Где здесь, в этом мире влаг, лишенном какихлибо Фигур и Персонажей, может найтись место войне?
Однако присмотритесь (на самом деле, некому присматриваться, но все же присмотритесь, дорогие несуществующие): одна из тучек – влажная, набухшая, маленькая – скользит среди других туч быстрее, словно у нее есть путь, есть карта хаоса, и на этой карте она заранее отметила свои продуманные перемещения… И по цвету эта тучка отличается от остальных – она не серая, не изумрудная, не перламутровая, не синяя – она странного лилового оттенка, но не такого, который бывает в тучах в зеленый час грозы, она (повторим) очень странного оттенка: словами этот оттенок не опи сать, слезами его бы не выплакать из глаз, но, к счастью, ничьи глаза не видели ту самую тучку.
Вот она выбирает себе место в небе – там, где прозрачнее и разреженнее мокрая взвесь, где нет других туч: в этом месте она останавливается. Вот прекратила свой хитрый бег, вздрогнула, и внезапно из ее недр доносится звук тихого, долгого, чувственного поцелуя, сопровождаемого как бы стоном – с этим звуком тучка низвергается вниз тонкой ярко-лиловой струйкой. О слезы! О мартовский ручей! Вы, слезы и мартовский ручей, вы – слушатели наших речей. Вам сообщаем: начались Приключения Струйки. Пусть это прозвучит непристойно: чем больше порнографии в данном тексте, тем они богоугоднее, наши нескромные пророчества. Впрочем, в Жидких Мирах нет, по сути, ничего графичного, эти миры скорее можно назвать порнотекущими, порнольющимися, порножурчащими, и все дышит порнобесконечностью, порнохолодом, порносвежестью.
Ярко-лиловая струйка прорезает собой толщу Океано, поначалу мутно-прозрачную как топаз, но затем темнеющую, наливающуюся сладкой тьмой, словно черничным соком. Струйка ниспадает во тьму глубинных вод, не растворяясь, не смешиваясь – ее не колышат подводные течения, она, струйка, отважна, ей на все нассать, на все!
Достигнув тьмы глубин, она вдруг зажигается собственным светом – розовым, неожиданным свечением сюрприза.
Струйка светится, уходя все глубже, и вдруг из нее во все стороны начинают распространяться микроструйки – струйка разбивается на своего рода дельту, она выстраивается в небольшую сеть, которая опутывает один глубинный участок Океано.
Это – атака, военная операция. Она не остается без ответа: из глубин вдруг поднимается Нефтяная Колонна – грандиозный фонтан маслянис то поблескивающих чернил – этот нефтяной смерч стоит, пошатываясь, и мы видим небольшой золотистый шар, образованный чем-то вроде слабо светящегося масла, который (словно лифт) постоянно поднимается и опускается по телу Нефтяной Колонны…
Три жидкости схлестнулись в стычке – лиловая, светящаяся розовым светом, затем Нефть, и загадочное, золотое полумасло. Бой недолог, силы отпрянули друг от друга. В недрах гигантского живого океанического топаза нарастает гул – это хохот.
Этот хохочет Великое Океано, развлеченное стычкой влаг.
Октябрь, 2005
АТАКА
В ночь перед битвой солдаты надели белые рубашки.
Кавалеристы сидели у костров, курили, тихо переговаривались, многие смотрели на звезды, думая, что видят их, возможно, в последний раз. Кто-то тихо пел песню, печальную и протяжную.
Сидящие вокруг задумчиво слушали. Трепещущий огонь высвечивал лица молодые и старые, с пушистыми усами или без усов. Офицеры вышли из своих палаток и сидели вместе с солдатами, или же темными силуэтами стояли, опираясь на сабли. Тонкий дым от костров стлался над бивуаком, иногда в ночных травах стонала птица, далеко за лощиной мерцала алмазная россыпь огней – неприятельский лагерь.
Когда небо посветлело перед рассветом, проскакал офицер в сопровождении казака с пикой, донеслись слова команды:
– Эска-а-адрон, в седло!
Послышался звон уздечек, перестук копыт, ржание коней, лязг амуниции – и вот уже гусарский эскадрон стоял наготове, сверкая значками, серебрясь шитьем по черноте мундиров, блестя сабельными рукоятями, ощетинясь черными киверами и красными плюмажами.
Снова пронесся офицерский крик, и перед эскадроном появился генерал на гнедой лошади в сопровождении адъютантов. Лошадь под генералом играла, нервно раздувая ноздри. Самому генералу не было и двадцати лет, его смуглое лицо ка залось исполнено воодушевления, волосами играл ветер. Правое плечо повязано красным шарфом – он был легко ранен во время предыдущей стычки с неприятелем. – Братцы, гусары! – крикнул он, – Положим животы наши за Отечество! Покажем ему, что и как! – он выбросил руку с саблей в сторону неприятеля.
– Сам поведу! Благослови Бог! За Россию!
– За Расею! – отозвался нестройный гул голосов, сопровождающийся лязгом сбруй. – С Богом!
Знаменосец развернул знамя, трубач протрубил атаку, и первый луч рассвета рассек синий туман вместе со звуком трубы. И на этот звук, далекий и ясный, ответил такой же трубный клич со стороны неприятеля.
– Гусары, к бою! – раздался крик генерала. – За мной! Вперед!
И эскадрон хлынул вперед, вслед за генералом и знаменосцем, постепенно наращивая скорость и гром скачки. Как странный механизм, тяжелый и звенящий, состоящий из людей, коней и железа, эскадрон двигался вперед, разгоняясь: земля дрожала и сотрясалась под копытами, облака пыли вздымались, окутывая всадников…
Издалека, оттуда, куда они скакали, донеслась ответная дрожь земли, горизонт окутался светлыми волокнами пыли, и сквозь эту пыль стали видны скачущие навстречу всадники. Там тоже плескалось знамя над головами, и по команде обе надвигающиеся друг на друга волны ощетинились светлыми на солнце клинками.
Если бы кто взглянул на все это с темных синих облаков, что неподвижно висели на уже ярком утреннем небе, то содрогнулся бы от предвкушения того неминуемо близящегося мига, когда две эти силы сойдутся, ударятся друг о друга со страшным лязгом и грохотом, смешаются – и все потонет в дыме, криках, пыли, огне и стонах сражения…
Но расстояние, разделяющее наступающие армии, было больше, чем казалось, – как-то странно выгибался ландшафт, странно гнулась лощина, которой предстояло стать полем битвы.
Пыль и воздух, смешиваясь, трепетали и надувались живой переливающейся линзой, увеличивая далекие цепи всадников.
И чем быстрее и грознее скакали гусары, чем ближе они были к неприятелю, тем сильнее загадочное оцепенение проступало в их душах. Это оцепенение проступало сквозь экстаз атаки, сквозь упоение бешеной скачки, сквозь решимость погибнуть за Отчизну, сквозь беззаветную решимость рубить и быть зарубленными… Да, сквозь это святое и извечное бесстрашие проступало изумление – смертельный враг отваги.
И вот уже рты, распахнутые для воинственного совокупного вопля, онемели, оставшись широко открытыми, глаза под сведенными яростью бровями округлились и остекленели, не в силах поверить тому зрелищу, что неминуемо надвигалось, становясь с каждым мгновением все очевиднее… все отчетливее.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53