– А, что б ее!
– Не волнуйтесь так, мне надо понять, в чем дело, – говорит Знаменский в трубку. – Скажите, факты, которыми собирались давить… хорошо, назовем «мужской разговор»… эти факты действительно могли напугать Пузановского?.. Понятно… Да-да, мы примем меры! – Пал Палыч кладет трубку, и они с Томиным глядят друг на друга, взвешивая услышанное.
– Так или иначе, надо вмешиваться.
– Да, – соглашается Томин. – И, может быть, минуты дороги. Это такая братия!
– Я звоню дежурному по городу, чтобы ближайший патруль прорвался в квартиру. А ты, Саша, звони Пузановскому и расшифровывайся!
– Еще утром мы завязывались в три узла, чтобы его отпустить! – восклицает Томин, однако Знаменский уже соединился с дежурным, и Томин берется за городской телефон:
– Иван Данилыч? По вопросу твоей жизни и смерти! На проводе брюнет, с которым тебя сегодня задерживали! Слышу голоса, шум… Драка? Двое чужих пришли права качать. Верно?.. Помолчи! Я дело говорю! – Он переходит на жесткий тон. – Слушай внимательно! Я – не Неизвестный, а майор из уголовного розыска! Квартира окружена. Не набирай себе лишних статей! Я тебя предупредил, ты понял? За все будешь отвечать первый! Скажи своим, чтобы я слышал: «Ребята, все, мы засыпались!..» Громче: «Ребята, мы засыпались, милиция!» Вот так, молодец. Не вешай трубку! Я тебе в порядке исключения разрешу взять в камеру побольше колбаски… (Томин старается удержать Пузановского у телефона, чтобы хоть так отчасти контролировать ситуацию.)
Бывший на связи с дежурным Знаменский сообщает:
– Патруль подъезжает.
– Сейчас позвонят в дверь, – окрепшим голосом говорит Томин в трубку. – Открыть немедленно! И не вздумайте сопротивляться!
* * *
Знаменский и Томин выскакивают у дома Пузановского и спешат в подъезд мимо милицейской машины.
А в квартире, в первой комнате, под наблюдением милиционеров все, кроме Раисы, стоят лицом к стене с заложенными за голову руками.
– Товарищ майор, застали форменную поножовщину, – докладывают Знаменскому.
– Разберемся, – говорит он и подходит прежде всего к Раисе.
По разгрому вокруг можно судить, что звонок Томина был более чем своевременным: шкаф от двери в смежную комнату отодвинут, там виден сломанный стул, ковер комком сбит в угол, на полу разные неожиданные предметы.
В первой комнате беспорядка меньше, но и тут валяется почему-то затоптанное полотенце, кресло лежит на боку, подмяв под себя туфли Раисы. На столе два ножа – Тыквы и Царапова.
Не лучше выглядят задержанные. У Печкина оторван рукав пиджака и подбит глаз, у Тыквы по лицу размазана кровь, у Царапова на груди остались лишь клочья от рубашки и майки; автомеханик всклокочен, на щеке багровый подтек. Только на Пузановском не заметно следов борьбы; видно, он уклонился-таки от свалки – потому и трубку снял.
– Вы спасли мне жизнь, – говорит Раиса. Она стоит босиком, опершись о стол, и ее сотрясает то ли дрожь, то ли сухое, без слез рыдание. – Извините за опознание…
– Об этом позже. – Знаменский поднимает кресло и жестом предлагает ей сесть.
Раиса садится, машинально надевает туфли.
А Томин обходит задержанных и каждому достаются наручники.
– Фасадом попрошу, – говорит Томин, трогая за плечо Тыкву. – А, Юрочка! Недолго на свободе погулял.
– Зато душу отвел! – вызывающе ощеривается Тыква и привычно подставляет руки для металлических браслетов.
Автомеханик, увидя наручники, неумело протягивает перед собой ладони.
– Ага, мастер – золотые руки… – Томин качает головой. – Привет, Иван Данилыч! Вспоминай скоренько, где сбережения. Придут понятые – начнем обыск. А добровольно выданное зачтется на суде как вид раскаяния.
– Нечего мне выдавать, – жалобно отвечает Пузановский. – Все выгреб! Вот тот… длинноногий… – Голос его пресекается, и он всхлипывает, будто карикатурный обрюзгший младенец.
– Неужели все? – весело удивляется Томин. – Так облегчил нам работу? – и он смотрит в спину вора с любопытством.
– Повернитесь! Ба!.. – ахает Томин. – Ца-ра-пов!.. Вот так встреча! По всем разумным расчетам, вы должны подъезжать к Батуми или Норильску!
Однако вор не расположен беседовать. Он протягивает Томину руки как что-то ему самому теперь не нужное, но даже не смотрит на инспектора и следователя.
Не «подыграл» он им, даже подпортил торжество тем, что как-то не отреагировал на поимку. И Знаменский с Томиным взглядывают в сторону Раисы: что свело эту женщину с Цараповым в дикой авантюре?
То ли от мимолетной своей задумчивости, то ли от жалкого вида Печкина Томин обращается к нему иным тоном, чем к другим.
– Эх, Печкин, Печкин! – только и произносит он, но звучит это обвиняюще.
Печкина словно током бьет от тона инспектора, от щелканья наручников.
– Что Печкин? Что Печкин? Все на меня? Я хуже всех?!
– Тихо, задержанный! – подает басистый голос ближайший милиционер.
– Начальник! – Печкин вдруг валится перед Томиным на колени. – Я первый признаюсь! Я первый! Про всех расскажу! Про Пузо расскажу! Про Самородка расскажу! Убить хотели, все признаю! Виновен… Не хочу вышку… Простите… Только жить!.. А-а-а… Все скажу! Кого в речку бросили, скажу!..
* * *
Прошло несколько месяцев. В кабинете Знаменского заканчивается очная ставка между вором и Шариповым – завмагом, которого он когда-то обворовал, притворившись вершителем правосудия. Ситуация парадоксальная – преступник уличает потерпевшего.
– Никакого ареста я не пугался! – Шарипов демонстрирует дутое негодование. – Как вы даже можете верить?! Этому преступнику!
– Вопрос, собственно, не в том, чего вы там пугались или не пугались, – со скрытым юмором говорит Знаменский. – Была ли кража и признаете ли вы своими перечисленные Цараповым ценности?
– Да откуда у меня такие деньги… такие вещи! Ну вы сами подумайте! Просто смешно! – через силу смеется Шарипов.
– Итак, записываем в протокол, что от вещей вы отказались?
– Минуточку… – в смятении бормочет Шарипов, и рука его непроизвольно дергается вперед, чтобы остановить занесенную над протоколом авторучку. – И… что с ними будет?
– Как бесхозные поступят в государственный доход.
Гримаса страдания искажает черты Шарипова. Второй раз он утрачивает кровное добро, которое уже было горько оплакано!
Но страх все же пересиливает жадность:
– Отказываюсь… Не мои.
Знаменский ногтем отмечает место в протоколе:
– Подпись. – Шарипов расписывается. – Пропуск.
Идя к выходу, Шарипов невольно описывает дугу, стараясь держаться от Царапова подальше. У двери оборачивается и видит его издевательскую усмешку.
– У-у, воровская морда! – выпаливает он.
Вор оборачивается к Знаменскому:
– Такого грех не почистить, Пал Палыч!
– Не будем строить Робин Гуда.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18