Я сестра Тицианы Руссо, которая дала интервью журналу «Oggi» и сказала, что, когда мне было пять лет, наш отец записал меня в секцию фехтования. Я дочь мастера спорта по рапире.
Я стала темой диссертации по статистике одной аспирантки с Юга. Я безмолвная смерть, в которой обвинили двух лаборантов с кафедры Философии права: Сальваторе Ферраро и Джованни Скаттоне. Я приговор СМИ Сальваторе Ферраро и Джованни Скаттоне. Я интервью с Иоландой Риччи в «Corriere della Sera» 11 июля 1997. Я взбудораженная коллективная совесть. Я умственное коварство ускользающей мотивировки. Я обзор печати. Я двое парней, выбежавших со стороны кафедры Политических наук сразу после убийства. Я бесконечный поток резолюций и судебных слушаний.
Я умерла после четырехчасового пребывания в коме. 12 мая прошлого года. В 22 часа.
Я ордер на арест завкафедрой Философии права Бруно Романо, обвиненного лаборанткой кафедры Марией Кьярой Липари в сокрытии виновников этого преступления. Я ордер на арест сотрудников университета, в котором меня убили, Марии Урилли и Маурицио Бащу, обвиненных в даче ложных показаний. Я героиня песенки, записанной Сальваторе Феррари в его записной книжке, которую предъявили суду в качестве вещественного доказательства. Я та, чье имя привлекло внимание к списку женщин, найденному в доме Джованни Скаттоне: напротив каждого имени было помечено название нижнего белья.
Я баллистическая экспертиза, проведенная криминалистами.
Я невосполнимая пустота.
Я лакомый кусок для ненасытных читателей.
Я ваш лакомый кусок.
Я заметка в хронике; изо дня в день заметка все короче и короче.
Я главная причина, толкнувшая Сальваторе Ферраро на самоубийство. Я сюжет для будущего фильма. Я переполох в редакции: вот-вот поднесут две колонки. Я подследственный, взятый под стражу, в расчете на то, что он сознается. Я беспокойная тень цивилизованной страны. Я судебное дело, закрытое в один миг, а затем признанное судебной ошибкой. Я череда невинных людей, преданных позору. Я так и не состоявшаяся реабилитация.
Будь я жива, я бы работала на телефоне доверия.
Будь я жива, я бы продолжала учиться.
Будь я жива, я бы по-прежнему встречалась с Лукой.
Будь я жива, я бы не занималась политикой.
Будь я жива, я бы снова ходила на фехтование.
Будь я жива, я бы думала, куда поехать с Франческой Дзурло, сопровождающей Римского фехтовального клуба и моей подругой, которая дала интервью в газете «Repubblica».
Я Марта Руссо.
Я беспокойная тень цивилизованной страны.
Я невинная девушка, убитая каким-то психом, возможно, ярым сторонником победивших правых, маньяком-одиночкой или призраком, а может, кем-то, кто любил меня, ведь я была хорошенькая; он убил просто так, чтобы почувствовать дрожь от необдуманного поступка, чтобы пролить чью-то кровь, чтобы увидеть, как вокруг моего тела собирается толпа, чтобы увидеть, как падает тело, чтобы увидеть всю эту сцену, чтобы почувствовать всеобщее возбуждение, чтобы услышать, как об этом сообщают по телевизору, чтобы проследить за откликами на газетные статьи, чтобы держать следствие в постоянном напряжении, чтобы подтолкнуть журналистов к написанию интересных статей, чтобы побудить известных в стране детективщиков высказаться по этому делу, чтобы разжалобить читателей, чтобы пронять читателей, чтобы занять читателей, чтобы приманить читателей, чтобы держать в курсе слушателей, чтобы вовлечь в это социологов, чтобы взять интервью у социологов, чтобы непрерывно об этом говорить, выражать свое мнение, заполнять пространство.
Я Марта Руссо.
Я умерла 12 мая 1997.
Солнцезащитный девятнадцать
Я один на этом пляже, лежу на лежаке, легонько ноет голова, в руках журнал кроссвордов «Разгадай-ка», разгадываю какой попроще, идет не очень, нет сил говорить и думать, нет сил сознаться самому себе, что сейчас я абсолютно счастлив.
Уже неделю я на Карибах, в Санто-Доминго, Доминиканская республика. Это курорт. Сюда приезжают в отпуск такие счастливчики, как я. Приезжают, чтобы сбросить с себя груз повседневных забот, накопившихся в Италии, в Европе. Каждому надо отрешаться от текучки, выбираться на природу. Что до меня, то я легко схожусь с людьми, знаю в них толк и вообще умею взять от жизни свое.
Особенно вечером: пробросишься по набережной, в кабаках попсу лабают, а что, мне нравится — и так всю дорогу слушаю; забегаловки тут в основном немецкие, штатовские да здешние, доминиканские, самый кайфовый «Оде». В «Оде» такой полумрак, лохи местные топчутся, девчонки цветные, они здесь какие есть, на понт не берут, клубятся там, жизни радуются.
Гуделово стоит столбом, примешь батиды, добавишь пиньи колады, и понеслось; ночью о бодуне не думаешь, это уж с утряка, как раскроешь бельма, так отходняк и настает.
Высоко в небе палит солнце, про вчера помнишь в ноль, про сегодня только начинаешь; тропики, иду не торопясь, спускаюсь к пляжу на Кост'Амбар; я итальянец в отпуске, приехал отдохнуть в район Пуэрто-Плата, спускаюсь вот на пляж пожариться на тропическом солнце; все вроде чики-пики, ну или пики-чики.
При мне бутылюшка минералки Santa Clara Gasificada 0,5 л — это на когда жажда подступит, и одноразовый фотик Fun Kodak — гаитянцев с фруктами клацать, а то и самому с ними клацнуться, они тут все ржачные, будут фотки, привезу домой, покажу на работе, пусть видят, как я с местными законтачил.
На мне новехонькие плавки Moschino, черные такие с вышитым спереди зеленым фиговым листком, рядышком полотенце и разгадай-ка, ложусь и пробую думать о вещах, которые не очень-то и расслабляют, например, о чемпионате по футболу: он уже сейчас на издохе; пока думаю — вижу море. С детства представлял, какое оно. Море было прямым, длинным, раскидистым и еще голубым. Море очень на меня действовало.
Другой раз без перебоя думаю, о чем думал в детстве. Море, я так прикидывал, есть везде и всюду, а после моря есть одно небо, типа оно в тазик стекает и поэтому такого же цвета, как вода; короче, всякая такая муристика, о которой думаешь, когда ты в детстве; типа это сон был тогда, но я от него просто кипятком ходил, прямо как сейчас, когда идешь по блядям в кабаки Sosua Sosua, вот где адский-то перепихнин на отдыхе, или хотя бы здесь, в Пуэрто-Плата, тут вам и Tutti frutti, будьте любезны, Tutti frutti — это такой гадюшничек в Санто-Доминго, где делают как бы массаж, и как бы ты уже снова ребенок и топаешь на качели-карусели, но тут еще спелее, еще матерее, тут так. Вышел в отпуск — нарой ощущений. Свежих, других, тугих — таких, что потом и корням прогнать не слабо, без выкрутасов, как в жизни, как тут, на Карибах, жарища, а я на пляжу; сегодня — это завтра, это понедельник, а я один, без никого.
Вот-вот, самый накол — это когда ты без никого и надолго. Сегодня просто свихнуться можно, и как только народ семьями валит на море, в Риччоне там или Линьяно Саббьядоро, лишь бы куда поехать, вроде уже и неохота никому — кому ж охота толкаться на таком пляжу, где все друг у друга на голове сидят, как будто никто в жизни на пляж не ходил, кроме вот меня теперь, без никого.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30
Я стала темой диссертации по статистике одной аспирантки с Юга. Я безмолвная смерть, в которой обвинили двух лаборантов с кафедры Философии права: Сальваторе Ферраро и Джованни Скаттоне. Я приговор СМИ Сальваторе Ферраро и Джованни Скаттоне. Я интервью с Иоландой Риччи в «Corriere della Sera» 11 июля 1997. Я взбудораженная коллективная совесть. Я умственное коварство ускользающей мотивировки. Я обзор печати. Я двое парней, выбежавших со стороны кафедры Политических наук сразу после убийства. Я бесконечный поток резолюций и судебных слушаний.
Я умерла после четырехчасового пребывания в коме. 12 мая прошлого года. В 22 часа.
Я ордер на арест завкафедрой Философии права Бруно Романо, обвиненного лаборанткой кафедры Марией Кьярой Липари в сокрытии виновников этого преступления. Я ордер на арест сотрудников университета, в котором меня убили, Марии Урилли и Маурицио Бащу, обвиненных в даче ложных показаний. Я героиня песенки, записанной Сальваторе Феррари в его записной книжке, которую предъявили суду в качестве вещественного доказательства. Я та, чье имя привлекло внимание к списку женщин, найденному в доме Джованни Скаттоне: напротив каждого имени было помечено название нижнего белья.
Я баллистическая экспертиза, проведенная криминалистами.
Я невосполнимая пустота.
Я лакомый кусок для ненасытных читателей.
Я ваш лакомый кусок.
Я заметка в хронике; изо дня в день заметка все короче и короче.
Я главная причина, толкнувшая Сальваторе Ферраро на самоубийство. Я сюжет для будущего фильма. Я переполох в редакции: вот-вот поднесут две колонки. Я подследственный, взятый под стражу, в расчете на то, что он сознается. Я беспокойная тень цивилизованной страны. Я судебное дело, закрытое в один миг, а затем признанное судебной ошибкой. Я череда невинных людей, преданных позору. Я так и не состоявшаяся реабилитация.
Будь я жива, я бы работала на телефоне доверия.
Будь я жива, я бы продолжала учиться.
Будь я жива, я бы по-прежнему встречалась с Лукой.
Будь я жива, я бы не занималась политикой.
Будь я жива, я бы снова ходила на фехтование.
Будь я жива, я бы думала, куда поехать с Франческой Дзурло, сопровождающей Римского фехтовального клуба и моей подругой, которая дала интервью в газете «Repubblica».
Я Марта Руссо.
Я беспокойная тень цивилизованной страны.
Я невинная девушка, убитая каким-то психом, возможно, ярым сторонником победивших правых, маньяком-одиночкой или призраком, а может, кем-то, кто любил меня, ведь я была хорошенькая; он убил просто так, чтобы почувствовать дрожь от необдуманного поступка, чтобы пролить чью-то кровь, чтобы увидеть, как вокруг моего тела собирается толпа, чтобы увидеть, как падает тело, чтобы увидеть всю эту сцену, чтобы почувствовать всеобщее возбуждение, чтобы услышать, как об этом сообщают по телевизору, чтобы проследить за откликами на газетные статьи, чтобы держать следствие в постоянном напряжении, чтобы подтолкнуть журналистов к написанию интересных статей, чтобы побудить известных в стране детективщиков высказаться по этому делу, чтобы разжалобить читателей, чтобы пронять читателей, чтобы занять читателей, чтобы приманить читателей, чтобы держать в курсе слушателей, чтобы вовлечь в это социологов, чтобы взять интервью у социологов, чтобы непрерывно об этом говорить, выражать свое мнение, заполнять пространство.
Я Марта Руссо.
Я умерла 12 мая 1997.
Солнцезащитный девятнадцать
Я один на этом пляже, лежу на лежаке, легонько ноет голова, в руках журнал кроссвордов «Разгадай-ка», разгадываю какой попроще, идет не очень, нет сил говорить и думать, нет сил сознаться самому себе, что сейчас я абсолютно счастлив.
Уже неделю я на Карибах, в Санто-Доминго, Доминиканская республика. Это курорт. Сюда приезжают в отпуск такие счастливчики, как я. Приезжают, чтобы сбросить с себя груз повседневных забот, накопившихся в Италии, в Европе. Каждому надо отрешаться от текучки, выбираться на природу. Что до меня, то я легко схожусь с людьми, знаю в них толк и вообще умею взять от жизни свое.
Особенно вечером: пробросишься по набережной, в кабаках попсу лабают, а что, мне нравится — и так всю дорогу слушаю; забегаловки тут в основном немецкие, штатовские да здешние, доминиканские, самый кайфовый «Оде». В «Оде» такой полумрак, лохи местные топчутся, девчонки цветные, они здесь какие есть, на понт не берут, клубятся там, жизни радуются.
Гуделово стоит столбом, примешь батиды, добавишь пиньи колады, и понеслось; ночью о бодуне не думаешь, это уж с утряка, как раскроешь бельма, так отходняк и настает.
Высоко в небе палит солнце, про вчера помнишь в ноль, про сегодня только начинаешь; тропики, иду не торопясь, спускаюсь к пляжу на Кост'Амбар; я итальянец в отпуске, приехал отдохнуть в район Пуэрто-Плата, спускаюсь вот на пляж пожариться на тропическом солнце; все вроде чики-пики, ну или пики-чики.
При мне бутылюшка минералки Santa Clara Gasificada 0,5 л — это на когда жажда подступит, и одноразовый фотик Fun Kodak — гаитянцев с фруктами клацать, а то и самому с ними клацнуться, они тут все ржачные, будут фотки, привезу домой, покажу на работе, пусть видят, как я с местными законтачил.
На мне новехонькие плавки Moschino, черные такие с вышитым спереди зеленым фиговым листком, рядышком полотенце и разгадай-ка, ложусь и пробую думать о вещах, которые не очень-то и расслабляют, например, о чемпионате по футболу: он уже сейчас на издохе; пока думаю — вижу море. С детства представлял, какое оно. Море было прямым, длинным, раскидистым и еще голубым. Море очень на меня действовало.
Другой раз без перебоя думаю, о чем думал в детстве. Море, я так прикидывал, есть везде и всюду, а после моря есть одно небо, типа оно в тазик стекает и поэтому такого же цвета, как вода; короче, всякая такая муристика, о которой думаешь, когда ты в детстве; типа это сон был тогда, но я от него просто кипятком ходил, прямо как сейчас, когда идешь по блядям в кабаки Sosua Sosua, вот где адский-то перепихнин на отдыхе, или хотя бы здесь, в Пуэрто-Плата, тут вам и Tutti frutti, будьте любезны, Tutti frutti — это такой гадюшничек в Санто-Доминго, где делают как бы массаж, и как бы ты уже снова ребенок и топаешь на качели-карусели, но тут еще спелее, еще матерее, тут так. Вышел в отпуск — нарой ощущений. Свежих, других, тугих — таких, что потом и корням прогнать не слабо, без выкрутасов, как в жизни, как тут, на Карибах, жарища, а я на пляжу; сегодня — это завтра, это понедельник, а я один, без никого.
Вот-вот, самый накол — это когда ты без никого и надолго. Сегодня просто свихнуться можно, и как только народ семьями валит на море, в Риччоне там или Линьяно Саббьядоро, лишь бы куда поехать, вроде уже и неохота никому — кому ж охота толкаться на таком пляжу, где все друг у друга на голове сидят, как будто никто в жизни на пляж не ходил, кроме вот меня теперь, без никого.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30