Как и Монтень, Гастон Симони называл свой кабинет книжным магазином. В книгах царил полный беспорядок. Как говорил сам хозяин, он один мог в них разобраться.
Роскошные издания стояли вперемежку с брошюрами, дорогие переплёты красовались рядом с ободранными корешками, на которых бумага завернулась грязными трубочками.
На камине тоже лежали стопки книг. Рабочий стол был загромождён журналами, кипами исписанных листов бумаги, пирамидами книг. И всюду множество безделушек: крошечные зверюшки из дутого стекла, из фаянса, глины, олова. Это была мания Гастона Симони. Раз в неделю, а иногда и чаще — и все это знали — он бегал по антикварным лавкам в поисках новой безделушки: обезьяны из слоновой кости, будды, миниатюрной курильницы или очередного пресс-папье.
В тот вечер в кабинете Симони собралось много народу. Явление совершенно исключительное. Обычно Симони не позволял входить в кабинет даже уборщице и никогда никого здесь не принимал.
Сейчас в кабинете были Жозэ Робен, разумеется, Макс Бари — главный редактор Пари-Нувель , Рози Соваж, д'Аржан, Симони, писатель Воллар — — коренастый, низкорослый молодой человек с кислым выражением лица, и специально прибывшие сюда два инспектора полиции.
Жозэ повернулся к Убийце. Тот сидел на стуле с поникшей головой.
— Думаю, что все это не требует подробных объяснений. Большинство присутствующих, в общем-то, в курсе дела, но вы должны нам помочь…
Он едва заметно улыбнулся и провёл ладонью по лбу. Теперь, когда наступила развязка, он почувствовал, что им овладевает усталость, приятная усталость, которая требовательно смыкает ему глаза. Как странно устроен человек!
В этой спокойной комнате, где обстановка вдохновляла на труд, на размышления, на научную работу, сидело восемь человек, включая двух полицейских и Убийцу. Жозэ смотрел на преступника. Да, все так, ошибки не может быть. Туман рассеян.
Оставалось лишь уточнить некоторые подробности.
— Видите ли, — продолжал Жозэ, доставая сигарету из портсигара, — я многое понял благодаря учителю истории, с которым я познакомился в Муассаке. Он человек знающий, человек, одержимый страстью. И вот его страсть, настоящая мания, я бы сказал, и дала мне ключ к волнующей нас истории. Этот мосье Рессек помешан на старине и исступлённо занимается историей монастыря в Муассаке. Это объединяло его с покойным букинистом. И я сказал себе — вот тут и кроется объяснение. Если человек настолько поддаётся своей страсти, что теряет всякий разум и чувство самосохранения, он может пойти на преступление. Так и случилось с Убийцей. Он хотел добиться литературной славы, хотел, чтобы его имя появилось во всех газетах, чтобы люди при встрече с ним с завистью говорили: вот идёт лауреат Гонкуровской премии… До сих пор ему не везло. Каждый год объявляли нового лауреата, а его обходили. В конце концов он впал в бешенство и тщательно разработал план завоевания премии…
— И этот план предусматривал убийство без улик, — заметил кто-то.
— Да, — согласился репортёр, закуривая сигарету. — Первые догадки оказались правильными: мы подозревали литературное преступление, это подтвердилось.
Побудительная причина: добиться Гонкуровской премии в обстановке необычайной… газетной шумихи… Кроме того, бесспорное желание бросить вызов жюри и общественному мнению. Ах, так, вы, мол, не хотели наградить меня лаврами, которые я уже неоднократно заслужил, вы мне отвели место посредственного, никому не известного писателя… ну, так я вам покажу, на что я способен, я с вами сыграю такую шутку… Вот что, наверное, думал мосье Дубуа.
Жозэ пристально посмотрел на сидящего с поникшей головой Убийцу.
— Не так ли, мосье Дубуа? Ведь я прав?
— Да, — хрипло бросил тот.
— Бесспорно, — с удовлетворением сказал Жозэ. И он продолжал: — А теперь перейдём к обстоятельствам, при которых было совершено преступление. Убийца — неглупый малый. Он все продумал. Вероятно, он потратил на подготовку несколько месяцев. Сперва он набросал общий план действия: описать убийство, приукрасив это описание литературными, психологическими и псевдофилософскими отступлениями, а затем совершить его. То самое убийство, которое было предначертано в буквальном смысле этого слова. Первая часть программы была выполнена тщательно и талантливо. Да, наш герой талантлив. Он к тому же знал о разногласиях между членами жюри, и это давало ему надежду на успех: ведь он представил необычное и, надо признать, любопытное, зловещее и тем самым притягательное произведение.
Репортёр улыбнулся.
— В общем-то все несложно, и не нужно быть семи пядей во лбу, чтобы догадаться, кто преступник… Но он предусмотрел массу деталей… и они были придуманы искусно, для того чтобы отвлечь от себя подозрение. Во-первых, зелёная накидка мосье Симони. При чем тут она? И почему мосье Симони пришёл ко мне с просьбой не так шумно освещать события? Признаюсь, я долго не мог понять беспокойство нашего дорогого поэта. Оказывается, все объяснялось весьма просто. Зелёная накидка члена Гонкуровской академии играла в этом деле символическую роль. Её знают в литературной среде Парижа, и убийца использовал её, чтобы запутать следы, а заодно и бросить вызов обществу. Он тем самым как бы говорил: да, к убийству причастна литература, да, к убийству причастна Гонкуровская премия. Остальное все известно. Убийца застрелил букиниста и прикрыл труп накидкой. Потом он нашёл золотые монеты и, желая подчеркнуть, что убийство совершено не с целью грабежа, бросил их на накидку. Но преступление раскрыли с опозданием: убийца перед уходом распахнул ставни — и в дом забрёл юродивый Фризу. Он взял и накидку и золотые монеты. Так что на этот раз инсценировка не удалась, мосье Дубуа.
Гастон Симони встал, шагнул к столику, взял стеклянную обезьянку и принялся машинально её гладить.
— Все это очень интересно, — сказал поэт, — но расскажите о самом убийстве.
— Ну так вот, — продолжал Жозэ. — Тяга к театрализации не покидала Убийцу ни на минуту. Загадочные звонки по телефону, до того искажённый голос, что нельзя было понять, кто говорит — женщина или мужчина… О следах я не буду долго распространяться. Здесь была одна непоследовательность: ни одного отпечатка пальцев — Убийца был в перчатках — и в то же время чёткие следы обуви.
Очередная инсценировка. Следы мужские — сорок второго размера и женские — тридцать седьмого. Я сразу подумал, что это подлог. Ведь что стоит человеку, носящему сорок первый размер обуви, надеть туфли на номер больше? Просто надо натянуть вторую пару носков. И женщина, как вы понимаете, может поступить точно так же. Впрочем, хотя я был убеждён, что все это — липа, я вначале все же пытался понять, какие следы принадлежат преступнику.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35
Роскошные издания стояли вперемежку с брошюрами, дорогие переплёты красовались рядом с ободранными корешками, на которых бумага завернулась грязными трубочками.
На камине тоже лежали стопки книг. Рабочий стол был загромождён журналами, кипами исписанных листов бумаги, пирамидами книг. И всюду множество безделушек: крошечные зверюшки из дутого стекла, из фаянса, глины, олова. Это была мания Гастона Симони. Раз в неделю, а иногда и чаще — и все это знали — он бегал по антикварным лавкам в поисках новой безделушки: обезьяны из слоновой кости, будды, миниатюрной курильницы или очередного пресс-папье.
В тот вечер в кабинете Симони собралось много народу. Явление совершенно исключительное. Обычно Симони не позволял входить в кабинет даже уборщице и никогда никого здесь не принимал.
Сейчас в кабинете были Жозэ Робен, разумеется, Макс Бари — главный редактор Пари-Нувель , Рози Соваж, д'Аржан, Симони, писатель Воллар — — коренастый, низкорослый молодой человек с кислым выражением лица, и специально прибывшие сюда два инспектора полиции.
Жозэ повернулся к Убийце. Тот сидел на стуле с поникшей головой.
— Думаю, что все это не требует подробных объяснений. Большинство присутствующих, в общем-то, в курсе дела, но вы должны нам помочь…
Он едва заметно улыбнулся и провёл ладонью по лбу. Теперь, когда наступила развязка, он почувствовал, что им овладевает усталость, приятная усталость, которая требовательно смыкает ему глаза. Как странно устроен человек!
В этой спокойной комнате, где обстановка вдохновляла на труд, на размышления, на научную работу, сидело восемь человек, включая двух полицейских и Убийцу. Жозэ смотрел на преступника. Да, все так, ошибки не может быть. Туман рассеян.
Оставалось лишь уточнить некоторые подробности.
— Видите ли, — продолжал Жозэ, доставая сигарету из портсигара, — я многое понял благодаря учителю истории, с которым я познакомился в Муассаке. Он человек знающий, человек, одержимый страстью. И вот его страсть, настоящая мания, я бы сказал, и дала мне ключ к волнующей нас истории. Этот мосье Рессек помешан на старине и исступлённо занимается историей монастыря в Муассаке. Это объединяло его с покойным букинистом. И я сказал себе — вот тут и кроется объяснение. Если человек настолько поддаётся своей страсти, что теряет всякий разум и чувство самосохранения, он может пойти на преступление. Так и случилось с Убийцей. Он хотел добиться литературной славы, хотел, чтобы его имя появилось во всех газетах, чтобы люди при встрече с ним с завистью говорили: вот идёт лауреат Гонкуровской премии… До сих пор ему не везло. Каждый год объявляли нового лауреата, а его обходили. В конце концов он впал в бешенство и тщательно разработал план завоевания премии…
— И этот план предусматривал убийство без улик, — заметил кто-то.
— Да, — согласился репортёр, закуривая сигарету. — Первые догадки оказались правильными: мы подозревали литературное преступление, это подтвердилось.
Побудительная причина: добиться Гонкуровской премии в обстановке необычайной… газетной шумихи… Кроме того, бесспорное желание бросить вызов жюри и общественному мнению. Ах, так, вы, мол, не хотели наградить меня лаврами, которые я уже неоднократно заслужил, вы мне отвели место посредственного, никому не известного писателя… ну, так я вам покажу, на что я способен, я с вами сыграю такую шутку… Вот что, наверное, думал мосье Дубуа.
Жозэ пристально посмотрел на сидящего с поникшей головой Убийцу.
— Не так ли, мосье Дубуа? Ведь я прав?
— Да, — хрипло бросил тот.
— Бесспорно, — с удовлетворением сказал Жозэ. И он продолжал: — А теперь перейдём к обстоятельствам, при которых было совершено преступление. Убийца — неглупый малый. Он все продумал. Вероятно, он потратил на подготовку несколько месяцев. Сперва он набросал общий план действия: описать убийство, приукрасив это описание литературными, психологическими и псевдофилософскими отступлениями, а затем совершить его. То самое убийство, которое было предначертано в буквальном смысле этого слова. Первая часть программы была выполнена тщательно и талантливо. Да, наш герой талантлив. Он к тому же знал о разногласиях между членами жюри, и это давало ему надежду на успех: ведь он представил необычное и, надо признать, любопытное, зловещее и тем самым притягательное произведение.
Репортёр улыбнулся.
— В общем-то все несложно, и не нужно быть семи пядей во лбу, чтобы догадаться, кто преступник… Но он предусмотрел массу деталей… и они были придуманы искусно, для того чтобы отвлечь от себя подозрение. Во-первых, зелёная накидка мосье Симони. При чем тут она? И почему мосье Симони пришёл ко мне с просьбой не так шумно освещать события? Признаюсь, я долго не мог понять беспокойство нашего дорогого поэта. Оказывается, все объяснялось весьма просто. Зелёная накидка члена Гонкуровской академии играла в этом деле символическую роль. Её знают в литературной среде Парижа, и убийца использовал её, чтобы запутать следы, а заодно и бросить вызов обществу. Он тем самым как бы говорил: да, к убийству причастна литература, да, к убийству причастна Гонкуровская премия. Остальное все известно. Убийца застрелил букиниста и прикрыл труп накидкой. Потом он нашёл золотые монеты и, желая подчеркнуть, что убийство совершено не с целью грабежа, бросил их на накидку. Но преступление раскрыли с опозданием: убийца перед уходом распахнул ставни — и в дом забрёл юродивый Фризу. Он взял и накидку и золотые монеты. Так что на этот раз инсценировка не удалась, мосье Дубуа.
Гастон Симони встал, шагнул к столику, взял стеклянную обезьянку и принялся машинально её гладить.
— Все это очень интересно, — сказал поэт, — но расскажите о самом убийстве.
— Ну так вот, — продолжал Жозэ. — Тяга к театрализации не покидала Убийцу ни на минуту. Загадочные звонки по телефону, до того искажённый голос, что нельзя было понять, кто говорит — женщина или мужчина… О следах я не буду долго распространяться. Здесь была одна непоследовательность: ни одного отпечатка пальцев — Убийца был в перчатках — и в то же время чёткие следы обуви.
Очередная инсценировка. Следы мужские — сорок второго размера и женские — тридцать седьмого. Я сразу подумал, что это подлог. Ведь что стоит человеку, носящему сорок первый размер обуви, надеть туфли на номер больше? Просто надо натянуть вторую пару носков. И женщина, как вы понимаете, может поступить точно так же. Впрочем, хотя я был убеждён, что все это — липа, я вначале все же пытался понять, какие следы принадлежат преступнику.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35