Мани! Одно название повергает в смятение. Ведь это имя самого прельстительного из всех еретика, сладкоречивого вавилонянина, утверждавшего, будто Живой Параклет говорил с ним и сказал, что глаза Адама открылись, а не закрылись, когда он отведал поднесенного Евой плода. И словно в насмешку, с дерева падает еще один плод, алым соком забрызгивая сандалии.
В Испании дьявольские козни чинятся скрытно: ночью в темном лесу, на колокольнях под светом звезд, в коровниках, пока скотина спит, в подвалах и на кладбищах. Здесь на Юкатане рука Сатаны чувствуется во всем: его творения ослепляют, множатся… Люди не похожи на своих псов, а, наоборот, хорошо сложены, миловидны, и надушены, и глаза у них – как огонь. Рынки изобилуют мерцающими диковинами, бередящими воображение и алчность. Храмы, умело возведенные, но ломящиеся от идолов из дерева и камня, усеяли эту землю, как сыпь. Даже здешняя музыка смущает дух, побуждая к лености и печали, к сковывающему сожалению. Стыдно сказать, его умиляют маленькие девочки, одетые только в длинные рубашки и несравненно прелестные. Ему кажется, что все на Юкатане меняет облик и смысл. Ничто не прочно. Ни его собственное настроение, ни его суждения. Само небо здесь переменчиво, не в пример небу Испании. Пышущую зноем тишину полудня внезапно раскалывает гром, и, разверзшись, небеса обрушивают на землю потоки дождя и даже градин размером с кулак – грозы здесь столь же поразительные, как и те, что вписаниях святого Исидора насылают ведьмы. Однажды налетевший вдруг ветер взметнул сутану Ланды, и шестеро мальчиков пришли в смятение, увидев густые волосы в местах, не предназначенных для чужих взоров. А в другой раз смерч подхватил его и несколько шагов пронес над землей. Часто ветра приносят из леса пыльцу – в таких количествах, что она неделями устилает улицы, от чего у Ланды слезятся глаза. Плоды, похожие на гениталии и языки, падают на крышу миссии, мешая спать своим стуком. Среди бела дня по улицам точно расхаживают пауки, похожие на волосатые руки, и монахам случалось находить крупных змей, укрывшихся от зноя в чашах со святой водой.
Иногда при виде веревки колокола Ланде чудится, будто он сам висит на ней. Потом он вспоминает, какими мерзкими искушениями умеют терзать демоны воображение, этот самый опасный из даров. Разыгравшееся воображение способно творить более всего разрушений, напоминает он себе тогда. И гонит от себя докучные виденья. Как человек, идущий по узкому мосту над стремниной, может упасть в воду и утонуть из страха перед водой, так же и он может поддаться чарам смерти и небытия.
«Нельзя забывать, что я был послан в Новый Свет сражаться с Сатаной и уничтожить потерянные колена Израилевы, – вслух бранит он себя. – Я должен быть сильным, как был Кортес, когда разрушил Теночитлан, самый прекрасный город на свете».
* * *
– Все, что мы сейчас слышали, – нелепый вымысел, преступление против Истины. Будь в Новом Свете города, Comite было бы о них известно.
– Кортес говорил: «Это – город столь удивительный, что в него трудно поверить». Если он не мог поверить своим глазам, гражданин, то почему ты веришь своим ушам?
– А ты? Ты, узнав о преступлениях Сада, поверила своим ушам?
– Сад заверил меня, что это «преувеличения», домыслы его соперника Рестифа де ла Бретона, «который, как пес, пометил весь Париж подписью и мочой, что, по сути, одно», и ложь его тещи, «ведьмы, которая больше всего на свете любит копаться в грязном белье». Уже тогда за ним охотился инспектор Марэ, о котором Сад говорил: «Все возмутительные вещи, какие я творю, я делаю лишь бы поразить Марэ!»
Я знала, что у Сада буйный нрав, но в atelier таких людей приходило немало; подобное «буйство» – не редкость. Хорошо известно, что сам великий аббат Прево не отказывал себе в утехах юности, равно как и возвышенный Вийон или неподражаемый Рабле. Мы с Лафентиной всегда были готовы простить Саду его выходки, если они были стильными, и закрыть на них глаза, если нет. В моем характере – прощать людям их безрассудства, особенно если ими движут страсти. Даже когда земля ушла у Сада из-под ног и его обвинили в преступлениях, за которые потом заключили в Бастилию, я не оставила его, так как была твердо убеждена, что его оклеветали. Я всецело его поддерживала, пока он не передал мне главы из книги, в которой описывал насилие, по моему убеждению, непростительное. На мое возмущенное письмо он ответил, что просто «упражнялся в рассуждениях». Я же ответила, что описанным им беззакониям нет оправдания.
«Мы живем в просвещенный век, – возразил он. – И пора просвещенным людям беспристрастно рассмотреть и беззаконие тоже».
«Вы желаете писать о наслаждении, – был мой ответ, – а у вас получается нагромождение жестокостей, наподобие перечня товаров в бакалейной лавке. Вы желаете писать об экстазе, но ваша книга утомительна, как опись буфетной».
Сад был взбешен. Больше мы не переписывались. Прошли годы, и я часто думала о том, что он сидит в тюрьме, смирившийся и терзаемый одиночеством. Я вспоминала, как в нашем кружке ученых, illumines, щеголей, тихих безумцев, drolesses, острословов и мистификаторов, он всегда держал себя безупречно. Я решила его посетить. В каком жалком состоянии я его застала! Его добродушие исчезло, сменившись горечью. И что еще хуже: все время моего визита смотритель, которого он прозвал Досмотрщиком, сидел в углу, выискивая в своем платье блох, несколько тварей перепрыгнули и на меня.
Сада бесила несправедливость его заключения. Почти час он перечислял прославленных злодеев прошлого, которых отпустили на свободу. Слушая его, я прониклась жалостью. И подумала: книга может стать для него отдушиной. Ведь для узника книга может быть всем, чего он лишен. Я спросила себя: но. что, если утрата ощущается так остро, что обращается в разочарование, в упрямую ярость? Тогда, предположила я, книгу можно назвать орудием войны.
«Моей пушкой, – согласился Сад. – Мне нравится сталкивать слова, орудовать ими, как палач орудует окровавленными инструментами пыток или мечом. – А потом с жаром добавил: – Писать – это мой вызов Богу. Попытка выплюнуть все «именем Твоим» ему в лицо». После, оставшись одна, я восстановила в памяти этот разговор. А так как я была утомлена, то заснула за рабочим столом и увидела сон. Когда я проснулась, в голове у меня все звучала одна фраза из этого сна: «Как можно научиться бдительности, чтобы успеть схватить тигра прежде, чем он схватит тебя, если не знаешь, как охотится зверь?»
– Ты говоришь загадками, гражданка.
– Позволь, я объясню. Сад осмелился пойти по самым темным тропам воображения. Я подумала, что если смогу сама пройти той же дорогой, то пойму свирепствующие вокруг нас силы, террор, который даже в мирные времена всегда где-то рядом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38