Да так и замер в согнутом положении.
Прутья наткнулись на… что? Мэрфи не мог этого определить. Все компоненты здешнего мусора он за много лет знал наизусть. Пыль, будь она трижды проклята, — да. Копоть, шлак, обломки руды — да! Собачье (а порой и человеческое) дерьмо — да, да! Но это?..
Перед ним, на полу одного из боковых ответвлений, лежал пласт слизи площадью в несколько раз больше ладони. Слизь не растекалась, она сохранила свою форму даже тогда, когда Мэрфи взял ее в руки, чтобы рассмотреть поближе. Похоже, как если бы отломился кусок какой-то липкой шкуры.
Внезапно он почувствовал жжение в кончиках пальцев. Ого! Она еще и едкая в придачу! Вот дрянь!
Он с отвращением отбросил свою находку. Слизистые лохмотья ударились о решетку пола — и что-то шевельнулось под этой решеткой, едва различимое в темноте.
Джон присмотрелся повнимательней, но ничего не смог разглядеть. Во всяком случае, это не человек был там, внизу: нечего делать человеку в этом чертовом лазе. А раз не человек, значит… Ну да, прочие варианты попросту отсутствуют.
— Эй, Спайк, Спайк! — Мэрфи встал на колени, сунувшись лицом к решетчатому перекрытию.
— Спайк! Ты здесь? Что ты здесь делаешь?
Темная масса внизу шевельнулась — и Мэрфи понял, что это не Спайк. Он успел рассмотреть блестящую от липкой слизи голову, разворачивающуюся к нему страшную пасть — и это последнее, что ему довелось увидеть. Потому что тугая струя кислоты, вдруг брызнувшая из пасти, пройдя сквозь решетку, ударила ему в глаза.
— А-а-а!
Дикий крик не услышал никто — так же, как никто не слышал пения. Обезумевший от боли Джон Мэрфи, прижав обе руки к остаткам лица, слепо попятился, сделал назад шаг, другой — и рухнул прямо в главный ствол вентиляцинной шахты.
Бьющий ему навстречу поток разогретого воздуха был столь силен, что существенно замедлил падение, однако человек, упав с большой высоты, за десять метров свободного полета набрал такую скорость, что инерция падения пересилила мощь воздушной струи.
… И гудящая сталь вентилятора приняла его тело.
13
Освещение было приглушено, и в госпитальной палате царил полумрак. Они лежали, тесно прижавшись друг к другу, на больничной койке, где было бы тесно и одному. Рипли не хотелось ни говорить, ни шевелиться. Впервые за очень, очень долгий срок ей было хорошо.
Похоже, аналогичные чувства испытывал и Клеменс. Но все-таки именно он первым разомкнул губы.
— Спасибо…
Рипли не ответила. Клеменс замялся: несколько секунд он не мог решить, стоит ли ему говорить то, что он задумал.
— Я очень благодарен тебе, но…
Рипли посмотрела на него, подперев рукой голову:
— Но?
— Но признайся: ты все-таки преследуешь какую-то свою цель?
Клеменс огляделся в поисках одежды. Одежда оказалась разбросанной по всему полу — и это он-то, с его почти маниакальной тягой к аккуратности! Да, страсть обрушилась на него, как оголодавший зверь…
— Я хочу сказать вот что. — Одеваясь, он запрыгал на одной ноге. — При всей моей благодарности я не могу не замечать: ты уклонилась от ответа, причем уклонилась дважды, не считая нашей первой беседы. Первый раз — во время вскрытия, когда последовала… ну, скажем так: неловкая дезинформация. И второй раз — сейчас. Хотя, согласен, сейчас ты сделала это гораздо более очаровательным способом.
Клеменс через голову накинул форменную робу и теперь возился со змейкой-молнией. Молнию заело.
— Поэтому меня гложет одна очень неприятная мысль. Скажи, неужели ты даже в постель со мной легла — чтобы не отвечать на вопрос? И что же это за тайна такая в этом случае?!
Спохватившись, Клеменс посмотрел на Рипли почти испуганно.
Но ничего страшного не произошло. Женщина улыбнулась ему улыбкой облегчения:
— Да, было так. Но сейчас — нет. Ты мне по настоящему нравишься. Правда! А что касается тайны… Ну, давай считать так: в гиберсне я увидела страшный сон, поэтому мне нужно было точно знать, что убило девочку. Но я ошиблась. Да, к счастью, я ошиблась…
Врач недоверчиво хмыкнул:
— Сон — в анабиозе… Не знаю. По-видимому, сейчас ты совершаешь еще одну ошибку, не желая мне открыться.
— Возможно. Но если так, то это — моя третья ошибка, не вторая.
— И что же было второй?
Рипли смотрела на Клеменса уже серьезно, без улыбки.
— Близость с заключенным. Физическая близость. По-моему, это против правил тюрьмы.
Врач взглянул на нее с легким удивлением.
— Я — не заключенный.
Ничего не ответив, Рипли выразительно провела рукой по затылку. Клеменс автоматически повторил ее жест. Пальцы его ничего не нащупали на собственной голове, — кожа, острая щетина пробивающихся волос, — но он понял…
Да, ему следовало сообразить это раньше. Но что делать, если он и сам уже забыл (потому что стремился забыть) о татуировке. Обычной, полагающейся административными правилами татуировке, которая наносится на затылок каждому из арестантов и содержит его личный номер и указание на досье.
Его номер был К-1144-085…
— О! — произнес Клеменс без волнения, — ты наблюдательней, чем я считал. Да, у меня тоже есть своя тайна. Хотя, в отличие от твоей, она шита белыми нитками.
Некоторое время он стоял в раздумье, потом улыбнулся.
— Это действительно нуждается в объяснении. Сейчас я пока не готов его дать; если ты не возражаешь — позже. Хорошо?
Рипли кивнула.
В этот момент под потолком голубой вспышкой полыхнула сигнальная лампочка, и чей-то голос — хриплый, неузнаваемый, вдвойне искаженный волнением говорящего и плохим качеством списанного динамика — прозвучал по системе внутреннего оповещения. Это был единственный работающий канал: кабинет директора — госпиталь.
— Мистер Клеменс!
— Мистер… Аарон? — Клеменс тоже скорее угадал, чем узнал, кто говорит.
— Да. Директор Эндрюс считает, что вам необходимо срочно подойти на второй квадрат двадцать второго уровня… У нас там несчастный случай.
— Что-нибудь серьезное? — переспросил врач немного скептически.
— Да, пожалуй, что так… — Говоривший слегка помедлил. Одного из наших заключенных разрубило на куски.
— О, черт! Иду. — Клеменс одним движением застегнул заупрямившуюся молнию, втиснул ноги в ботинки, нажал кнопку отключения интеркома — все это за долю секунды. Потом он оглянулся на Рипли:
— Извини, дорогая, мне нужно идти. «Пожалуй, что так!» Вот уж дубина восемьдесят пятого размера!..
Прежде чем захлопнуть за собой дверь, он оглянулся еще раз.
Женщина сидела на койке, придерживая на груди одеяло, и в глазах ее застыл уже изжитый было ужас. Не просто ужас — тоска, целеустремленность, сложная гамма чувств. Клеменс уже видел раньше такое у нее в глазах, но надеялся, что все это миновало.
Однако теперь ему действительно необходимо было спешить.
Прикрыв дверь, он бегом устремился по коридору, отчетливо понимая, что его вмешательство, — во всяком случае, в качестве врача — уже не потребуется.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46
Прутья наткнулись на… что? Мэрфи не мог этого определить. Все компоненты здешнего мусора он за много лет знал наизусть. Пыль, будь она трижды проклята, — да. Копоть, шлак, обломки руды — да! Собачье (а порой и человеческое) дерьмо — да, да! Но это?..
Перед ним, на полу одного из боковых ответвлений, лежал пласт слизи площадью в несколько раз больше ладони. Слизь не растекалась, она сохранила свою форму даже тогда, когда Мэрфи взял ее в руки, чтобы рассмотреть поближе. Похоже, как если бы отломился кусок какой-то липкой шкуры.
Внезапно он почувствовал жжение в кончиках пальцев. Ого! Она еще и едкая в придачу! Вот дрянь!
Он с отвращением отбросил свою находку. Слизистые лохмотья ударились о решетку пола — и что-то шевельнулось под этой решеткой, едва различимое в темноте.
Джон присмотрелся повнимательней, но ничего не смог разглядеть. Во всяком случае, это не человек был там, внизу: нечего делать человеку в этом чертовом лазе. А раз не человек, значит… Ну да, прочие варианты попросту отсутствуют.
— Эй, Спайк, Спайк! — Мэрфи встал на колени, сунувшись лицом к решетчатому перекрытию.
— Спайк! Ты здесь? Что ты здесь делаешь?
Темная масса внизу шевельнулась — и Мэрфи понял, что это не Спайк. Он успел рассмотреть блестящую от липкой слизи голову, разворачивающуюся к нему страшную пасть — и это последнее, что ему довелось увидеть. Потому что тугая струя кислоты, вдруг брызнувшая из пасти, пройдя сквозь решетку, ударила ему в глаза.
— А-а-а!
Дикий крик не услышал никто — так же, как никто не слышал пения. Обезумевший от боли Джон Мэрфи, прижав обе руки к остаткам лица, слепо попятился, сделал назад шаг, другой — и рухнул прямо в главный ствол вентиляцинной шахты.
Бьющий ему навстречу поток разогретого воздуха был столь силен, что существенно замедлил падение, однако человек, упав с большой высоты, за десять метров свободного полета набрал такую скорость, что инерция падения пересилила мощь воздушной струи.
… И гудящая сталь вентилятора приняла его тело.
13
Освещение было приглушено, и в госпитальной палате царил полумрак. Они лежали, тесно прижавшись друг к другу, на больничной койке, где было бы тесно и одному. Рипли не хотелось ни говорить, ни шевелиться. Впервые за очень, очень долгий срок ей было хорошо.
Похоже, аналогичные чувства испытывал и Клеменс. Но все-таки именно он первым разомкнул губы.
— Спасибо…
Рипли не ответила. Клеменс замялся: несколько секунд он не мог решить, стоит ли ему говорить то, что он задумал.
— Я очень благодарен тебе, но…
Рипли посмотрела на него, подперев рукой голову:
— Но?
— Но признайся: ты все-таки преследуешь какую-то свою цель?
Клеменс огляделся в поисках одежды. Одежда оказалась разбросанной по всему полу — и это он-то, с его почти маниакальной тягой к аккуратности! Да, страсть обрушилась на него, как оголодавший зверь…
— Я хочу сказать вот что. — Одеваясь, он запрыгал на одной ноге. — При всей моей благодарности я не могу не замечать: ты уклонилась от ответа, причем уклонилась дважды, не считая нашей первой беседы. Первый раз — во время вскрытия, когда последовала… ну, скажем так: неловкая дезинформация. И второй раз — сейчас. Хотя, согласен, сейчас ты сделала это гораздо более очаровательным способом.
Клеменс через голову накинул форменную робу и теперь возился со змейкой-молнией. Молнию заело.
— Поэтому меня гложет одна очень неприятная мысль. Скажи, неужели ты даже в постель со мной легла — чтобы не отвечать на вопрос? И что же это за тайна такая в этом случае?!
Спохватившись, Клеменс посмотрел на Рипли почти испуганно.
Но ничего страшного не произошло. Женщина улыбнулась ему улыбкой облегчения:
— Да, было так. Но сейчас — нет. Ты мне по настоящему нравишься. Правда! А что касается тайны… Ну, давай считать так: в гиберсне я увидела страшный сон, поэтому мне нужно было точно знать, что убило девочку. Но я ошиблась. Да, к счастью, я ошиблась…
Врач недоверчиво хмыкнул:
— Сон — в анабиозе… Не знаю. По-видимому, сейчас ты совершаешь еще одну ошибку, не желая мне открыться.
— Возможно. Но если так, то это — моя третья ошибка, не вторая.
— И что же было второй?
Рипли смотрела на Клеменса уже серьезно, без улыбки.
— Близость с заключенным. Физическая близость. По-моему, это против правил тюрьмы.
Врач взглянул на нее с легким удивлением.
— Я — не заключенный.
Ничего не ответив, Рипли выразительно провела рукой по затылку. Клеменс автоматически повторил ее жест. Пальцы его ничего не нащупали на собственной голове, — кожа, острая щетина пробивающихся волос, — но он понял…
Да, ему следовало сообразить это раньше. Но что делать, если он и сам уже забыл (потому что стремился забыть) о татуировке. Обычной, полагающейся административными правилами татуировке, которая наносится на затылок каждому из арестантов и содержит его личный номер и указание на досье.
Его номер был К-1144-085…
— О! — произнес Клеменс без волнения, — ты наблюдательней, чем я считал. Да, у меня тоже есть своя тайна. Хотя, в отличие от твоей, она шита белыми нитками.
Некоторое время он стоял в раздумье, потом улыбнулся.
— Это действительно нуждается в объяснении. Сейчас я пока не готов его дать; если ты не возражаешь — позже. Хорошо?
Рипли кивнула.
В этот момент под потолком голубой вспышкой полыхнула сигнальная лампочка, и чей-то голос — хриплый, неузнаваемый, вдвойне искаженный волнением говорящего и плохим качеством списанного динамика — прозвучал по системе внутреннего оповещения. Это был единственный работающий канал: кабинет директора — госпиталь.
— Мистер Клеменс!
— Мистер… Аарон? — Клеменс тоже скорее угадал, чем узнал, кто говорит.
— Да. Директор Эндрюс считает, что вам необходимо срочно подойти на второй квадрат двадцать второго уровня… У нас там несчастный случай.
— Что-нибудь серьезное? — переспросил врач немного скептически.
— Да, пожалуй, что так… — Говоривший слегка помедлил. Одного из наших заключенных разрубило на куски.
— О, черт! Иду. — Клеменс одним движением застегнул заупрямившуюся молнию, втиснул ноги в ботинки, нажал кнопку отключения интеркома — все это за долю секунды. Потом он оглянулся на Рипли:
— Извини, дорогая, мне нужно идти. «Пожалуй, что так!» Вот уж дубина восемьдесят пятого размера!..
Прежде чем захлопнуть за собой дверь, он оглянулся еще раз.
Женщина сидела на койке, придерживая на груди одеяло, и в глазах ее застыл уже изжитый было ужас. Не просто ужас — тоска, целеустремленность, сложная гамма чувств. Клеменс уже видел раньше такое у нее в глазах, но надеялся, что все это миновало.
Однако теперь ему действительно необходимо было спешить.
Прикрыв дверь, он бегом устремился по коридору, отчетливо понимая, что его вмешательство, — во всяком случае, в качестве врача — уже не потребуется.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46