Сначала рубль отдай, а потом проси.
— Вы можете идти, — сказал Рябинин сержанту.
Тот с сомнением посмотрел на красного, скованного следователя, на веселую девицу, стоявшую посреди кабинета подбоченившись.
— Я буду в коридоре, — полуспросил, полуутвердил сержант.
Рябинин кивнул. Петельников, видимо, наказал сержанту не отходить от нее ни на шаг. Как только за ним закрылась дверь, она сразу сообщила:
— С тебя надо бы меньше взять, хиловат ты оказался. В очках все такие.
— Сержант ушел, людей нет, теперь-то зачем комедиантствовать? — усмехнулся Рябинин, приходя в себя.
— Небось перепугался? — сочувственно спросила она — Может, и не ты был. Физия-то очками прикрыта.
Не хватило ему того самого быстроумия. Он ожидал всего, только не такого выпада. На допросе, как в боксе, — часто первый удар решает судьбу встречи. Но неожиданность для следователя не оправдание. Уж если нет быстрой реакции, то ее нет.
— Садитесь, — нелюбезно предложил он, потому что не мог справиться со своей злостью.
— Почему следователи начинают на «вы», а потом переходят на «ты»? А который до тебя говорил, так прямо чуть не выражался. Ну я ему тоже завернула в бабушку.
Видимо, кто-то из оперативников успел ей высказать свое отношение, хотя Рябинин их предупреждал.
— Я выражаться не буду. Но и вас прошу вести себя прилично, — спокойно сказал Рябинин.
— Прилично? — удивилась она. — Мы что, на свидании?
— Садитесь, — еще раз предложил он, потому что она стояла посреди комнаты, будто зашла на минутку.
Она подумала и села. Рябинин хорошо видел: подумала, прежде чем сесть, — это ее ни к чему не обязывало. Значит, лишнего слова не скажет, не проговорится.
Теперь он ее рассмотрел. Широковатое белое лицо с темно-серыми глазами, которые она то сужала до черных щелочек, то расширяла до громадно-удивленных, таращенных, серых. Русые волосы лежали короткой челкой, и видно было, что они свои. Фигура была не полной, как показывали свидетели, но ширококостной, поэтому худой она не казалась. На этом сухощавом теле сразу бросалась в глаза пышная грудь, как у американской кинозвезды.
— Ну как? — спросила она.
— Что… как? — сказал Рябинин, хотя понял ее «ну как?», и она поняла, что он понял.
Не ответив, она чуть отъехала вместе со стулом от края стола, и Рябинин сразу увидел ее ноги, положенные одна на другую. Он даже удивился, что у невысокой девушки могут быть такие длинные бедра — широкоокруглые, удивительно ровненькие, белые, с чуть кремовым отливом, туго налитые плотью, как зерна кукурузы в молочно-восковой спелости.
— Ну как? — спросила она опять.
— А никак, — в тон ей ответил Рябинин.
— Ну да, — усмехнулась она, не поверив.
От женщины скрыть это самое «как» невозможно — она прекрасно видела, какое произвела впечатление своей фигурой. Получалось, что подозреваемая читала по его лицу с большим успехом, чем он по ее. Рябинин уже много лет безуспешно вырабатывал у себя на время допросов лицо бесстрастно-равнодушного идиота. Такое лицо получалось только тогда, когда он о нем думал. Но на допросах приходилось думать не о своем лице. Поэтому Рябинин махнул рукой и сочинил успокоительную теорию, что бесстрастные лица только у бесстрастных людей.
— Сейчас предложишь закурить, — решила она.
— Это почему же?
— В кино всегда так.
— А я вот некурящий, — усмехнулся Рябинин.
— И сигаретки нет? — спросила она уже с интересом.
Он заглянул в письменный стол, где обычно бывало все: от старых бутербродов до пятерчатки, но сигарет не оказалось.
— Вот только спички.
— При твоей работе надо держать сигареты и валидол, кому плохо станет. Но мне плохо не будет, не надейся, — заверила она.
— А мне и не нужно, чтобы вам было плохо, — заверил в свою очередь Рябинин.
— Да брось меня «выкать». Я не иностранная шпионка. Какое-то слово шершавое: «вы», «вы».
— Хорошо, давай на «ты».
Он сразу понял, что сейчас его главное оружие — терпеливость. Как только он утратит ее, допрос сорвется.
— Тогда свои закурю, — решила она и полезла за лифчик.
Рябинин отвернулся. Он еще не понял, делает ли она это нарочно или вообще непосредственна в поведении.
— Чего застеснялся-то? Людей сажать не стесняешься, а грудей испугался. Дай-ка спичку.
Она закурила красиво и уверенно, откинулась на стуле, сев как-то распластанно, будто возлегла. Обычно в таких случаях Рябинин делал замечание, но сейчас промолчал.
— Фамилия, имя, отчество ваше… твое?
— Софи Лорен. — Она спокойно выпустила дым в потолок.
— Прошу серьезно, — сказал Рябинин, не повышая тона.
Он не сдерживался, действительно был спокоен, потому что сразу настроился на долгое терпение.
— Чего Ваньку-то крутишь? И фамилию знаешь, и отчество, — усмехнулась она.
— Так положено по закону. Человек должен сам назваться, чтобы не было ошибки.
— Могу и назваться, — согласилась она и церемонно представилась: — Матильда Георгиевна Рукотворова.
— Видимо, трудный у нас будет разговор, — вздохнул Рябинин.
— А я на разговор не набивалась, — отпарировала она. — Сам меня пригласил через сержанта.
— Начинаешь прямо со лжи. Не Матильда ты.
— А кто же? — поинтересовалась она, выпуская в него дым.
У Рябинина впервые шевельнулась злоба, но еще слабенькая, которую он придавил легко.
— По паспорту ты Мария. И не Георгиевна, а Гавриловна. И не Рукотворова, а Рукояткина. Мария Гавриловна Рукояткина.
— Какие дурацкие имена, — сморщила она губы и небрежно сунула окурок в пепельницу. — Ну и что?
— Зачем врать? — он пожал плечами.
— Ты спросил, как я себя называю. Так и называю: Матильда Георгиевна Рукотворова. Это мое дело, как себя называть. У меня псевдоним. Ты можешь звать меня Мотей.
Кажется, в логике ей не откажешь. Рябинин чувствовал, что ей во многом не откажешь и все еще впереди.
— Год рождения?
— Одна тысяча девятьсот первый.
— Попрошу отвечать серьезно.
— А сколько бы ты дал?
— Мы не на свидании. Отвечай на мой вопрос.
— На свидании ты бы у меня не сидел, как мумия в очках. Двадцать три года ровно. Записывай.
Выглядела она старше: видимо, бурный образ жизни не молодит. На хорошенькое лицо уже легла та едва заметная тень, которую кладет ранний жизненный опыт.
— Образование?
— Пиши разностороннее. Если я расскажу, кто меня и как образовывал, то у тебя протоколов не хватит.
— Я спрашиваю про школу, — уточнил он, хотя она прекрасно знала, про что он спрашивал.
— Пиши высшее, философское. Я размышлять люблю. Не хочешь писать?
— Не хочу, — согласился Рябинин.
Такая болтовня будет тянуться долго, но она нужна, как длинная темная дорога на пути к светлому городу.
— Тогда пиши незаконченное высшее… Тоже не хочешь? Пиши среднее, не ошибешься.
— Незаконченное? — улыбнулся Рябинин.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59
— Вы можете идти, — сказал Рябинин сержанту.
Тот с сомнением посмотрел на красного, скованного следователя, на веселую девицу, стоявшую посреди кабинета подбоченившись.
— Я буду в коридоре, — полуспросил, полуутвердил сержант.
Рябинин кивнул. Петельников, видимо, наказал сержанту не отходить от нее ни на шаг. Как только за ним закрылась дверь, она сразу сообщила:
— С тебя надо бы меньше взять, хиловат ты оказался. В очках все такие.
— Сержант ушел, людей нет, теперь-то зачем комедиантствовать? — усмехнулся Рябинин, приходя в себя.
— Небось перепугался? — сочувственно спросила она — Может, и не ты был. Физия-то очками прикрыта.
Не хватило ему того самого быстроумия. Он ожидал всего, только не такого выпада. На допросе, как в боксе, — часто первый удар решает судьбу встречи. Но неожиданность для следователя не оправдание. Уж если нет быстрой реакции, то ее нет.
— Садитесь, — нелюбезно предложил он, потому что не мог справиться со своей злостью.
— Почему следователи начинают на «вы», а потом переходят на «ты»? А который до тебя говорил, так прямо чуть не выражался. Ну я ему тоже завернула в бабушку.
Видимо, кто-то из оперативников успел ей высказать свое отношение, хотя Рябинин их предупреждал.
— Я выражаться не буду. Но и вас прошу вести себя прилично, — спокойно сказал Рябинин.
— Прилично? — удивилась она. — Мы что, на свидании?
— Садитесь, — еще раз предложил он, потому что она стояла посреди комнаты, будто зашла на минутку.
Она подумала и села. Рябинин хорошо видел: подумала, прежде чем сесть, — это ее ни к чему не обязывало. Значит, лишнего слова не скажет, не проговорится.
Теперь он ее рассмотрел. Широковатое белое лицо с темно-серыми глазами, которые она то сужала до черных щелочек, то расширяла до громадно-удивленных, таращенных, серых. Русые волосы лежали короткой челкой, и видно было, что они свои. Фигура была не полной, как показывали свидетели, но ширококостной, поэтому худой она не казалась. На этом сухощавом теле сразу бросалась в глаза пышная грудь, как у американской кинозвезды.
— Ну как? — спросила она.
— Что… как? — сказал Рябинин, хотя понял ее «ну как?», и она поняла, что он понял.
Не ответив, она чуть отъехала вместе со стулом от края стола, и Рябинин сразу увидел ее ноги, положенные одна на другую. Он даже удивился, что у невысокой девушки могут быть такие длинные бедра — широкоокруглые, удивительно ровненькие, белые, с чуть кремовым отливом, туго налитые плотью, как зерна кукурузы в молочно-восковой спелости.
— Ну как? — спросила она опять.
— А никак, — в тон ей ответил Рябинин.
— Ну да, — усмехнулась она, не поверив.
От женщины скрыть это самое «как» невозможно — она прекрасно видела, какое произвела впечатление своей фигурой. Получалось, что подозреваемая читала по его лицу с большим успехом, чем он по ее. Рябинин уже много лет безуспешно вырабатывал у себя на время допросов лицо бесстрастно-равнодушного идиота. Такое лицо получалось только тогда, когда он о нем думал. Но на допросах приходилось думать не о своем лице. Поэтому Рябинин махнул рукой и сочинил успокоительную теорию, что бесстрастные лица только у бесстрастных людей.
— Сейчас предложишь закурить, — решила она.
— Это почему же?
— В кино всегда так.
— А я вот некурящий, — усмехнулся Рябинин.
— И сигаретки нет? — спросила она уже с интересом.
Он заглянул в письменный стол, где обычно бывало все: от старых бутербродов до пятерчатки, но сигарет не оказалось.
— Вот только спички.
— При твоей работе надо держать сигареты и валидол, кому плохо станет. Но мне плохо не будет, не надейся, — заверила она.
— А мне и не нужно, чтобы вам было плохо, — заверил в свою очередь Рябинин.
— Да брось меня «выкать». Я не иностранная шпионка. Какое-то слово шершавое: «вы», «вы».
— Хорошо, давай на «ты».
Он сразу понял, что сейчас его главное оружие — терпеливость. Как только он утратит ее, допрос сорвется.
— Тогда свои закурю, — решила она и полезла за лифчик.
Рябинин отвернулся. Он еще не понял, делает ли она это нарочно или вообще непосредственна в поведении.
— Чего застеснялся-то? Людей сажать не стесняешься, а грудей испугался. Дай-ка спичку.
Она закурила красиво и уверенно, откинулась на стуле, сев как-то распластанно, будто возлегла. Обычно в таких случаях Рябинин делал замечание, но сейчас промолчал.
— Фамилия, имя, отчество ваше… твое?
— Софи Лорен. — Она спокойно выпустила дым в потолок.
— Прошу серьезно, — сказал Рябинин, не повышая тона.
Он не сдерживался, действительно был спокоен, потому что сразу настроился на долгое терпение.
— Чего Ваньку-то крутишь? И фамилию знаешь, и отчество, — усмехнулась она.
— Так положено по закону. Человек должен сам назваться, чтобы не было ошибки.
— Могу и назваться, — согласилась она и церемонно представилась: — Матильда Георгиевна Рукотворова.
— Видимо, трудный у нас будет разговор, — вздохнул Рябинин.
— А я на разговор не набивалась, — отпарировала она. — Сам меня пригласил через сержанта.
— Начинаешь прямо со лжи. Не Матильда ты.
— А кто же? — поинтересовалась она, выпуская в него дым.
У Рябинина впервые шевельнулась злоба, но еще слабенькая, которую он придавил легко.
— По паспорту ты Мария. И не Георгиевна, а Гавриловна. И не Рукотворова, а Рукояткина. Мария Гавриловна Рукояткина.
— Какие дурацкие имена, — сморщила она губы и небрежно сунула окурок в пепельницу. — Ну и что?
— Зачем врать? — он пожал плечами.
— Ты спросил, как я себя называю. Так и называю: Матильда Георгиевна Рукотворова. Это мое дело, как себя называть. У меня псевдоним. Ты можешь звать меня Мотей.
Кажется, в логике ей не откажешь. Рябинин чувствовал, что ей во многом не откажешь и все еще впереди.
— Год рождения?
— Одна тысяча девятьсот первый.
— Попрошу отвечать серьезно.
— А сколько бы ты дал?
— Мы не на свидании. Отвечай на мой вопрос.
— На свидании ты бы у меня не сидел, как мумия в очках. Двадцать три года ровно. Записывай.
Выглядела она старше: видимо, бурный образ жизни не молодит. На хорошенькое лицо уже легла та едва заметная тень, которую кладет ранний жизненный опыт.
— Образование?
— Пиши разностороннее. Если я расскажу, кто меня и как образовывал, то у тебя протоколов не хватит.
— Я спрашиваю про школу, — уточнил он, хотя она прекрасно знала, про что он спрашивал.
— Пиши высшее, философское. Я размышлять люблю. Не хочешь писать?
— Не хочу, — согласился Рябинин.
Такая болтовня будет тянуться долго, но она нужна, как длинная темная дорога на пути к светлому городу.
— Тогда пиши незаконченное высшее… Тоже не хочешь? Пиши среднее, не ошибешься.
— Незаконченное? — улыбнулся Рябинин.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59