Я прочла ему басню "Волк и ягненок" и хотела услышать от него вердикт - гожусь я в артистки, или нет. А он сразу стал учить меня, как лучше эту басню прочесть. Никакой оценки не дал. "Эту фразу надо произносить вот так... За ягненка - так, за волка - так!.."
Я была очень серьезная поклонница МХАТа, вся такая глубокая, а Пельтцер в лицах читал, по-эстрадному. Очень мне это не понравилось. Смешно, конечно, но не мое. "Спасибо, я все учту", - заявила и ушла.
Это было в классе седьмом, а в девятом я пошла уже во МХАТ, к актеру Добронравову. Набралась нахальства, смелости и стала читать ему какой-то рассказ Чехова. Спросила, стоит ли мне идти в профессию, или не стоит. Он пробурчал: "Ну, стоит, стоит..." И я решилась поступать в Художественный театр.
- А почему именно МХАТ?
- Не знаю. Почему-то я поклонялась этому театру. Нравились мне Ливанов, Качалов, Еланская. Я прошла два тура, а на третий не пошла. Надо было сдавать аттестат, а я только еще закончила девятый класс. И для себя решила: ну, раз смогла пройти два тура, значит, пройду и в следующем году.
А уж по окончании школы я шла поступать совершенно спокойно. Читала рассказ Чехова "Индейский петух" (или "Маленькое недоразумение"), который начинался так: "Чучело ты, чучело, образина ты лысая!" - говорила однажды Пелагея Петровна своему супругу, отставному коллежскому секретарю Маркелу Ивановичу Лохматому..." Вступительные экзамены принимали Виктор Карлович Монюков, Георгий Авдеевич Герасимов и Сергей Капитонович Блинников. Как вы знаете, Блин был совершенно лысый. И когда я начинала читать, решила, что буду нахально на него смотреть. Он сидел в сторонке, курил, и когда я назвала его "лысой образиной", он засмеялся, погладил себя по голове, и пепел посыпался на его лысину. "Ну ладно, хватит-хватит, все нормально. Давай дальше..."
Сейчас я думаю, что лучше бы пошла в Вахтанговскую школу. Мне она очень нравится. Я смотрю, какие ребята оттуда выходят - у них пластика необыкновенная, они очень свободные, раскованные. Нет в них нашей зажатости от системы Станиславского.
- А вы, значит, чувствуете зажатость, дискомфорт?
- Нет, не в этом дело. Я вспоминаю, как мы поклонялись нашим педагогам, ходили за ними по пятам. Когда на первых трех курсах они обучали нас этой системе, мы считали, что уже становимся гениями. Для нас кроме Качалова, Кторова и Петкера больше актеров не существовало. Вот они Актеры! А все остальные в других театрах - ерунда.
А уже потом мы поняли, что ни черта не умеем. Когда я пришла в Театр-студию киноактера, с удивлением осознала: "Господи, сколько мне еще нужно учиться, учиться и учиться!"
- Насколько я знаю, мхатовские старики нежно и трепетно относились к ученикам, хотя ролей все равно не давали. Вы чувствовали их опеку?
- Ну, я бы сказала, что не все нас опекали. У Блинникова были любимчики. А вот Монюков возился со всеми. Он прививал нам дополнительную культуру - возил в Ленинград, мы гуляли по Павловску, Екатерининскому дворцу. Он рассказывал нам все, что знал, а знал он много. Но обучал нас только внешнему рисунку. Он не пытался найти в роли стержень, а диктовал: "Руку поднимите так, ногу так, голову поверните туда, сядьте сюда. Скажите с такой интонацией"... Я до сих пор помню, как мы репетировали отрывок из какой-то военной пьесы, где у меня была фраза: "А почему у тебя автомат?" И Виктор Карлович продемонстрировал, как надо ее произнести. Он подтирал нос, морщился, делал правильные паузы и т.д. И, надо сказать, отрывки с ним получались самые лучшие. Но это все в душе не откладывалось, не прочувствовалось, была лишь сплошная математическая выверенность.
- А почему вы не остались во МХАТе по окончании Школы-студии?
- Не взяли. Со всего нашего курса в театр зачислили троих - Леню Губанова, Мишу Зимина и Нину Гуляеву. А кроме них со мной учились Лева Дуров, Олег Анофриев, Леня Харитонов, Володя Коровин, Ира Соломонова племянница Зуевой. Остальные - менее известные, разъехались потом по другим городам.
- С Леонидом Харитоновым вы познакомились в студии?
- Да. Мы поженились на третьем курсе и прожили вместе два года. До замужества я была Сорокиной, а Харитоновой вот осталась на всю жизнь.
- У Леонида Владимировича не очень сложилась театральная судьба. В кино у него было работы намного больше и интереснее. Может, с его данными, его мягким голосом и скупыми актерскими манерами он был создан для экрана, а не для сцены?
- Я бы так не сказала. В училище он очень хорошо играл, и в дипломе тоже. Может, для театра у него и был чуть-чуть картонный голос, но есть и намного хуже голоса, так что это не беда. А так он и очень органичный, и очень обаятельный, мог бы великолепно играть Чичикова. Мне очень жаль, что он в театре был мало востребован. Поэтому, наверное, так рано и помер. Человек он был очень творческий. Помню, как дома работал над отрывками, повторял, разминал текст. Я от него по-настоящему заряжалась творческой энергией.
- А человек он был мягкий?
- Да, очень мягкий и приятный, очень добрый, располагающий к себе. Хотя почему-то на "Школе мужества" Бернес называл его "маленький Гитлер". Не знаю, может Ленька был с ним жестким, но я, во всяком случае, его таким не видела.
Мы оставались с ним всю жизнь в хороших отношениях. Не сказать чтобы дружили, но общались. А вообще... Мне было очень грустно, когда он сошелся с Джеммой Осмоловской на фильме "Улица полна неожиданностей". Очень обидно и тоскливо. Я страшно переживала. Но что ж делать!..
- А почему вы решили оставить фамилию мужа?
- Когда мы пришли в загс разводиться, меня спросили, какую фамилию оставлять. И тут Леня сам сказал: "Мою". В этот момент на мгновение мне даже стало приятно, ведь я его так любила...
- Окончив студию, вы полтора года проработали в Театре-студии киноактера. В те времена это был очень солидный театр с колоссальной и по численности, и по звездным именам труппой. Успели там что-нибудь сыграть?
- Эраст Гарин поставил там "Мандат" по пьесе Эрдмана и пригласил меня на главную роль - домработницы Настьки. Ему помогала, как всегда, жена Хеся Александровна Локшина. Репетировали мы очень интересно. Хеся Александровна видела в главной роли Маргариту Жарову, а Гарин хотел, чтобы играла я. И когда репетировала Локшина, она занималась с Маргаритой. Приходил Гарин и подзывал меня, Хеся Александровна ассистировала. Только он выходил, она начинала делать замечания: "Это ты не так делаешь, это не так и это не так. Надо вот так". Появлялся Эраст Павлович и начинал кричать: "Зачем? Я же тебе говорил наоборот!" И такие стычки у них были постоянно.
У Гарина были замечательные два слова, которые он всегда использовал на репетициях. Когда у актера что-то не
получалось, он бубнил: "Погниё-о-ом, погниё-о-ом..." Он откладывал эту сцену, и мы "гнили".
1 2 3 4 5 6
Я была очень серьезная поклонница МХАТа, вся такая глубокая, а Пельтцер в лицах читал, по-эстрадному. Очень мне это не понравилось. Смешно, конечно, но не мое. "Спасибо, я все учту", - заявила и ушла.
Это было в классе седьмом, а в девятом я пошла уже во МХАТ, к актеру Добронравову. Набралась нахальства, смелости и стала читать ему какой-то рассказ Чехова. Спросила, стоит ли мне идти в профессию, или не стоит. Он пробурчал: "Ну, стоит, стоит..." И я решилась поступать в Художественный театр.
- А почему именно МХАТ?
- Не знаю. Почему-то я поклонялась этому театру. Нравились мне Ливанов, Качалов, Еланская. Я прошла два тура, а на третий не пошла. Надо было сдавать аттестат, а я только еще закончила девятый класс. И для себя решила: ну, раз смогла пройти два тура, значит, пройду и в следующем году.
А уж по окончании школы я шла поступать совершенно спокойно. Читала рассказ Чехова "Индейский петух" (или "Маленькое недоразумение"), который начинался так: "Чучело ты, чучело, образина ты лысая!" - говорила однажды Пелагея Петровна своему супругу, отставному коллежскому секретарю Маркелу Ивановичу Лохматому..." Вступительные экзамены принимали Виктор Карлович Монюков, Георгий Авдеевич Герасимов и Сергей Капитонович Блинников. Как вы знаете, Блин был совершенно лысый. И когда я начинала читать, решила, что буду нахально на него смотреть. Он сидел в сторонке, курил, и когда я назвала его "лысой образиной", он засмеялся, погладил себя по голове, и пепел посыпался на его лысину. "Ну ладно, хватит-хватит, все нормально. Давай дальше..."
Сейчас я думаю, что лучше бы пошла в Вахтанговскую школу. Мне она очень нравится. Я смотрю, какие ребята оттуда выходят - у них пластика необыкновенная, они очень свободные, раскованные. Нет в них нашей зажатости от системы Станиславского.
- А вы, значит, чувствуете зажатость, дискомфорт?
- Нет, не в этом дело. Я вспоминаю, как мы поклонялись нашим педагогам, ходили за ними по пятам. Когда на первых трех курсах они обучали нас этой системе, мы считали, что уже становимся гениями. Для нас кроме Качалова, Кторова и Петкера больше актеров не существовало. Вот они Актеры! А все остальные в других театрах - ерунда.
А уже потом мы поняли, что ни черта не умеем. Когда я пришла в Театр-студию киноактера, с удивлением осознала: "Господи, сколько мне еще нужно учиться, учиться и учиться!"
- Насколько я знаю, мхатовские старики нежно и трепетно относились к ученикам, хотя ролей все равно не давали. Вы чувствовали их опеку?
- Ну, я бы сказала, что не все нас опекали. У Блинникова были любимчики. А вот Монюков возился со всеми. Он прививал нам дополнительную культуру - возил в Ленинград, мы гуляли по Павловску, Екатерининскому дворцу. Он рассказывал нам все, что знал, а знал он много. Но обучал нас только внешнему рисунку. Он не пытался найти в роли стержень, а диктовал: "Руку поднимите так, ногу так, голову поверните туда, сядьте сюда. Скажите с такой интонацией"... Я до сих пор помню, как мы репетировали отрывок из какой-то военной пьесы, где у меня была фраза: "А почему у тебя автомат?" И Виктор Карлович продемонстрировал, как надо ее произнести. Он подтирал нос, морщился, делал правильные паузы и т.д. И, надо сказать, отрывки с ним получались самые лучшие. Но это все в душе не откладывалось, не прочувствовалось, была лишь сплошная математическая выверенность.
- А почему вы не остались во МХАТе по окончании Школы-студии?
- Не взяли. Со всего нашего курса в театр зачислили троих - Леню Губанова, Мишу Зимина и Нину Гуляеву. А кроме них со мной учились Лева Дуров, Олег Анофриев, Леня Харитонов, Володя Коровин, Ира Соломонова племянница Зуевой. Остальные - менее известные, разъехались потом по другим городам.
- С Леонидом Харитоновым вы познакомились в студии?
- Да. Мы поженились на третьем курсе и прожили вместе два года. До замужества я была Сорокиной, а Харитоновой вот осталась на всю жизнь.
- У Леонида Владимировича не очень сложилась театральная судьба. В кино у него было работы намного больше и интереснее. Может, с его данными, его мягким голосом и скупыми актерскими манерами он был создан для экрана, а не для сцены?
- Я бы так не сказала. В училище он очень хорошо играл, и в дипломе тоже. Может, для театра у него и был чуть-чуть картонный голос, но есть и намного хуже голоса, так что это не беда. А так он и очень органичный, и очень обаятельный, мог бы великолепно играть Чичикова. Мне очень жаль, что он в театре был мало востребован. Поэтому, наверное, так рано и помер. Человек он был очень творческий. Помню, как дома работал над отрывками, повторял, разминал текст. Я от него по-настоящему заряжалась творческой энергией.
- А человек он был мягкий?
- Да, очень мягкий и приятный, очень добрый, располагающий к себе. Хотя почему-то на "Школе мужества" Бернес называл его "маленький Гитлер". Не знаю, может Ленька был с ним жестким, но я, во всяком случае, его таким не видела.
Мы оставались с ним всю жизнь в хороших отношениях. Не сказать чтобы дружили, но общались. А вообще... Мне было очень грустно, когда он сошелся с Джеммой Осмоловской на фильме "Улица полна неожиданностей". Очень обидно и тоскливо. Я страшно переживала. Но что ж делать!..
- А почему вы решили оставить фамилию мужа?
- Когда мы пришли в загс разводиться, меня спросили, какую фамилию оставлять. И тут Леня сам сказал: "Мою". В этот момент на мгновение мне даже стало приятно, ведь я его так любила...
- Окончив студию, вы полтора года проработали в Театре-студии киноактера. В те времена это был очень солидный театр с колоссальной и по численности, и по звездным именам труппой. Успели там что-нибудь сыграть?
- Эраст Гарин поставил там "Мандат" по пьесе Эрдмана и пригласил меня на главную роль - домработницы Настьки. Ему помогала, как всегда, жена Хеся Александровна Локшина. Репетировали мы очень интересно. Хеся Александровна видела в главной роли Маргариту Жарову, а Гарин хотел, чтобы играла я. И когда репетировала Локшина, она занималась с Маргаритой. Приходил Гарин и подзывал меня, Хеся Александровна ассистировала. Только он выходил, она начинала делать замечания: "Это ты не так делаешь, это не так и это не так. Надо вот так". Появлялся Эраст Павлович и начинал кричать: "Зачем? Я же тебе говорил наоборот!" И такие стычки у них были постоянно.
У Гарина были замечательные два слова, которые он всегда использовал на репетициях. Когда у актера что-то не
получалось, он бубнил: "Погниё-о-ом, погниё-о-ом..." Он откладывал эту сцену, и мы "гнили".
1 2 3 4 5 6