментаторами директор умело правил, теоретиков лишь изредка ласкал, чтоб не дичали, не забывали хозяина, и ненавязчиво следил — каких мышей носят. Моя добычливость резко снизилась, и он, конечно, уж это заметил…
Директор из-за стола вышел мне навстречу, прям, подтянут, седые волосы, моложавое, чуть тронутое неувядающим загаром лицо, глаза в лучистых морщинках. В свои шестьдесят с хвостиком он все еще отменный горнолыжник, отпуск проводит на Чегете, бьет на скоростных спусках не только молодых физиков, но и лавинщиков с горной станции.
— А ну, поворотись-ка, сынку!.. Редкий же вы гость у меня, Георгий Петрович.
— Ненадоедливость подчиненного — его капитал перед начальством.
Вежливая пикировочка входила в ритуал наших встреч.
Мы уселись в стороне от директорского кресла, за круглый столик, а это означало — я не сразу узнаю о цели вызова, разговор будет блуждать вокруг да около.
— Как живете, Георгий Петрович?
— Не обременяя себя заботами, Константин Николаевич.
— Ой ли?..
— Ага, от меня ждут первого шага, и я его сделал:
— Вам что-то хочется узнать, Константин Николаевич. Спрашивайте, не стесняйтесь.
Директор рассмеялся:
— Люблю дипломатов… Может, за меня и вопрос произнесете?
— Хотите знать, что за тайные совещания я провожу в своей келье?
— Вы телепат, Георгий Петрович.
— Должен сразу покаяться: они не имеют отношения к физике.
— Ну, это-то я знаю. Имей они отношение к физике, на мой стол легла бы бумажка с неоригинальной просьбой: отпусти денег.
— Ну так, не кичась своим бескорыстием, сразу раскроюсь: не занимаюсь ни горным спортом, ни альпинизмом, ни станковой живописью, ни игрой на флейте…
— Вы хотите сказать, что наконец-то выбрали себе увлечение?
— И прошу к этому отнестись снисходительно.
Иронические складки в углах тонкого рта, прищур в упор.
— Ай-ай, дорогой Георгий Петрович! Пытаетесь провести на мякине старого воробья.
— Считаю подозрения безосновательными.
— Видите ли, в нашем возрасте, Георгий Петрович, хобби — это самоуглубленность, это самоутешение, это интимное занятие, а вы собрали вокруг себя маленький каганат…
— А разве вы на горнолыжные вылазки не ездите компанией?
— Одно дело — компанейская поездка в горы, другое — многомесячный труд в тесной келье. Труд, насколько мне известно, не освященный бухгалтерскими сметами, труд на энтузиазме! И вы хотите убедить меня — он спаян досужим увлечением? Нет, Георгий Петрович, не поверю! Должны быть зажигательные замыслы, высокие идеи… Ах, они не относятся к физике, ну так тем мне любопытней. И не понимаю вашей девичьей стеснительности — сколько серьезных физиков ушло в биологию… И в геологию подались, и даже в психологию… Вас-то куда бросило, Георгий Петрович? Готов хранить тайну исповеди, если прикажете.
— В террористический заговор.
Наш директор был не из тех, кого легко можно было огорошить. На мою серьезную мину он ответил тонкой улыбочкой:
— Против кого же?.. Учтите, я не люблю экстремистов.
— Против Христа.
— Совсем интересно. И что же, получилось? Или пока только готовитесь?
— Получилось.
— Каким образом? Сгораю от любопытства.
— Забрались в первый век и прикончили там еще до того, как Христос стал Христом.
— Но поделитесь — как вам удалось попасть в первый век?.. И, простите, зачем вам такие хлопоты?
— Удалось общепринятым теперь способом — заложили в машину запрограммированную модель нужного нам отрезка истории…
— Модель истории?! — ужаснулся директор.
— Разумеется, схематически упрощенную. И он облегченно вздохнул:
— Уф! Задали загадочку… Теперь, кажется, понимаю. История, но без Христа. Хотелось узнать, как поведет она себя без этой фигуры… И что же получилось?
Я пожал плечами.
— То-то и оно, что ничего. Христос снова воскрес.
Директор ничуть не удивился, удовлетворенно кивнул седой головой.
— А вы ждали конвульсий, апокалипсических потрясений? И если выдающаяся личность столь влиятельна, то нельзя ли этим воспользоваться сделать героев истории инструментом доводки, направить жизнь в райские кущи?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63
Я растерялся:
— Не глупи…
Пусть это будет нашим последним родительским взносом.
— Хочешь, чтоб уже сейчас?..
— Мы сейчас, Георгий, живем с ним на разных этажах. Ну так будем жить в разных районах.
Она всю себя отдала сыну — единственное в ее жизни. И — «в разных районах», подальше! Ну и ну…
Телефонный звонок спас меня от ответа.
— Это Алевтина говорит… Алевтина Ивановна, дочь Ивана Трофимовича. Я хочу, чтоб вы сегодня пришли к нам. Очень нужно. Где-то в полпятого, не позже…
— Что случилось, Аля?
Нелепое, Георгий Петрович, не хочу объяснять…
День по-прежнему ярок и горяч, но он уже не радовал меня, казалось значительное впереди, незавершенное выгорело, остался лишь след его, пепел.
Но день только начинается, нужно пройти его до конца.
Как это так получается, что я постоянно оказываюсь безоружным перед сыном?!
3
Кто-то из наших институтских острословов сказал: «Теоретик это гусь в журавлиной стае, летит вместе, но держится наособицу». Четверть века я лечу с институтом, сжился с косяком физиков-экспериментаторов, одна цель, один маршрут, без них истощился бы, сгинул безвестно, меня всегда считали своим, но предоставляли летать как хочу — гусь по-журавлиному не может. Сегодня после разговора с Севой наплыло тоскливое одиночество — все дружно летят дальше, а меня уносит в сторону.
Я ходил по этажам, встречался с нужными людьми, вел с ними не очень нужные разговоры, решал несложные вопросы, без которых одинаково легко могли обойтись как институт, так и я сам. И всюду я чувствовал: вклиниваюсь не ко времени, в эту минуту не до меня, но мной занимались доброжелательно и… на скорую руку.
Однако директор-то меня хочет видеть навряд ли просто так, скуки ради, зачем-то я ему нужен. Зачем?.. Острое желание убедиться: чего-то еще ждут от тебя, — породило нетерпение. Но директора срочно вызвали, должен вернуться с минуты на минуту. Минуты шли, день перевалил за половину, а я еще обещал дочери Ивана Трофимовича… Со стариком что-то стряслось.
Возвращение директора я проглядел, кто-то более проворный проскочил раньше, пришлось пережидать…
Наш директор любил повторять: «Только та кошка, которая сама по себе ходит по нашей теоретической крыше, способна ловить мышей». Он добился славы и высоких званий не столько личными подвигами в науке, сколько организаторским умением — безошибочно угадывал таланты, делал на них рискованные ставки, напористо выбивал средства, проявлял оборотистость, если средств не хватало. Наука теперь становится индустрией, и организаторские способности приносят едва ли не больше, чем счастливые озарения гениев.
Экспериментаторами директор умело правил, теоретиков лишь изредка ласкал, чтоб не дичали, не забывали хозяина, и ненавязчиво следил — каких мышей носят. Моя добычливость резко снизилась, и он, конечно, уж это заметил…
Директор из-за стола вышел мне навстречу, прям, подтянут, седые волосы, моложавое, чуть тронутое неувядающим загаром лицо, глаза в лучистых морщинках. В свои шестьдесят с хвостиком он все еще отменный горнолыжник, отпуск проводит на Чегете, бьет на скоростных спусках не только молодых физиков, но и лавинщиков с горной станции.
— А ну, поворотись-ка, сынку!.. Редкий же вы гость у меня, Георгий Петрович.
— Ненадоедливость подчиненного — его капитал перед начальством.
Вежливая пикировочка входила в ритуал наших встреч.
Мы уселись в стороне от директорского кресла, за круглый столик, а это означало — я не сразу узнаю о цели вызова, разговор будет блуждать вокруг да около.
— Как живете, Георгий Петрович?
— Не обременяя себя заботами, Константин Николаевич.
— Ой ли?..
— Ага, от меня ждут первого шага, и я его сделал:
— Вам что-то хочется узнать, Константин Николаевич. Спрашивайте, не стесняйтесь.
Директор рассмеялся:
— Люблю дипломатов… Может, за меня и вопрос произнесете?
— Хотите знать, что за тайные совещания я провожу в своей келье?
— Вы телепат, Георгий Петрович.
— Должен сразу покаяться: они не имеют отношения к физике.
— Ну, это-то я знаю. Имей они отношение к физике, на мой стол легла бы бумажка с неоригинальной просьбой: отпусти денег.
— Ну так, не кичась своим бескорыстием, сразу раскроюсь: не занимаюсь ни горным спортом, ни альпинизмом, ни станковой живописью, ни игрой на флейте…
— Вы хотите сказать, что наконец-то выбрали себе увлечение?
— И прошу к этому отнестись снисходительно.
Иронические складки в углах тонкого рта, прищур в упор.
— Ай-ай, дорогой Георгий Петрович! Пытаетесь провести на мякине старого воробья.
— Считаю подозрения безосновательными.
— Видите ли, в нашем возрасте, Георгий Петрович, хобби — это самоуглубленность, это самоутешение, это интимное занятие, а вы собрали вокруг себя маленький каганат…
— А разве вы на горнолыжные вылазки не ездите компанией?
— Одно дело — компанейская поездка в горы, другое — многомесячный труд в тесной келье. Труд, насколько мне известно, не освященный бухгалтерскими сметами, труд на энтузиазме! И вы хотите убедить меня — он спаян досужим увлечением? Нет, Георгий Петрович, не поверю! Должны быть зажигательные замыслы, высокие идеи… Ах, они не относятся к физике, ну так тем мне любопытней. И не понимаю вашей девичьей стеснительности — сколько серьезных физиков ушло в биологию… И в геологию подались, и даже в психологию… Вас-то куда бросило, Георгий Петрович? Готов хранить тайну исповеди, если прикажете.
— В террористический заговор.
Наш директор был не из тех, кого легко можно было огорошить. На мою серьезную мину он ответил тонкой улыбочкой:
— Против кого же?.. Учтите, я не люблю экстремистов.
— Против Христа.
— Совсем интересно. И что же, получилось? Или пока только готовитесь?
— Получилось.
— Каким образом? Сгораю от любопытства.
— Забрались в первый век и прикончили там еще до того, как Христос стал Христом.
— Но поделитесь — как вам удалось попасть в первый век?.. И, простите, зачем вам такие хлопоты?
— Удалось общепринятым теперь способом — заложили в машину запрограммированную модель нужного нам отрезка истории…
— Модель истории?! — ужаснулся директор.
— Разумеется, схематически упрощенную. И он облегченно вздохнул:
— Уф! Задали загадочку… Теперь, кажется, понимаю. История, но без Христа. Хотелось узнать, как поведет она себя без этой фигуры… И что же получилось?
Я пожал плечами.
— То-то и оно, что ничего. Христос снова воскрес.
Директор ничуть не удивился, удовлетворенно кивнул седой головой.
— А вы ждали конвульсий, апокалипсических потрясений? И если выдающаяся личность столь влиятельна, то нельзя ли этим воспользоваться сделать героев истории инструментом доводки, направить жизнь в райские кущи?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63