Даже те, кто никогда о нем раньше не слышал, даже они были уверены, что Интернационал будет стоять, где стоял, насмерть, потому что на его месте они поступили бы точно так же, будь они такие же здоровые и сумасбродные, как он. Единственное, что не укладывалось у них в головах, так это то, что он филиппинец. Филиппинец, и так вымахал – двести пятьдесят фунтов весу! Но это обстоятельство лишь радовало толпу. Помнишь, как радовался весь мир, когда одна мамаша благополучно разродилась пятерней?
В полночь из постели пришлось вытащить начальника полиции, чтобы спросить у него совета, и надо ли говорить, как он был взбешен. Добрых полчаса бились, чтобы втолковать ему, что стряслось, но и после этого у него не было уверенности, что он все правильно понял. Наконец начальник полиции слез с кровати, оделся и примчался к зданию арены по запруженным улицам в красной машине с эскортом мотоциклистов, по полдюжины спереди и сзади, на скорости под сто миль в час. Помню, как глаза полезли у него на лоб, когда он увидел конную полицию, гарцевавшую по проходам арены, Интернационала в центре ринга и полсотни филиппинцев, швырявших с галерки бутылки. Одна из них грохнулась о цементный пол прямо рядом с ним. Вот тогда он обернулся и узрел маленьких филиппинцев на верхотуре. Душа у него ушла в пятки.
– Какого черта нужно там этим расфуфыренным филиппинцам? – спросил он.
– Ха! – отозвался репортер из «Ньюз». – Они там заперлись и швыряются бутылками из-под шипучки. Посмотрим, как вы их оттуда выкурите. Ведь вы шеф полиции, так действуйте же. Сгоните их оттуда. Уберите с ринга Интернационала. Вы же храбрый человек. Пойдите и вышвырните его оттуда.
Шеф смерил Интернационала оценивающим взглядом и решил воздействовать на него словом. Он говорил, что если Интернационал уйдет по-хорошему, его не посадят, а отпустят домой, а если откажется, они прыснут на него газом и упекут в тюрьму лет на десять. Интернационал ответил: «Вы ничего не знаете, не знаете вы ничего». А один филиппинец попал бутылкой в лошадь, и та сиганула на ринг аж из шестого ряда. Полицейский, что сидел – на ней верхом, сделал над собой неимоверное усилие и рухнул с лошади на сиденья четвертого ряда, потому что Интернационал шагнул в его сторону. Ошалелая лошадь стала как вкопанная, и Интернационал прыгнул в седло. За всю историю борьбы не было ничего более умопомрачительного. Я боялся, что он собирается вышвырнуть с ринга и лошадь, но у него было слишком доброе сердце, чтобы пойти на такую низость. Он любил бессловесных тварей.
Снаружи время от времени доносилось улюлюканье толпы. Все догадывались, в честь кого, кроме шефа полиции.
– Какого черта они там воют? – спросил он. Ни один фараон не решился ответить, тогда заговорил репортер из «Ньюз».
– Ха-ха, – ухмыльнулся он. – Это они так приветствуют вас и ваших полицейских. Так-то. Все до единого, мужчины, женщины и дети, там на улице – стопроцентно за Интернационала.
Тогда шеф двинулся ко мне. Ему уже все осточертело до крайности.
– Вы его менеджер? – спросил он.
Я ответил да.
– Прекрасно. – сказал он. – Вот и уведите его оттуда.
И опять я принялся умолять Интернационала уйти с ринга. Проклятая лошадь так заржала на меня, что я чуть не грохнулся. Она, наверное, тоже не хотела уходить с ринга. Интернационал ответил, как и прежде. «Ты ничего не знаешь», – начал было он, но я прервал его: «Знаю, знаю, не надо больше об этом. Я ничего не знаю. Только ради всего святого, Рамон, уходи ты с этого ринга к такой-то матери». Он не шелохнулся.
Тогда шеф, Василий Иванович, его менеджер, рефери, секунданты, репортеры и десятка два полисменов собрали маленькое совещание. Они решили послать Василия Ивановича обратно на ринг продолжать схватку, но тот и слушать ничего не желал. Стал топать ногами, как ребенок, тыча в лошадь, но все это были отговорки. Он был перепуган до смерти. Он твердил, что его уже объявили раз победителем и хватит. Тогда шеф сел на пол и заскрежетал зубами. Его же ославят, опозорят на весь город, на смех подымут.
Он вскочил вне себя от ярости.
– Газом его! – приказал он.
Посмотрел на галерку, где засели пятьдесят филиппинцев.
– Этих тоже! – ревел он. – Наших братьев меньших, коричневых филиппинцев. – орал он. – Газом их всех!
– А с лошадью как быть? – поинтересовался кто-то.
– Ее тоже, – велел шеф.
Потом услышал вой толпы на улице и передумал.
– Постойте, – сказал он. – Неужели среди вас не найдется пятидесяти полноценных мужчин, которые пойдут на ринг и скрутят его?
И одного не нашлось, где уж там пятьдесят.
Шеф дошел до точки. Позвонил мэру, и тот костерил его минут пять. Затем мэр приказал оставить конного филиппинского борца в покое и ту полусотню филиппинцев, что поменьше – тоже. И пусть они себе сидят в зале, пока не уснут или там проголодаются, и тогда уберутся восвояси.
Шеф был в отчаянии. Это было похуже, чем забастовка. Раз в десять хуже.
– Я не могу пойти на это, – сказал рефери Даймонд Гейтс.
– Сможешь, еще как сможешь! – ответил на это шеф. – А ну, живо, иди объявляй этого долбаного филиппинца победителем, а то не видать вам здесь больше матчей по борьбе как своих ушей!
Тогда Даймонд Гейтс попытался пролезть на ринг. И как только он собирался нырнуть под канаты, перепуганная лошадь вставала на дыбы и принималась истошно ржать. Даймонд Гейтс отбегал до середины зала стуча зубами и обливаясь потом. Наконец он забрался кресло и объявил Рамона Интернационала победителем. Все, кто был в зале, завопили от радости, особенно полсотни маленьких филиппинцев на галерке. Постепенно зал опустел. Интернационал слез с лошади и ушел с ринга.
А как выбралась с ринга лошадь, я так и не выяснил. Ведь она была перепугана до смерти.
1936

1 2 3