— Чем сколько? — спрашивает он. Ей вдруг делается очень смешно:
— Да что там, чего мне стесняться. У меня на книжке сто тридцать марок.
Он важно, с расстановкой произносит
— У меня четыреста семьдесят.
— Замечательно! — говорит Овечка. — Как раз ровно. Шестьсот марок. Милый, да это же куча денег!
— Ну, я бы этого не сказал… Правда, холостяцкая жизнь обходится очень дорого.
— А у меня из жалованья в сто двадцать марок семьдесят уходят на еду и квартиру.
— Не скоро накопишь такую сумму, — говорит он.
— Очень нескоро, — соглашается она. — Ну никак больше не отложить. Молчание.
— Не думаю, что мы сейчас же подыщем квартиру в Духерове, — говорит он.
— Значит, надо снять меблированную комнату.
— И тогда можно будет еще сколько-нибудь отложить на собственную мебель.
— Но по-моему, меблированная комната стоит ужасно дорого.
— Знаешь что, давай подсчитаем, — предлагает он.
— Давай. Посмотрим, как мы справимся. Только давай считать так, будто на книжке у нас ничего нет.
— Да, эти деньги мы трогать не будем, пусть лежат и накапливаются. Итак, сто восемьдесят марок жалованья…
— Женатым платят больше.
— Да, только вот, я не знаю…— Он мнется, — По договору, может; это и так, но мой хозяин такой странный…
— А я не стала бы считаться, странный он или нет.
— Овечка, давай сперва подсчитаем, исходя из ста восьмидесяти. Если будет больше, тем лучше, но сто восемьдесят это уже твердо.
— Хорошо, — соглашается она, — Начнем с вычетов.
— Да. — говорит он. — Тут уж ничего не попишешь. Налог — шесть марок и страховка по безработице — две марки семьдесят. Касса взаимопомощи — четыре марки. Больничная касса — пять сорок. Профсоюз — четыре пятьдесят…
— Ну, твой профсоюз, пожалуй, ни к чему…
— Это ты оставь. С меня и твоего отца хватит, — несколько раздраженно прерывает он.
— Хорошо, — говорит Овечка, — всего двадцать две марки шестьдесят. На проезд тебе деньги нужны?
— Слава богу, нет.
— Значит, остается сто пятьдесят семь марок. Сколько стоит квартира?
— Право, не знаю. Комната с мебелью и кухня?.. Не меньше сорока марок.
— Скажем — сорок пять, — решает Овечка. — Остается сто двенадцать марок. Как ты думаешь, на еду сколько надо?
— Это тебе лучше знать.
— Мать говорит, у нее выходит полторы марки в день на человека.
— Значит, девяносто марок в месяц, — подытоживает он.
— Тогда остается двадцать две марки сорок пфеннигов, — говорит она.
Они смотрят друг на друга.
— А еще отопление. И газ. И освещение. И почтовые расходы. И одежда. И белье. И обувь. И посуду время от времени покупать приходится, — быстро говорит Овечка.
А он прибавляет:
— И в кино иногда сходить хочется. А по воскресеньям за город. И сигарету выкурить неплохо.
— И откладывать что-нибудь надо.
— Самое меньшее двадцать марок в месяц.
— Нет, тридцать.
— Но из чего?
— Подсчитаем еще раз.
— Вычеты те же.
— Комнату с кухней дешевле не снять.
— Может, найдем марок на пять дешевле.
— Ладно, посмотрю. Газету почитать тоже надо.
— Конечно. Только на еде и можно сэкономить, хорошо, сбросим десять марок.
Они опять смотрят друг на друга.
— Все равно не сведем концы с концами. А чтобы еще отложить, и думать нечего.
— Скажи, а тебе обязательно нужно носить крахмальные сорочки? — спрашивает она с озабоченным видом. — Я не умею их гладить.
— Обязательно. Хозяин требует. Выгладить верхнюю сорочку стоит шестьдесят пфеннигов и десять пфеннигов воротничок.
— В месяц это пять марок, — подсчитывает она.
— А потом еще подметки.
— Да, еще и подметки. Это тоже ужасно дорого. Молчание.
— Ну, давай подсчитаем еще раз. И немного спустя:
— Скостим с еды еще десять марок. Но дешевле, чем на семьдесят, не прокормиться.
— А как же другие справляются?
— Не знаю. Многие зарабатывают куда меньше.
— Не понимаю.
— Наверно, мы в чем-то ошиблись… Давай еще раз подсчитаем.
Они считают и пересчитывают, но результат все тот же. Они смотрят друг на друга.
— А когда я выйду замуж, я смогу потребовать обратно свои взносы в кассу взаимопомощи? — вдруг спрашивает Овечка.
— Конечно! — отзывается он. — Это уж никак не меньше ста двадцати марок.
— А как твоя мать? — спрашивает она. — Ты мне ничего о ней не рассказывал.
— Да и рассказывать-то нечего, — коротко бросает он. — Я с ней не переписываюсь.
— А-а. Ну ладно.
Опять наступает молчание.
Они встают и выходят на балкон, так ничего и не решив. Почти весь двор погрузился в темноту, город тоже затих. Вдали слышны гудки автомобиля.
Он задумчиво говорит:
— И постричься стоит восемьдесят пфеннигов.
— Брось, не думай, — просит она. — Если другие справляются, справимся и мы. Все уладится.
— Послушай, Овечка, — говорит он. — Я не буду выдавать тебе деньги на хозяйство. В начале месяца мы все деньги положим в вазу, и каждый будет брать оттуда, сколько ему нужно.
— Да, — соглашается она. — У меня и ваза есть, красивая, голубая фаянсовая. Я тебе покажу. И мы будем ужасно экономны. Может, я еще научусь гладить верхние сорочки.
— Пятипфенниговые сигареты тоже ни к чему, — говорит он. — За три пфеннига вполне приличные. Но тут она вскрикивает:
— Господи, милый мой, а Малыша-то мы совсем позабыли! Он ведь тоже денег стоит! Пиннеберг размышляет
— Что может стоить маленький ребенок? А кроме того, ведь выплатят пособие по родам, и пособие кормящей матери, и налогов будем платить меньше… Думаю, что первые годы он ничего не будет стоить.
Не знаю…— сомневается она.
В дверях появляется фигура в белом.
— Спать вы когда-нибудь ляжете? — спрашивает фрау Ступке. — Еще три часа поспать можете.
— Да, мама, — говорит Овечка.
— Теперь уж все равно, я сегодня с отцом посплю. Карл ночевать не придет. Забирай его к себе, твоего…
Дверь захлопывается, кого «твоего», так и осталось недосказанным.
— Но мне бы, правда, не хотелось…— говорит немножко обиженный Пиннеберг. — Ведь это же, правда, неприятно здесь, у твоих родителей…
— Господи, милый, я начинаю думать, что Карл прав, ты буржуй…— смеется она.
— Ничего подобного, — возражает он. — Если твоим родителям это не помешает. — Он еще колеблется. — А вдруг доктор Сезам ошибся, ведь у меня ничего нет с собой.
— Ну, тогда давай опять сядем в кухне, — предлагает она, — у меня уже все тело болит.
— Ладно, ладно, пойдем, — говорит он, чувствуя раскаяние.
— Но зачем же, если тебе не хочется?..
— Я баран, Овечка! Настоящий баран!
— Ну, тогда, значит, мы подходим друг другу.
— Это мы сейчас увидим, — говорит он.
часть первая
В ПРОВИНЦИАЛЬНОМ ГОРОДКЕ

БРАК НАЧИНАЕТСЯ ПО ВСЕМ ПРАВИЛАМ — СВАДЕБНЫМ ПУТЕШЕСТВИЕМ. НО ВОТ ВОПРОС: НУЖНА ЛИ ГУСЯТНИЦА?
Поезд, отходящий в четырнадцать десять, в августовскую субботу из Плаца в Духеров, уносит в вагоне третьего класса в купе для некурящих супругов Пиннеберг, а в багажном вагоне «не такую уж маленькую» дорожную корзину с Эмминым добром, портплед с Эммиными подушками и одеялами — но только с ее подушками, «о своих пусть сам позаботится, нам это не по карману» — и ящик из-под яиц с Эмминой посудой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93