Обнажилась густая продольная решетка разноцветных труб, этих артерий корабля. Лиселидзе придвинул к стене кресло, уселся поудобнее, взял в руки какой-то детектив и начал выстукивать ключом по трубам, не пропуская ни одной.
— Понимаешь, Антон, — говорил он, — Ландерс не только должен услышать меня, а я не знаю, какая из труб сохранилась, но он, чтобы мне ответить, тоже должен обнажить коммуникации. Если найдет инструмент.
На вторые сутки зазвучала голубая титановая труба воздухопровода. Азбукой Морзе Ландерс сообщил: живы, но хотим есть, система регенерации и водопровод действуют. В рубке порадовались удаче.
— Надо перерезать трубу в двух местах, чтобы образовать свободный конец, — отстучал Лиселидзе. — Тогда мы попытаемся переправить вам патрон с едой, как по трубе пневмопочты.
Ландерс ответил, что трубу он подготовит, инструмент есть.
Бортинженер вскрыл дисковым алмазным резаком магистраль и отрезал от нее солидный кусок, открыв промежуток, достаточный для ввода патрона. Давление в магистрали не превышало двух атмосфер, и со стороны компрессора ее удалось перекрыть пластиковой заглушкой. В качестве патрона использовали отрезок шланга, который набили суррогатом колбасы и с обоих концов поставили пробки. Получился цилиндр диаметром тридцать миллиметров и длиной едва ли не в половину метра… Лиселидзе смазал патрон пищевым жиром и вставил в трубу.
— Держи посылку, — передал он. Потом убрал заглушку с трубы, не обращая внимания на шипение воздуха, надел на нее шланг и надвинул его на конец трубы, в которую был вставлен патрон. В трубе чмокнуло, и почти сразу Ландерс ответил:
— Спасибо, получил.
Готовя новую посылку, Лиселидзе снял шланг с трубы. И едва он перекрыл подающую воздух магистраль, как из трубы пахнуло горящим жиром: пожар в отсеке, через который проходили коммуникации, видимо, добрался до магистрали и раскалил ее. Пилот и бортинженер заторопились, успели переслать еще два патрона. Последний расплавился в трубе, не достигнув цели.
— Дважды благодарю, — отстучал Ландерс. — В крайнем случае съем Родиона.
— Шутит. Сильная личность, — сказал Лиселидзе. — А что? Воды у них вдоволь. Человек может не есть месяц, сколько может собака — не знаю. А лету нам еще на девять суток. Плохо, конечно, но ничего страшного не вижу. Размочат, колбасы чуть не три килограмма будет.
Вот так и прошел этот не совсем обычный, но в целом благополучно закончившийся рейс. Комиссия сочла нормальной и обстановку на корабле, и то, что принято называть моральным климатом. На десятые сутки транспортник пристыковался к базе, кольцевому спутнику Земли, вращающемуся на стационарной орбите. Аварийная команда, закачав азот в поврежденный отсек, загасила пожар и вскрыла сплавившиеся переборки.
Ландерс был в полном здравии. Легкая худоба только подчеркивала мужественное выражение его лица, красиво оттеняемого белым, до голубизны, воротничком свежевыглаженной рубахи. Он спокойно отложил книгу — это движение не показалось нарочитым — и встал навстречу Антону.
— Здравствуй, Антон.
— Здравствуй! — Лосев пожал руку и уступил место бортинженеру. В углу чисто прибранной каюты лежал Родион. Рядом стояла миска с водой. Пес, положив голову на вытянутые лапы, смотрел в сторону и мимо. Антон присел, погладил его по спине: под ладонью прощупывались позвонки.
— Здравствуй, Родька.
Пес покосился на него и отвел взгляд. Обычно от собаки веяло ощущением покоя и дружелюбия, а доброму слову Родион всегда радовался, как это умеют только собаки. Сейчас Антон воспринимал необычное для пса чувство тоски, незнакомое ощущение обманутости. Он достал из кармана сверток с едой, развернул, положил рядом. С губ собаки закапала слюна, но Родион не шелохнулся.
— Ты что, Родька. Кушай! — жалостно сказал пилот.
— Принципиальный. — Ландерс убирал с полок книги. — Ничего, отойдет.
Лосев смотрел на собаку, слышал ровный, улыбчивый голос штурмана, и странная, нелепая мысль рождалась, и он не хотел верить в нее, в дикую догадку.
— Ландерс, вы что же, совсем не кормили собаку?
— Естественно, мне самому еды не хватало. — Ландерс обтер глянцевый переплет книги и аккуратно положил ее в чемодан. — А с чего это вдруг на «вы», Антон?
Пилот выпрямился. Что-то темное сдавило мозг и нахлынуло внезапно, как взрыв. Серая пелена на миг притушила сознание, и для всех неожиданно в каюте раздался звук пощечины.
Антон, потрясенный тем, что смог поднять руку на человека, смотрел в ошеломленные лица бортинженера и ремонтников и не видел их, только белые пятна. Он вышел, держа на весу ладонь, и слышал вслед растерянный, захлебывающийся крик:
— Как ты мог, Антон! Ведь это только собака! Только собака!
АНТОН ЛОСЕВ
Программа меня удивила. Обычно от испытателя требуется установить, насколько опытный образец соответствует техническому заданию, в каких пределах выдерживаются рабочие параметры устройства, показатели готовности, характерные неисправности, удобство обслуживания и ремонта и, наконец, особые эргономические данные, то есть условия взаимодействия человека с машиной. К программе, по которой должен был работать я, техническое задание приложено не было, и, как мне разъяснили в ИКИ, это не было недосмотром. Вообще, в ней вся техническая сторона была опущена, а эргономике уделялось непропорционально большое внимание. Я говорю: непропорционально большое, поскольку у нас, пилотов, свое отношение к эргономике, точнее, у каждого свое. Я, например, терпеть не могу сенсорную клавиатуру, мне нравится, когда мой палец ощущает сопротивление. Но это — в скобках.
И еще. В программу были введены необычные условия: общаться с андроидом я должен был не просто так, а весь предварительно облепившись датчиками. И не только я, Родион тоже. Это было совсем непонятно, Родиона-то зачем?
Представитель института, коренастый крепыш с подходящим для него именем Гриша Кемень, объяснил, что робот, конечно, будет любить меня, это само собой, как не полюбить такого. А ИКИ хочет установить, как я буду воспринимать роботову любовь. И вообще, как весь мой организм будет реагировать, и те реакции надо оценить объективно. Тут я спросил, кто здесь объект испытаний, робот или я? Робот или Родион? А объект испытаний, ответил мне Гриша Кемень, это наши с Родионом эмоции. Что-то, помнится, кэп Чернов несколько по-другому обрисовывал мою роль в этом деле. Там, помнится, была фраза о пространстве, тоскующем без героя… Ну да ладно, раз людям надо, значит, надо.
Гриша Кемень был чем-то сродни бурундучку Оське, потом я понял, что главным в нем было — любопытство. Громадное, примерно как у целой сотни Осек. Такое, выходит, он поле излучал. Родиону Кемень понравился, он ему даже хвостом помахал и, беря с меня пример, тоже позволил обрить себе голову под присоски датчиков.
1 2 3 4 5 6 7 8
— Понимаешь, Антон, — говорил он, — Ландерс не только должен услышать меня, а я не знаю, какая из труб сохранилась, но он, чтобы мне ответить, тоже должен обнажить коммуникации. Если найдет инструмент.
На вторые сутки зазвучала голубая титановая труба воздухопровода. Азбукой Морзе Ландерс сообщил: живы, но хотим есть, система регенерации и водопровод действуют. В рубке порадовались удаче.
— Надо перерезать трубу в двух местах, чтобы образовать свободный конец, — отстучал Лиселидзе. — Тогда мы попытаемся переправить вам патрон с едой, как по трубе пневмопочты.
Ландерс ответил, что трубу он подготовит, инструмент есть.
Бортинженер вскрыл дисковым алмазным резаком магистраль и отрезал от нее солидный кусок, открыв промежуток, достаточный для ввода патрона. Давление в магистрали не превышало двух атмосфер, и со стороны компрессора ее удалось перекрыть пластиковой заглушкой. В качестве патрона использовали отрезок шланга, который набили суррогатом колбасы и с обоих концов поставили пробки. Получился цилиндр диаметром тридцать миллиметров и длиной едва ли не в половину метра… Лиселидзе смазал патрон пищевым жиром и вставил в трубу.
— Держи посылку, — передал он. Потом убрал заглушку с трубы, не обращая внимания на шипение воздуха, надел на нее шланг и надвинул его на конец трубы, в которую был вставлен патрон. В трубе чмокнуло, и почти сразу Ландерс ответил:
— Спасибо, получил.
Готовя новую посылку, Лиселидзе снял шланг с трубы. И едва он перекрыл подающую воздух магистраль, как из трубы пахнуло горящим жиром: пожар в отсеке, через который проходили коммуникации, видимо, добрался до магистрали и раскалил ее. Пилот и бортинженер заторопились, успели переслать еще два патрона. Последний расплавился в трубе, не достигнув цели.
— Дважды благодарю, — отстучал Ландерс. — В крайнем случае съем Родиона.
— Шутит. Сильная личность, — сказал Лиселидзе. — А что? Воды у них вдоволь. Человек может не есть месяц, сколько может собака — не знаю. А лету нам еще на девять суток. Плохо, конечно, но ничего страшного не вижу. Размочат, колбасы чуть не три килограмма будет.
Вот так и прошел этот не совсем обычный, но в целом благополучно закончившийся рейс. Комиссия сочла нормальной и обстановку на корабле, и то, что принято называть моральным климатом. На десятые сутки транспортник пристыковался к базе, кольцевому спутнику Земли, вращающемуся на стационарной орбите. Аварийная команда, закачав азот в поврежденный отсек, загасила пожар и вскрыла сплавившиеся переборки.
Ландерс был в полном здравии. Легкая худоба только подчеркивала мужественное выражение его лица, красиво оттеняемого белым, до голубизны, воротничком свежевыглаженной рубахи. Он спокойно отложил книгу — это движение не показалось нарочитым — и встал навстречу Антону.
— Здравствуй, Антон.
— Здравствуй! — Лосев пожал руку и уступил место бортинженеру. В углу чисто прибранной каюты лежал Родион. Рядом стояла миска с водой. Пес, положив голову на вытянутые лапы, смотрел в сторону и мимо. Антон присел, погладил его по спине: под ладонью прощупывались позвонки.
— Здравствуй, Родька.
Пес покосился на него и отвел взгляд. Обычно от собаки веяло ощущением покоя и дружелюбия, а доброму слову Родион всегда радовался, как это умеют только собаки. Сейчас Антон воспринимал необычное для пса чувство тоски, незнакомое ощущение обманутости. Он достал из кармана сверток с едой, развернул, положил рядом. С губ собаки закапала слюна, но Родион не шелохнулся.
— Ты что, Родька. Кушай! — жалостно сказал пилот.
— Принципиальный. — Ландерс убирал с полок книги. — Ничего, отойдет.
Лосев смотрел на собаку, слышал ровный, улыбчивый голос штурмана, и странная, нелепая мысль рождалась, и он не хотел верить в нее, в дикую догадку.
— Ландерс, вы что же, совсем не кормили собаку?
— Естественно, мне самому еды не хватало. — Ландерс обтер глянцевый переплет книги и аккуратно положил ее в чемодан. — А с чего это вдруг на «вы», Антон?
Пилот выпрямился. Что-то темное сдавило мозг и нахлынуло внезапно, как взрыв. Серая пелена на миг притушила сознание, и для всех неожиданно в каюте раздался звук пощечины.
Антон, потрясенный тем, что смог поднять руку на человека, смотрел в ошеломленные лица бортинженера и ремонтников и не видел их, только белые пятна. Он вышел, держа на весу ладонь, и слышал вслед растерянный, захлебывающийся крик:
— Как ты мог, Антон! Ведь это только собака! Только собака!
АНТОН ЛОСЕВ
Программа меня удивила. Обычно от испытателя требуется установить, насколько опытный образец соответствует техническому заданию, в каких пределах выдерживаются рабочие параметры устройства, показатели готовности, характерные неисправности, удобство обслуживания и ремонта и, наконец, особые эргономические данные, то есть условия взаимодействия человека с машиной. К программе, по которой должен был работать я, техническое задание приложено не было, и, как мне разъяснили в ИКИ, это не было недосмотром. Вообще, в ней вся техническая сторона была опущена, а эргономике уделялось непропорционально большое внимание. Я говорю: непропорционально большое, поскольку у нас, пилотов, свое отношение к эргономике, точнее, у каждого свое. Я, например, терпеть не могу сенсорную клавиатуру, мне нравится, когда мой палец ощущает сопротивление. Но это — в скобках.
И еще. В программу были введены необычные условия: общаться с андроидом я должен был не просто так, а весь предварительно облепившись датчиками. И не только я, Родион тоже. Это было совсем непонятно, Родиона-то зачем?
Представитель института, коренастый крепыш с подходящим для него именем Гриша Кемень, объяснил, что робот, конечно, будет любить меня, это само собой, как не полюбить такого. А ИКИ хочет установить, как я буду воспринимать роботову любовь. И вообще, как весь мой организм будет реагировать, и те реакции надо оценить объективно. Тут я спросил, кто здесь объект испытаний, робот или я? Робот или Родион? А объект испытаний, ответил мне Гриша Кемень, это наши с Родионом эмоции. Что-то, помнится, кэп Чернов несколько по-другому обрисовывал мою роль в этом деле. Там, помнится, была фраза о пространстве, тоскующем без героя… Ну да ладно, раз людям надо, значит, надо.
Гриша Кемень был чем-то сродни бурундучку Оське, потом я понял, что главным в нем было — любопытство. Громадное, примерно как у целой сотни Осек. Такое, выходит, он поле излучал. Родиону Кемень понравился, он ему даже хвостом помахал и, беря с меня пример, тоже позволил обрить себе голову под присоски датчиков.
1 2 3 4 5 6 7 8