Через пару минут мисс Бренэм принесла список, мы с папой взяли его и ушли.
— Ну и что ты об этом думаешь? — спросил папа уже не улице.
— Я не совсем уверен в том, что с нашей стороны было разумно взяться за это дело, — ответил я. — С точки зрения если не закона, то морали, мы стали сообщниками мистера Кэйтерера в его китайской авантюре, а предприятие это, как тебе прекрасно известно, является прямым и явным нарушением...
— Заткнись! — Голос папы был столь резок, что оказавшийся прямо перед нами прохожий дернулся, испуганно обернулся на папу и посторонился к поребрику.
— Что ты думаешь об этой Бренэм? — осведомился папа более спокойным тоном.
— Думаю, что наша мисс Кинан могла бы поучиться у нее поведению, подобающему секретарше.
— Ах вот как? — Папа резко остановился посреди тротуара. Человек, которого он испугал минуту назад, теперь чуть отставший, налетел на папу сзади, увидал папин оскал и рванулся прочь, точно жизнь его была в смертельной опасности. — Так вот почему ты вечно цепляешься к Флоренс! — Папа ощерился на меня. — Она недостаточно подлизывается и пресмыкается! Вот что я скажу вам, молодой человек: в тот день, когда она попытается подмазаться ко мне, как эта Бренэм — к Кэйтереру, она будет читать в газетах колонку «Женщины приглашаются на работу»!
Не нравится мне эта Бренэм, — продолжил он, прекратив препятствовать движению и направив свои стопы к нашей конторе. — Она с этого Кэйтерера в один прекрасный день скальп снимет. Скользкая особа!
Я промолчал. Пытаться защищать мисс Бренэм от столь необоснованного нападения значило бы лишь увеличивать папину неприязнь к ней.
— Дозволь мне кое-что сообщить тебе о Кэйтерере и его секретаршах. Он сказал, что она служит у него два года. Для него это просто рекорд. Он и его секретарши — это притча во языцех. У него ни одна дольше трех-четырех месяцев не задерживалась, а все они были красотки на загляденье. Вот и думай! И приглядывай за ней: скользкая особа!
Противоречить ему я не стал, хотя всем своим видом подчеркивал, что ни в коей мере не согласен с тем, что считал беспочвенным отвращением к молодой женщине, чьи манеры произвели на меня благоприятнейшее впечатление.
— Сходи лучше после обеда посмотри, на что похож этот Форд Наджент, — проворчал папа, когда мы входили в наш офис. — А наткнешься на эту девицу — не позволяй ей себе мозги запудрить. — И добавил выразительно: — Скользкая она!
— Да, сэр, — тихо ответил я.
Когда я вернулся в контору мистера Кэйтерера, часы показывали пятнадцать минут четвертого.
— Мистер Наджент на месте? — спросил я рассыльного, который впустил нас утром.
— Да, сэр. Вы мистер Тин, да? Ну так он в кабинете мистера Кэйтерера. Можете идти прямо туда.
Так я и поступил и, полностью следуя полученным указаниям, распахнул дверь в кабинет без стука — вольность, которой я при иных обстоятельствах определенно себе не позволил бы и о которой незамедлительно пожалел, хотя позже мое сожаление несколько поубавилось. Открыв дверь, я застал мисс Бренэм в момент поцелуя с высоким молодым человеком с шапкой взъерошенных каштановых волос над загорелым худым лицом.
Участники этой решительно неделовой встречи стояли возле стола мистера Кэйтерера, привычно обнявшись, и после некоторой паузы, потребной их мускулам, чтобы отреагировать на щелчок открывающейся двери, обернулись ко мне. Затем девушка отскочила от своего... следует ли мне сказать «сообщника»? — а тот посмотрел на меня так, словно я ему не понравился с первого взгляда.
— Прошу прощения! — воскликнул я.
— И правильно делаете.
Белый шрам, наискось перечеркивавший смуглый лоб молодого человека, придавал его лицу, омраченному негодованием, странно зловещий вид, несколько смягченный, однако, полным отсутствием признаков жестокости.
— Я пришел сюда по договоренности с мистером Кэйтерером. — Я вовсе не хотел, чтобы меня заподозрили в том, что я за ними шпионю. — Посыльный сказал, что я могу заходить смело. Заверяю вас, что при других обстоятельствах я не посмел бы войти без стука и никоим образом не имел намерения и даже мысли врываться в... э-э... в такой момент.
Молодой человек замигал и обратил взгляд своих серых глаз в сторону мисс Бренэм, которая, мило порозовев, собирала бумаги со стола своего шефа. Когда он вновь посмотрел на меня, то перестал мигать, а лицо его несколько повеселело.
— Так вы и есть та ищейка на побегушках?
Я кивнул, хотя выбор его слов меня несколько покоробил.
— Превосходно! — Он осмотрел меня медленно и внимательно с макушки до пят. — Должно быть, вы по своей части дока! Первый раз вижу, чтобы сыщик выглядел, говорил и вел себя так непохоже на сыщика, а я уж их навидался — кое-кто из них меня даже за решетку сажал.
— Вы мистер Наджент? — спросил я, пренебрегая покамест его определенно не делающим чести признанием.
— Да, а вы мистер Тин. Садитесь, разберемся.
Он устроился в кресле мистера Кэйтерера, я тем временем сел на стул, который утром занимал папа, а мисс Бренэм собрала бумаги и вышла, тихо притворив за собой дверь.
Последовавшие затем расспросы оказались совершенно бесплодными, поскольку молодой человек решительно отказывался сообщить о себе что-либо стоящее.
— Дядя Хоп сам может вам все рассказать, — упрямился он. — Вам я не скажу ничего, что не рассказывал ему, а ему я говорю все, что могу разгласить.
— Но это серьезное дело, мистер Наджент, и сдержанность, весьма похвальная и необходимая при других обстоятельствах, по моему мнению, как вы могли бы уяснить, здесь неуместна.
Он закончил набивать сигарету, зажег ее и выдвинул ящик стола, дабы тот послужил ему подставкой для ног.
— Это для дядюшки Хопа серьезно, для вас, может, — но не для меня. Я просто наемный служащий. Мое дело — поездка, веселье и зарплата, а всякие неполадки мне только на руку, потому что от них веселья больше, да и денег перепадает. — Безответственное отсутствие лояльности он подчеркнул широкой беспечной улыбкой, полускрытой облаком сигаретного дыма. — Так что не надейтесь, что у меня голова будет болеть от ваших проблем.
— Минуту назад, мистер Наджент, вы сказали, что подвергались аресту; насколько я помню, ваши слова звучали как «сыщики засадили меня за решетку». Вы не соизволите уточнить обстоятельства?
— Дохлый номер, парень! — Было ему, сколько я мог судить, лет двадцать шесть — двадцать семь, так что слово «парень» в его устах звучало нелепо. — Мы, уголовники, не больно-то афишируем свое прошлое.
Допрос прошел совершенно безрезультатно; перед лицом самых убедительных доводов, какие я только мог измыслить, Наджент отказывался хоть в малейшей степени помочь мне, выразив полное безразличие к делам собственного дяди и напирая на то, что его интерес к этому делу чисто финансовый, если не считать, как он выразился, «шанса кого-нибудь подстрелить».
1 2 3 4 5 6 7 8