Они наверняка считали, что сумели вернуть на место сознание Саши Королева, как взятую напрокат вещь. Они лишь поставили галочку в длинном списке детских имен и фамилий. Или крестик. Или прочерк, означающий, что данный носитель «пуст».
И они не удосужились доложить Шепотину о том, что нашелся один из его бывших подчиненных.
И даже после того, как я сам вышел на связь с Игорем, он не придал особого значения факту моей реинкарнации. Он даже не поинтересовался, когда и как меня угораздило отправиться в дюпоновский «иной мир». Ему на это было наплевать. И не удивление, и не радость он испытывал, разговаривая со мной той ночью, а всего лишь досаду, ведь звонок мой означал, что со мной придется возиться, тратить на меня время, отвлекать людей от тайной операции…
Значит, не я первый и не я последний и такое случалось в их практике и раньше. Возможно, даже не один раз, а в десятках, сотнях случаев.
«Издержки», сказал Гульченко. Живые издержки чудотворчества сильных мира сего.
Теперь понятно, почему обезовцы и Шепотин были вынуждены эвакуировать меня из Дейска. Видимо, они уже имели печальный опыт по этой части. Не все же реинкарнированные были намерены притворяться малышами. Наверняка среди них находились те, кто начинал качать свои права (и прежде всего перед родителями), требовать, угрожать жалобами в разные инстанции… И тогда в отношении «невозвращенцев» было придумано нечто такое, что позволяло избежать утечки секретной информации о массовой реинкарнации.
Единственный надежный способ заставить взрослых детей молчать заключался бы в том, чтобы изолировать их от контакта с обществом, поместить в такое место, куда не могут добраться ни родственники, ни репортеры, ни правозащитники.
Что-то вроде интерната. Или детского дома. А точнее — «взрослого дома»…
Значит, туда-то меня сейчас и везут. Нет, на произвол судьбы меня, конечно, не бросят. Хотя бы потому, что я понадоблюсь им в качестве консультанта — ведь в бытность свою инвестигатором я почерпнул много разной информации, в том числе и о реинкарнации. А если еще проговорюсь, что последние дни своей жизни провел в компании Дюпона, — то и тем более…
Им очень надо успеть запрыгнуть на ходу в набирающий скорость состав.
При этом они не боятся ни угрызений собственной совести, ни всемирного возмущения. Они не гнушаются лгать родителям, рушить семейное счастье, подвергать детей бесчеловечным опытам. Им плевать на любые тяжкие последствия своей аморальной деятельности.
По той же причине, которой руководствовались те, кто вершил судьбы мира во все времена. Когда стоит отнюдь не умозрительно-литературный вопрос «быть или не быть», все средства годятся, чтобы выцарапать у судьбы положительный ответ на него. Если это удастся — то, как известно, победителей не судят. А на нет — и суда нет.
Наверное, по большому счету именно так и следует поступать. Решительно, не оглядываясь на возможные последствия и не прислушиваясь к стонам тех, кто пострадал от этой решительности. Идти до конца. Не останавливаться. Не сомневаться. Глушить в себе некстати просыпающуюся совесть словами о долге, о великой миссии во имя и ради жизни на Земле… Или ссылками на то, что ты — человечек маленький и за тебя твою судьбу решают другие.
Выбираем не мы —
Выбирают нас.
Ну, а мы не должны
Обсуждать приказ.
Лишь такие моральные извращенцы, как я, почему-то не способны принять и понять эту железную необходимость.
Но самое страшное — что иного выхода не видно. Значит, мне придется стать в одну шеренгу с Шепотиным, Гульченко и прочими и действовать теми же средствами и методами.
Смогу ли я не дрогнуть в решающий момент? Не победят ли сомнения в моей душе ту целесообразность, о которой мне будут твердить на разные голоса?
Не знаю. Понятия не имею.
А, может быть, и вправду зря я ломаю голову над этими проблемами? Может, надо зажмурить покрепче глаза и вместе со всеми ринуться вдогонку отправляющемуся поезду?..
* * *
Пример моих спутников оказывается заразительным, и перед самой посадкой я вырубаюсь. Да таким крепким сном, что Шепотину и Гульченко приходится приложить немалые усилия, чтобы привести меня в чувство.
В последнее время, просыпаясь, я надеюсь, что вся эта ерунда с реинкарнацией мне приснилась и что, открыв глаза, я с облегчением увижу себя в своем прежнем теле, со всеми его болячками и хворями.
Но и на этот раз пробуждение связано с разочарованием, и я с отвращением обозреваю свои слишком короткие ручонки и слишком маленькие ноги с неизвестно откуда взявшимся синяком на левой коленке.
Когда мы покидаем салон аэра, Гульченко пристраивается рядом со мной и зачем-то берет своей шершавой, короткопалой пятерней мою ладошку. Впаять ему, что ли, по первое число за мнимую заботливость? Хотя ладно, пусть живет. Пока…
Спускаться по трапу действительно неудобно: приходится вытягивать одну ногу, чтобы нащупать следующую ступеньку, а потом подтягивать к ней другую. В мире почему-то все рассчитано на взрослых. О детях же не думает никто. Наверное, само собой подразумевается, что пятилетний ребенок не должен путешествовать один, без всевозможных опекунов…
На площади перед аэропортом нас уже ждет машина с водителем — скупым на слова молодым человеком в костюме с галстуком и с короткой армейской стрижкой.
Стоит глубокая ночь — самое подходящее время для перевозки секретного живого груза.
На этот раз Шепотин взгромождается на переднее сиденье, а рядом со мной садится обезовец.
Хм, если шеф думает, что таким способом ему удастся избежать продолжения нашего интервью, то он ошибается!..
Однако вскоре выясняется, что ошибался не он, а я.
Едва машина выезжает со стоянки, как я получаю едва ощутимый укол в руку и мгновенно проваливаюсь в сон без каких-либо сновидений.
Когда же вновь выныриваю в реальность, то оказывается, что мы уже никуда не едем и что вообще дело происходит не в машине, а в какой-то маленькой комнатке, смахивающей на дешевый номер в придорожном мотеле.
Чтобы уяснить обстановку, требуется не больше минуты.
Я лежу под одеялом на небольшой, явно детской кровати. Однако весь остальной интерьер помещения вовсе не напоминает детскую комнату.
Стены, окрашенные в бежевый цвет, встроенные в них плафоны освещения, шкаф, кресло и даже столик с компьютером. Через приоткрытую дверь виднеется закуток с раковиной и душевой кабиной. Все это — миниатюрное, видимо, сделанное по спецзаказу, и без труда умещается на двенадцати квадратных метрах. Относительный комфорт: сплит-система над окном наполняет комнату свежим воздухом с лесными ароматами. Окно, кстати, с наружными решетками — ну, конечно, разве они могли от этого удержаться? Хотя непонятно, какую функцию призваны выполнять эти решетки:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113
И они не удосужились доложить Шепотину о том, что нашелся один из его бывших подчиненных.
И даже после того, как я сам вышел на связь с Игорем, он не придал особого значения факту моей реинкарнации. Он даже не поинтересовался, когда и как меня угораздило отправиться в дюпоновский «иной мир». Ему на это было наплевать. И не удивление, и не радость он испытывал, разговаривая со мной той ночью, а всего лишь досаду, ведь звонок мой означал, что со мной придется возиться, тратить на меня время, отвлекать людей от тайной операции…
Значит, не я первый и не я последний и такое случалось в их практике и раньше. Возможно, даже не один раз, а в десятках, сотнях случаев.
«Издержки», сказал Гульченко. Живые издержки чудотворчества сильных мира сего.
Теперь понятно, почему обезовцы и Шепотин были вынуждены эвакуировать меня из Дейска. Видимо, они уже имели печальный опыт по этой части. Не все же реинкарнированные были намерены притворяться малышами. Наверняка среди них находились те, кто начинал качать свои права (и прежде всего перед родителями), требовать, угрожать жалобами в разные инстанции… И тогда в отношении «невозвращенцев» было придумано нечто такое, что позволяло избежать утечки секретной информации о массовой реинкарнации.
Единственный надежный способ заставить взрослых детей молчать заключался бы в том, чтобы изолировать их от контакта с обществом, поместить в такое место, куда не могут добраться ни родственники, ни репортеры, ни правозащитники.
Что-то вроде интерната. Или детского дома. А точнее — «взрослого дома»…
Значит, туда-то меня сейчас и везут. Нет, на произвол судьбы меня, конечно, не бросят. Хотя бы потому, что я понадоблюсь им в качестве консультанта — ведь в бытность свою инвестигатором я почерпнул много разной информации, в том числе и о реинкарнации. А если еще проговорюсь, что последние дни своей жизни провел в компании Дюпона, — то и тем более…
Им очень надо успеть запрыгнуть на ходу в набирающий скорость состав.
При этом они не боятся ни угрызений собственной совести, ни всемирного возмущения. Они не гнушаются лгать родителям, рушить семейное счастье, подвергать детей бесчеловечным опытам. Им плевать на любые тяжкие последствия своей аморальной деятельности.
По той же причине, которой руководствовались те, кто вершил судьбы мира во все времена. Когда стоит отнюдь не умозрительно-литературный вопрос «быть или не быть», все средства годятся, чтобы выцарапать у судьбы положительный ответ на него. Если это удастся — то, как известно, победителей не судят. А на нет — и суда нет.
Наверное, по большому счету именно так и следует поступать. Решительно, не оглядываясь на возможные последствия и не прислушиваясь к стонам тех, кто пострадал от этой решительности. Идти до конца. Не останавливаться. Не сомневаться. Глушить в себе некстати просыпающуюся совесть словами о долге, о великой миссии во имя и ради жизни на Земле… Или ссылками на то, что ты — человечек маленький и за тебя твою судьбу решают другие.
Выбираем не мы —
Выбирают нас.
Ну, а мы не должны
Обсуждать приказ.
Лишь такие моральные извращенцы, как я, почему-то не способны принять и понять эту железную необходимость.
Но самое страшное — что иного выхода не видно. Значит, мне придется стать в одну шеренгу с Шепотиным, Гульченко и прочими и действовать теми же средствами и методами.
Смогу ли я не дрогнуть в решающий момент? Не победят ли сомнения в моей душе ту целесообразность, о которой мне будут твердить на разные голоса?
Не знаю. Понятия не имею.
А, может быть, и вправду зря я ломаю голову над этими проблемами? Может, надо зажмурить покрепче глаза и вместе со всеми ринуться вдогонку отправляющемуся поезду?..
* * *
Пример моих спутников оказывается заразительным, и перед самой посадкой я вырубаюсь. Да таким крепким сном, что Шепотину и Гульченко приходится приложить немалые усилия, чтобы привести меня в чувство.
В последнее время, просыпаясь, я надеюсь, что вся эта ерунда с реинкарнацией мне приснилась и что, открыв глаза, я с облегчением увижу себя в своем прежнем теле, со всеми его болячками и хворями.
Но и на этот раз пробуждение связано с разочарованием, и я с отвращением обозреваю свои слишком короткие ручонки и слишком маленькие ноги с неизвестно откуда взявшимся синяком на левой коленке.
Когда мы покидаем салон аэра, Гульченко пристраивается рядом со мной и зачем-то берет своей шершавой, короткопалой пятерней мою ладошку. Впаять ему, что ли, по первое число за мнимую заботливость? Хотя ладно, пусть живет. Пока…
Спускаться по трапу действительно неудобно: приходится вытягивать одну ногу, чтобы нащупать следующую ступеньку, а потом подтягивать к ней другую. В мире почему-то все рассчитано на взрослых. О детях же не думает никто. Наверное, само собой подразумевается, что пятилетний ребенок не должен путешествовать один, без всевозможных опекунов…
На площади перед аэропортом нас уже ждет машина с водителем — скупым на слова молодым человеком в костюме с галстуком и с короткой армейской стрижкой.
Стоит глубокая ночь — самое подходящее время для перевозки секретного живого груза.
На этот раз Шепотин взгромождается на переднее сиденье, а рядом со мной садится обезовец.
Хм, если шеф думает, что таким способом ему удастся избежать продолжения нашего интервью, то он ошибается!..
Однако вскоре выясняется, что ошибался не он, а я.
Едва машина выезжает со стоянки, как я получаю едва ощутимый укол в руку и мгновенно проваливаюсь в сон без каких-либо сновидений.
Когда же вновь выныриваю в реальность, то оказывается, что мы уже никуда не едем и что вообще дело происходит не в машине, а в какой-то маленькой комнатке, смахивающей на дешевый номер в придорожном мотеле.
Чтобы уяснить обстановку, требуется не больше минуты.
Я лежу под одеялом на небольшой, явно детской кровати. Однако весь остальной интерьер помещения вовсе не напоминает детскую комнату.
Стены, окрашенные в бежевый цвет, встроенные в них плафоны освещения, шкаф, кресло и даже столик с компьютером. Через приоткрытую дверь виднеется закуток с раковиной и душевой кабиной. Все это — миниатюрное, видимо, сделанное по спецзаказу, и без труда умещается на двенадцати квадратных метрах. Относительный комфорт: сплит-система над окном наполняет комнату свежим воздухом с лесными ароматами. Окно, кстати, с наружными решетками — ну, конечно, разве они могли от этого удержаться? Хотя непонятно, какую функцию призваны выполнять эти решетки:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113