Надлежало только мужественно сносить волю Божью и вымолить у Создателя благословение для следующей экспедиции.
Этот последний способ, хоть раз он уже подвел, казался Филипу самым надежным, и для подкрепления его действенности во всей стране была усилена деятельность святой инквизиции, которая приговаривала и сжигала на кострах десятки и даже сотни инакомыслящих.
Тем временем в Англии праздновал победу протестантизм. Ведь Господь, в которого там верили, наслал бури и штормы на папистов, неоспоримо тем самым показывая, что он на стороне Реформации. Елизавета, быть может, и не разделяла столь наивной веры и приписывала победу не только воле Провидения, но не высказывала своего мнения публично. Разумеется, она была рада, что заслуги её адмиралов и каперов остаются в тени в пользу сил сверхъестественных. Провидению не нужно было платить жалования — хватит свечек и псалмов, в то время как адмиралы требовали денег для своих экипажей, наград и титулов для себя.
Скупая монархиня торговалась с ними, как барышница, кланяясь, плюясь и стуча кулаком по столу. Раз опасность миновала, она не собиралась выполнять обещаний. Была слишком рассудительна для этого: в искусстве правления избегала широких жестов, которые слишком дорого обходились. Героям должно было хватить их геройской славы; принципы, которыми она руководствовалась, не имели с героизмом ничего общего, хоть её и называли королевой с львиным сердцем.
Сердце, а может быть ещё в большей степени разум Елизаветы подсказывали ей хитрость, гибкость и неторопливость в решениях, и прежде всего — экономность. Ведь поистине ей нужна была лисья хитрость, чтобы добрых двенадцать лет морочить всех своей мнимой любовью к герцогу Анжуйскому, или не выплатить жалование людям, которые разгромили Великую Армаду.
В числе обиженных королевой оказался среди прочих и Ян Мартен. В ходе военных действий экипажу «Зефира» редко удавалось взять добычу на испанских судах, а корабль серьезно пострадал, так что стоимость ремонта поглотила всю небольшую долю капитана. Его кредиторы настойчиво требовали возврата займов вместе с грабительскими процентами и добились в конце концов для их уплаты продажи некогда роскошного, а теперь запущенного и опустевшего поместья в Гринвиче.
Чтобы возместить понесенные потери, «Зефир» принял участие в налете Френсиса Дрейка на Лиссабон, но эта экспедиция, имевшая целью оторвать Португалию от монархии Филипа II, не удалось, и Мартену пришлось снова обратиться за денежной ссудой к Генриху Шульцу.
Генрих принял его в своем новом поместье в Холборне неожиданно любезно — почти сердечно. Оказался весьма великодушен, ни разу даже не помянув об идее продажи «Зефира», словно согласился с мыслью, что никогда ему не стать хозяином этого корабля. Предоставляя Мартену заем, поставил лишь одно скромное условие: до момента его возврата Ян обязуется во время каждого из своих плаваний заходить в Кале, чтобы высадить там одного из агентов Шульца или же забрать его на борт, возвращаясь в Англию.
— Люди эти будут ссылаться на некоего Лопеса, — добавил Генрих. — Он мой приятель.
Мартен согласился без колебаний — ему и в голову не пришло, что «агенты» Генриха Шульца могут иметь и иные задания, кроме коммерческих интересов своего работодателя. Только гораздо позднее он понял, а скорее догадался, в какую кабалу могли его впутать с виду невинные путешествия прилично выглядевших и солидных компаньонов бывшего помощника с «Зефира».
Открытие это состоялось после многих более или менее удачных каперских плаваний, которые Мартен предпринял на свой страх и риск или вместе с шевалье де Бельмоном и Уильямом Хагстоуном при негласной поддержке сэра Роберта Деверье, графа Эссекса.
Соломон Уайт, тесть Хагстоуна, чувствовал себя слишком старым, чтобы командовать «Ибексом», особенно в нелегких условиях все ещё продолжавшейся войны с Испанией. Он достиг того, чего желал в этой жизни и что, как он считал, обеспечивало ему спасение в жизни иной: стал богатым человеком и отправил в ад бесчисленное множество папистов на вечные муки. Так что он передал свой корабль Уильяму, а сам обосновался на южном побережье Девона, чтобы до конца своих дней греться на солнце, ловить рыбу в тихом заливе и петь псалмы в местном соборе, который поддерживал скромными пожертвованиями как уважаемый и почтенный благодетель.
Что же касается Роберта Деверье, фаворита королевы, который однако вечно вступал в конфликты со своей монархиней, то теперь тот стал вопреки её воле предводителем антииспанской партии в Англии. Это по его приказу Френсис Дрейк предпринял неудачную атаку на Лиссабон, чтобы посадить на португальский трон дона Антонио; по его повелению несчастный претендент на корону, захваченную Филипом II, получал постоянное пособие из казны и жил в Итоне, ожидая более благоприятных обстоятельств; наконец, по его повелению все английские корсары, в их числе и Ян Куна, именуемый Мартеном, пользовались убежищем во всех портах английских и во многих французских.
Пожар испанской войны понемногу стихал; она тянулась больше по инерции, без надежд на конкретный выигрыш для одной или другой стороны. Лорд Сесиль выступал за её окончание, и королева, казалось, склонялась на его сторону. В то же время граф Эссекс был настроен скорее воинственно. Он жаждал славы, а романтический и беспокойный темперамент толкал его на великие приключения. Хотел раз навсегда сокрушить мощь Испании, и упорно стремясь к этой цели, не брезговал ни помощью корсаров, ни жалким доном Антонио, который мог ещё сыграть свою роль.
О последнем Филип II думал точно также. Дон Антонио был лишь жалкой пешкой в большой игре, но в руках Эссекса мог объявить шах королю, и даже привести к мату. Потому извилистым путем из Эскориала во Фландрию и оттуда в Кале и в Англию стала сочиться тонкая струйка испанского золота, за которое обнищавшие дворяне и слуги дона Антонио затевали заговор на жизнь претендента. Часть этого ручейка таинственным образом перетекала по дороге в кассу известного солидностью и состоятельностью банкира и гданьского купца Генриха Шульца, до сих пор пребывавшего в своем лондонском филиале, в Холборне, а невольным посредником в этом стал Ян Мартен.
Ближайшим соседом Шульца в Холборне был доктор Руис Лопес, португальский еврей, изгнанный с родины инквизицией. Когда Генрих Шульц столкнулся с ним впервые в 1593 году из-за желудочного недомогания, Лопес пользовался заслуженной славой и авторитетом, был придворным лекарем королевы Елизаветы, в числе его пациентов были молодой Бен Джонсон и сэр Уолтер Рейли, а прежде также Уолсингем и Лейчестер.
Генрих с помощью лести и ценных подарков добился его приязни и доверия, а потом воспользовался как прикрытием для своих интриг.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63
Этот последний способ, хоть раз он уже подвел, казался Филипу самым надежным, и для подкрепления его действенности во всей стране была усилена деятельность святой инквизиции, которая приговаривала и сжигала на кострах десятки и даже сотни инакомыслящих.
Тем временем в Англии праздновал победу протестантизм. Ведь Господь, в которого там верили, наслал бури и штормы на папистов, неоспоримо тем самым показывая, что он на стороне Реформации. Елизавета, быть может, и не разделяла столь наивной веры и приписывала победу не только воле Провидения, но не высказывала своего мнения публично. Разумеется, она была рада, что заслуги её адмиралов и каперов остаются в тени в пользу сил сверхъестественных. Провидению не нужно было платить жалования — хватит свечек и псалмов, в то время как адмиралы требовали денег для своих экипажей, наград и титулов для себя.
Скупая монархиня торговалась с ними, как барышница, кланяясь, плюясь и стуча кулаком по столу. Раз опасность миновала, она не собиралась выполнять обещаний. Была слишком рассудительна для этого: в искусстве правления избегала широких жестов, которые слишком дорого обходились. Героям должно было хватить их геройской славы; принципы, которыми она руководствовалась, не имели с героизмом ничего общего, хоть её и называли королевой с львиным сердцем.
Сердце, а может быть ещё в большей степени разум Елизаветы подсказывали ей хитрость, гибкость и неторопливость в решениях, и прежде всего — экономность. Ведь поистине ей нужна была лисья хитрость, чтобы добрых двенадцать лет морочить всех своей мнимой любовью к герцогу Анжуйскому, или не выплатить жалование людям, которые разгромили Великую Армаду.
В числе обиженных королевой оказался среди прочих и Ян Мартен. В ходе военных действий экипажу «Зефира» редко удавалось взять добычу на испанских судах, а корабль серьезно пострадал, так что стоимость ремонта поглотила всю небольшую долю капитана. Его кредиторы настойчиво требовали возврата займов вместе с грабительскими процентами и добились в конце концов для их уплаты продажи некогда роскошного, а теперь запущенного и опустевшего поместья в Гринвиче.
Чтобы возместить понесенные потери, «Зефир» принял участие в налете Френсиса Дрейка на Лиссабон, но эта экспедиция, имевшая целью оторвать Португалию от монархии Филипа II, не удалось, и Мартену пришлось снова обратиться за денежной ссудой к Генриху Шульцу.
Генрих принял его в своем новом поместье в Холборне неожиданно любезно — почти сердечно. Оказался весьма великодушен, ни разу даже не помянув об идее продажи «Зефира», словно согласился с мыслью, что никогда ему не стать хозяином этого корабля. Предоставляя Мартену заем, поставил лишь одно скромное условие: до момента его возврата Ян обязуется во время каждого из своих плаваний заходить в Кале, чтобы высадить там одного из агентов Шульца или же забрать его на борт, возвращаясь в Англию.
— Люди эти будут ссылаться на некоего Лопеса, — добавил Генрих. — Он мой приятель.
Мартен согласился без колебаний — ему и в голову не пришло, что «агенты» Генриха Шульца могут иметь и иные задания, кроме коммерческих интересов своего работодателя. Только гораздо позднее он понял, а скорее догадался, в какую кабалу могли его впутать с виду невинные путешествия прилично выглядевших и солидных компаньонов бывшего помощника с «Зефира».
Открытие это состоялось после многих более или менее удачных каперских плаваний, которые Мартен предпринял на свой страх и риск или вместе с шевалье де Бельмоном и Уильямом Хагстоуном при негласной поддержке сэра Роберта Деверье, графа Эссекса.
Соломон Уайт, тесть Хагстоуна, чувствовал себя слишком старым, чтобы командовать «Ибексом», особенно в нелегких условиях все ещё продолжавшейся войны с Испанией. Он достиг того, чего желал в этой жизни и что, как он считал, обеспечивало ему спасение в жизни иной: стал богатым человеком и отправил в ад бесчисленное множество папистов на вечные муки. Так что он передал свой корабль Уильяму, а сам обосновался на южном побережье Девона, чтобы до конца своих дней греться на солнце, ловить рыбу в тихом заливе и петь псалмы в местном соборе, который поддерживал скромными пожертвованиями как уважаемый и почтенный благодетель.
Что же касается Роберта Деверье, фаворита королевы, который однако вечно вступал в конфликты со своей монархиней, то теперь тот стал вопреки её воле предводителем антииспанской партии в Англии. Это по его приказу Френсис Дрейк предпринял неудачную атаку на Лиссабон, чтобы посадить на португальский трон дона Антонио; по его повелению несчастный претендент на корону, захваченную Филипом II, получал постоянное пособие из казны и жил в Итоне, ожидая более благоприятных обстоятельств; наконец, по его повелению все английские корсары, в их числе и Ян Куна, именуемый Мартеном, пользовались убежищем во всех портах английских и во многих французских.
Пожар испанской войны понемногу стихал; она тянулась больше по инерции, без надежд на конкретный выигрыш для одной или другой стороны. Лорд Сесиль выступал за её окончание, и королева, казалось, склонялась на его сторону. В то же время граф Эссекс был настроен скорее воинственно. Он жаждал славы, а романтический и беспокойный темперамент толкал его на великие приключения. Хотел раз навсегда сокрушить мощь Испании, и упорно стремясь к этой цели, не брезговал ни помощью корсаров, ни жалким доном Антонио, который мог ещё сыграть свою роль.
О последнем Филип II думал точно также. Дон Антонио был лишь жалкой пешкой в большой игре, но в руках Эссекса мог объявить шах королю, и даже привести к мату. Потому извилистым путем из Эскориала во Фландрию и оттуда в Кале и в Англию стала сочиться тонкая струйка испанского золота, за которое обнищавшие дворяне и слуги дона Антонио затевали заговор на жизнь претендента. Часть этого ручейка таинственным образом перетекала по дороге в кассу известного солидностью и состоятельностью банкира и гданьского купца Генриха Шульца, до сих пор пребывавшего в своем лондонском филиале, в Холборне, а невольным посредником в этом стал Ян Мартен.
Ближайшим соседом Шульца в Холборне был доктор Руис Лопес, португальский еврей, изгнанный с родины инквизицией. Когда Генрих Шульц столкнулся с ним впервые в 1593 году из-за желудочного недомогания, Лопес пользовался заслуженной славой и авторитетом, был придворным лекарем королевы Елизаветы, в числе его пациентов были молодой Бен Джонсон и сэр Уолтер Рейли, а прежде также Уолсингем и Лейчестер.
Генрих с помощью лести и ценных подарков добился его приязни и доверия, а потом воспользовался как прикрытием для своих интриг.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63