Ради нее Урхарт решил отложить свои дела в сторону, что ему, впрочем, не совсем удалось.
— Это просто невозможно, — повторил канцлер казначейства, — в магазинах Рождества почти не чувствуется, а спад начался раньше, чем мы ожидали. Мы можем припудрить статистику, месяц, или два поводить всех за нос, но нам никого не обмануть, когда на Пасху выпускники школ заполнят бюро по трудоустройству. Большинство прямо со школьной скамьи встанут в очередь за пособием по безработице, и мы ни фига с этим не поделаем.
Четверо мужчин стояли в кружок, головой друг к другу, словно охраняя жуткие секреты. Урхарт спросил министра финансов, есть ли реальные шансы оттянуть наступление спада на пару месяцев, чтобы выиграть время. Но канцлер казначейства только подтвердил то, что Урхарт и сам знал.
Следующим заговорил, и очень кратко, Стэмпер. Пережевывать плохие новости никому не хочется.
— На четыре пункта, Френсис.
— Вверх?
— Вниз. Эта история с королем подкосила нашу популярность. На целых четыре пункта, и не в ту сторону.
Урхарт облизал языком свои тонкие губы. — А что у тебя, Альджи? Какое ведро помоев ты приготовил?
Урхарт обратился к казначею партии, и всем пришлось сгрудиться еще теснее, потому что казначей был ростом не выше пяти футов и расслышать его в гудящем зале было непросто. В отличие от министра финансов и Стэмпера он не знал о планах досрочных выборов, но и дураком не был. Когда казначея спрашивают, может ли живущая в долг партия спешно собрать десять миллионов фунтов, то он понимает, что неприятности не за горами. Он задрал голову, чтобы видеть остальных, и его лицо, лицо хорошо перекусившего человека, покраснело от напряжения.
— Ничего не выйдет. Так скоро после выборов, сразу же после Рождества и с этим спадом на носу… Мне не собрать десять миллионов за год, не то что за этот месяц. И надо смотреть правде в глаза: с какой стати им ссуживать такие деньги партии, которая имеет в парламенте микроскопическое и все время тающее большинство?
— Это ты о чем? — спросил Урхарт.
— Прости, Френсис, — объяснил Стэмпер, — записка, должно быть, у тебя на столе. Сегодня утром умер Фредди Бенкрофт.
С секунду Урхарт поразмышлял над новостью о кончине одного из своих заднескамеечников, депутата из центральных графств. Новость не ошеломляла: Бенкрофт был политическим трупом уже много лет, и на этот раз он помер окончательно.
— Какая жалость, а каким большинством он прошел?
Урхарту пришлось потрудиться, чтобы вставить какой-нибудь знак препинания или паузу между двумя этими мыслями. Однако собеседникам не надо было объяснять, что его беспокоит: мрачные газетные заголовки кампании по довыборам обычно создают в обществе новые настроения, и чаще всего не в пользу правящей партии, кандидату от которой приходится играть роль агнца на заклание.
— Еле-еле.
— Ах, черт!
— Мы проиграем там. И чем позже, тем крупнее.
— Первые довыборы при моем премьерстве. Не очень-то хорошая реклама. Я надеялся попасть на триумфальную колесницу, а не под ее колеса.
Их беседа была прервана появлением юнца с болезненного цвета лицом, в мятом костюме и неглаженном галстуке, решение которого встрять в явно доверительный разговор было продиктовано большим количеством рейнского, а также пари, заключенным с одной шустрой секретаршей, ставкой в котором был допуск в ее постель.
— Простите, я — новый сотрудник справочного отдела комитета партии. Не мог бы я получить ваши автографы?
Остальные молчали, ожидая, что Урхарт отчитает сопляка за наглость и уволит за неуважение к старшим, но он улыбнулся, словно приветствуя это вмешательство в их разговор:
— Вот видишь, Тим, кому-то я все-таки нужен! Он раписался на листке.
— О чем вы мечтаете, молодой человек?
— Я хочу стать министром финансов, мистер Урхарт.
— Это место занято! — запротестовал министр финансов.
— И все же… — предостерег премьер-министр.
— Попытайте счастья с Брунеем, — уже более серьезно посоветовал Стэмпер.
Были и еще шутки, пока листон бумаги обходил их по кругу, но когда веселье стихло и молодой человек удалился в сторону густо покрасневшей секретарши, Урхарт обнаружил, что на него смотрят смертельно серьезные, бескомпромиссные глаза Стэмпера. В отличие от остальных они оба понимали, насколько важны досрочные выборы. Если новости о спаде и дефиците бюджета можно было сравнить с затягиванием петли на шее. то известие о довыборах прозвучало как последний скрип задвижки, удерживающей закрытым люк под ногами. Или они найдут выход, или…
— Ну что, со счастливым Рождеством, Тим?
От слов Стэмпера повеяло холодом арктической ночи:
— Только не в этом году, Френсис. Только не теперь, не после этой истории с королем. Теперь это просто невозможно.
Часть вторая
Новый Год
Букингемский дворец
31 декабря
Дорогой сын!
Сегодня исполняется ровно год, кан я на троне, и меня одолевают дурные предчувствия.
Сегодня мне приснился сон: я в комнате, совершенно белой, и все слегка размыто, как это бывает в снах. Я думаю, это была больница. Я стою возле ванны, белой, как и все остальное, в которой две няньки купают моего отца, старого и изможденного, каким он был перед смертью. Они обращаются с ним нежно и осторожно, поддерживая его на плаву в теплой воде, он спокоен и счастлив, и я тоже. Я ощущаю спокойствие и ясность, которых не знал многие месяцы.
Потом появилась еще одна нянька. В рунах у нее сверток. Ребенок. Ты! Ты завернут в белую шаль. Но, как только я протягиваю руки, чтобы взять тебя у няньки, две другие, которые купали моего отца, исчезают. Я тянусь за тобой, но мой отец, оставшись без поддержки, вдруг погружается в воду, и она накрывает его лицо, его закрытые глаза. Я протягиваю к нему одну руку, но начинаешь падать ты. Чтобы помочь ему, спасти его, я должен позволить тебе упасть. Я не могу спасти вас обоих. У меня больше нет ни секунды на колебания, отец тонет, а ты падаешь из моих рук… Потом я проснулся.
Все это совершенно ясно для меня. Назначение королевской семьи в том, чтобы олицетворять собой непрерывную связь между прошлым и будущим; я не думаю, что это и дальше возможно. Король может связать себя с прошлым, с традициями, с тем, что отмирает. Или выбрать будущее с его неопределенностями, его опасностями и его надеждами. Нам нужно выбирать.
Я на перепутье и как человек, и как монарх. Я знаю, что в народе меня любят, но это не делает меня счастливым. Если эта популярность частично связана с непопулярностью премьер-министра, то ни для кого из нас это не сулит ничего хорошего. Мистер Урхарт — человек огромной силы воли и, я считаю, почти без угрызений совести. Он заявляет о своих исключительных правах на будущее — возможно, так и должен поступать любой премьер-министр, — но при этом демонстрирует полное отсутствие предусмотрительности.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73
— Это просто невозможно, — повторил канцлер казначейства, — в магазинах Рождества почти не чувствуется, а спад начался раньше, чем мы ожидали. Мы можем припудрить статистику, месяц, или два поводить всех за нос, но нам никого не обмануть, когда на Пасху выпускники школ заполнят бюро по трудоустройству. Большинство прямо со школьной скамьи встанут в очередь за пособием по безработице, и мы ни фига с этим не поделаем.
Четверо мужчин стояли в кружок, головой друг к другу, словно охраняя жуткие секреты. Урхарт спросил министра финансов, есть ли реальные шансы оттянуть наступление спада на пару месяцев, чтобы выиграть время. Но канцлер казначейства только подтвердил то, что Урхарт и сам знал.
Следующим заговорил, и очень кратко, Стэмпер. Пережевывать плохие новости никому не хочется.
— На четыре пункта, Френсис.
— Вверх?
— Вниз. Эта история с королем подкосила нашу популярность. На целых четыре пункта, и не в ту сторону.
Урхарт облизал языком свои тонкие губы. — А что у тебя, Альджи? Какое ведро помоев ты приготовил?
Урхарт обратился к казначею партии, и всем пришлось сгрудиться еще теснее, потому что казначей был ростом не выше пяти футов и расслышать его в гудящем зале было непросто. В отличие от министра финансов и Стэмпера он не знал о планах досрочных выборов, но и дураком не был. Когда казначея спрашивают, может ли живущая в долг партия спешно собрать десять миллионов фунтов, то он понимает, что неприятности не за горами. Он задрал голову, чтобы видеть остальных, и его лицо, лицо хорошо перекусившего человека, покраснело от напряжения.
— Ничего не выйдет. Так скоро после выборов, сразу же после Рождества и с этим спадом на носу… Мне не собрать десять миллионов за год, не то что за этот месяц. И надо смотреть правде в глаза: с какой стати им ссуживать такие деньги партии, которая имеет в парламенте микроскопическое и все время тающее большинство?
— Это ты о чем? — спросил Урхарт.
— Прости, Френсис, — объяснил Стэмпер, — записка, должно быть, у тебя на столе. Сегодня утром умер Фредди Бенкрофт.
С секунду Урхарт поразмышлял над новостью о кончине одного из своих заднескамеечников, депутата из центральных графств. Новость не ошеломляла: Бенкрофт был политическим трупом уже много лет, и на этот раз он помер окончательно.
— Какая жалость, а каким большинством он прошел?
Урхарту пришлось потрудиться, чтобы вставить какой-нибудь знак препинания или паузу между двумя этими мыслями. Однако собеседникам не надо было объяснять, что его беспокоит: мрачные газетные заголовки кампании по довыборам обычно создают в обществе новые настроения, и чаще всего не в пользу правящей партии, кандидату от которой приходится играть роль агнца на заклание.
— Еле-еле.
— Ах, черт!
— Мы проиграем там. И чем позже, тем крупнее.
— Первые довыборы при моем премьерстве. Не очень-то хорошая реклама. Я надеялся попасть на триумфальную колесницу, а не под ее колеса.
Их беседа была прервана появлением юнца с болезненного цвета лицом, в мятом костюме и неглаженном галстуке, решение которого встрять в явно доверительный разговор было продиктовано большим количеством рейнского, а также пари, заключенным с одной шустрой секретаршей, ставкой в котором был допуск в ее постель.
— Простите, я — новый сотрудник справочного отдела комитета партии. Не мог бы я получить ваши автографы?
Остальные молчали, ожидая, что Урхарт отчитает сопляка за наглость и уволит за неуважение к старшим, но он улыбнулся, словно приветствуя это вмешательство в их разговор:
— Вот видишь, Тим, кому-то я все-таки нужен! Он раписался на листке.
— О чем вы мечтаете, молодой человек?
— Я хочу стать министром финансов, мистер Урхарт.
— Это место занято! — запротестовал министр финансов.
— И все же… — предостерег премьер-министр.
— Попытайте счастья с Брунеем, — уже более серьезно посоветовал Стэмпер.
Были и еще шутки, пока листон бумаги обходил их по кругу, но когда веселье стихло и молодой человек удалился в сторону густо покрасневшей секретарши, Урхарт обнаружил, что на него смотрят смертельно серьезные, бескомпромиссные глаза Стэмпера. В отличие от остальных они оба понимали, насколько важны досрочные выборы. Если новости о спаде и дефиците бюджета можно было сравнить с затягиванием петли на шее. то известие о довыборах прозвучало как последний скрип задвижки, удерживающей закрытым люк под ногами. Или они найдут выход, или…
— Ну что, со счастливым Рождеством, Тим?
От слов Стэмпера повеяло холодом арктической ночи:
— Только не в этом году, Френсис. Только не теперь, не после этой истории с королем. Теперь это просто невозможно.
Часть вторая
Новый Год
Букингемский дворец
31 декабря
Дорогой сын!
Сегодня исполняется ровно год, кан я на троне, и меня одолевают дурные предчувствия.
Сегодня мне приснился сон: я в комнате, совершенно белой, и все слегка размыто, как это бывает в снах. Я думаю, это была больница. Я стою возле ванны, белой, как и все остальное, в которой две няньки купают моего отца, старого и изможденного, каким он был перед смертью. Они обращаются с ним нежно и осторожно, поддерживая его на плаву в теплой воде, он спокоен и счастлив, и я тоже. Я ощущаю спокойствие и ясность, которых не знал многие месяцы.
Потом появилась еще одна нянька. В рунах у нее сверток. Ребенок. Ты! Ты завернут в белую шаль. Но, как только я протягиваю руки, чтобы взять тебя у няньки, две другие, которые купали моего отца, исчезают. Я тянусь за тобой, но мой отец, оставшись без поддержки, вдруг погружается в воду, и она накрывает его лицо, его закрытые глаза. Я протягиваю к нему одну руку, но начинаешь падать ты. Чтобы помочь ему, спасти его, я должен позволить тебе упасть. Я не могу спасти вас обоих. У меня больше нет ни секунды на колебания, отец тонет, а ты падаешь из моих рук… Потом я проснулся.
Все это совершенно ясно для меня. Назначение королевской семьи в том, чтобы олицетворять собой непрерывную связь между прошлым и будущим; я не думаю, что это и дальше возможно. Король может связать себя с прошлым, с традициями, с тем, что отмирает. Или выбрать будущее с его неопределенностями, его опасностями и его надеждами. Нам нужно выбирать.
Я на перепутье и как человек, и как монарх. Я знаю, что в народе меня любят, но это не делает меня счастливым. Если эта популярность частично связана с непопулярностью премьер-министра, то ни для кого из нас это не сулит ничего хорошего. Мистер Урхарт — человек огромной силы воли и, я считаю, почти без угрызений совести. Он заявляет о своих исключительных правах на будущее — возможно, так и должен поступать любой премьер-министр, — но при этом демонстрирует полное отсутствие предусмотрительности.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73