Пойдем ко мне. Сегодня мы с тобой будем спать вместе, и братец Гэйб не узнает, о чем мы будем секретничать. Не правда ли? Ну пойдем!
Не успел удивленный Гэбриель опомниться, как она утащила оторопевшую, но широко улыбающуюся девочку к себе в спальню, оставив его одного в комнате. Когда, немного погодя, Олли высунула кудрявую головку, насмешливо крикнула: «Спокойной ночи, старина Гэйб!»— хлопнула дверью и заперла ее на задвижку, Гэбриель испытал новый приступ удивления, смягчаемый, правда, тем, что с этой минуты он более не беспокоился за девочку.
Подобно каменному истукану стоял он перед очагом. Как мог он так ошибиться? Как мог принять всерьез притворный гнев миссис Конрой? А Олли? Неужели и она притворялась, когда говорила, что терпеть не может его жену? Ответ на эти сложные и многоразличные вопросы был только один — женщин не поймешь! «Да, странные существа женщины, — бормотал Гэбриель, пробираясь в маленькую уединенную комнатку, предназначенную в их доме для Олли. — Не мне в них разбираться, нет у меня такого таланта!» Размышляя по этому поводу, отчасти чувствуя свою вину, отчасти испытывая облегчение, он лег спать.
2. СОКРОВИЩЕ НАЙДЕНО, ПОТОМ УТРАЧЕНО
Поскольку до нас не дошло ни слова из ночной беседы Олли с ее невесткой, мужской половине моих читателей придется довольствоваться истолкованием дальнейшего поведения обеих собеседниц в духе приведенной выше сентенции Гэбриеля. Что касается моих читательниц, к неизменному беспристрастию которых, а равно и всегдашнему снисхождению к слабостям человеческим я взываю на этих страницах, то они, я уверен в этом, уже все поняли и так. Ни одну из них, конечно, не удивит, что наутро Олли и миссис Конрой были в неразрывной дружбе и что Гэбриелю непрестанно доставалось то от одной из них, то от другой, чего он, без сомнения, и заслуживал.
— Ты дурно заботишься о Жюли, — заявила однажды брату Олли, лишая себя для беседы с ним на целые пять минут общества миссис Конрой.
Гэбриель удивленно раскрыл глаза.
— Я мало бываю дома последнее время. Но ведь это только потому, что не хочу вам надоедать, — извиняющимся тоном сказал он. — Должно быть, ты имеешь в виду, Олли, что припасы на исходе. Я столько времени потратил на эту жилу на холме, что совсем запустил прииск; за последние дни не намыл ни крупинки золота. Да, солонина, наверное, уже идет к концу. Но я это дело улажу, Олли, будь спокойна.
— Да я не про то совсем, Гэйб! Солонина тут ни при чем. Я хотела сказать тебе… хотела сказать… что ты очень плохой муж. Вот что! — заявила Олли напрямик.
Гэбриель нисколько не рассердился. Он задумчиво поглядел на сестру.
— Наверное, так оно и есть. Женат я никогда не был; в этом деле, как говорится, новичок. Не гожусь я для женщины, которая уже была замужем. И за кем?! За образованным человеком! За ученым!
— Да нет, ты нисколько не хуже его, — возразила Олли, — и любит она тебя гораздо сильнее. Все дело в том, что ты к ней недостаточно внимателен, Гэйб, — поспешила добавить девочка в ответ на протестующий жест брата. — Ну вот, возьми молодых супругов, которые приезжали на прошлой неделе из Симпсона и останавливались у миссис Маркл. Муж только и делал, что заботился о своей жене. То он шалью ее укутает, то окно откроет, то снова закроет и каждые пять минут спрашивает, хорошо ли ей да как она себя чувствует. И сидели они вдвоем все время вот так…
Тут Олли, одержимая желанием довести до сознания Гэбриеля, что есть истинное семейное блаженство, попыталась обнять его могучую талию своими маленькими ручками.
— Как? При всем честном народе? — спросил Гэбриель, сконфуженно разглядывая обвивавшие его ручки сестры.
— Конечно. Что же тут такого? Им хотелось, чтобы все знали, что они муж и жена.
— Олли! — вскричал Гэбриель. — Твоя невестка совсем иначе воспитана. Она посчитает это за грубость.
Но Олли бросила на брата лукавый взгляд, тряхнула кудрями и, заявив с загадочным видом: «А ты попробуй!»— удалилась в комнату миссис Конрой.
По счастью для Гэбриеля, миссис Конрой не давала ему ни малейшего повода для проявления супружеской нежности. Правда, она ни в чем не упрекала его и ни словом не напоминала о недавней размолвке, но она была с ним холодна. В душе Гэбриель был даже рад, что может не спешить с выполнением совета Олли; дни шли за днями, и его вера в мудрость сестры постепенно ослабевала. Не решаясь все же полностью пренебречь ее мнением, он однажды в воскресный день, прогуливаясь с миссис Конрой по главной — и единственной — улице Гнилой Лощины, попытался у всех на виду обнять жену за талию. То, что миссис Конрой спокойно, но весьма решительно высвободилась из его объятий, еще более усилило сомнения Гэбриеля.
— Я сделал это только потому, что ты так посоветовала, Олли; провалиться мне на этом месте, если она хоть чуточку была довольна. Даже ребята, кто был поблизости, и те удивились. А Джо Гобсон, тот просто захохотал.
— Когда же это произошло? — спросила Олли.
— В воскресенье.
Олли (встревоженно). А где ты с ней был?
Гэбриель . На главной улице.
Олли (возводя к небу голубые глазки). Нет, Гэйб, второго такого осла, как ты, свет еще не видывал!
Гэбриель (покорно и задумчиво). Должно быть, ты права, Олли.
Как бы там ни было, воюющие стороны установили между собой подобие мира, и миссис Конрой отменила поездку в Сан-Франциско. Она, видимо, уладила в какой-то мере свои дела посредством переписки; во всяком случае, две недели подряд она с большим нетерпением дожидалась прихода очередной почты. А в один прекрасный день к ней прибыл с почтовой каретой джентльмен, играющий не последнюю роль в нашем рассказе.
Он сошел с уингдэмского дилижанса в ореоле общего поклонения. Во-первых, все знали, что он богатый сан-францисский банкир и капиталист. Во-вторых, его грубоватая энергия, цинически-панибратская манера в обращении с людьми, глубокое презрение ко всему на свете, что не имеет прямого отношения к деньгам и материальным ценностям, пуще же всего известная всем удачливость в его делах, которая, конечно, не могла быть простым везением, а скорее всего являлась результатом последовательно проводимого весьма разумного метода, — все это не могло не покорить спутников великого человека, внимавших всю дорогу его веским речам и безапелляционным суждениям. Они легко прощали ему некоторую нетерпимость во взглядах, ибо человек он был, как видно, прямой и, объясняя свою точку зрения, имел обыкновение похлопывать собеседника по плечу. Он быстро привил им свой взгляд на вещи, причем убедил их не столько логикой доводов, сколько бесспорным фактом своего преуспеяния, к которому невозможно было не отнестись с почтением. Цинические его суждения не вызывали протеста, поскольку заведомо было известно, что они нисколько не повредили ему в практической жизни.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129
Не успел удивленный Гэбриель опомниться, как она утащила оторопевшую, но широко улыбающуюся девочку к себе в спальню, оставив его одного в комнате. Когда, немного погодя, Олли высунула кудрявую головку, насмешливо крикнула: «Спокойной ночи, старина Гэйб!»— хлопнула дверью и заперла ее на задвижку, Гэбриель испытал новый приступ удивления, смягчаемый, правда, тем, что с этой минуты он более не беспокоился за девочку.
Подобно каменному истукану стоял он перед очагом. Как мог он так ошибиться? Как мог принять всерьез притворный гнев миссис Конрой? А Олли? Неужели и она притворялась, когда говорила, что терпеть не может его жену? Ответ на эти сложные и многоразличные вопросы был только один — женщин не поймешь! «Да, странные существа женщины, — бормотал Гэбриель, пробираясь в маленькую уединенную комнатку, предназначенную в их доме для Олли. — Не мне в них разбираться, нет у меня такого таланта!» Размышляя по этому поводу, отчасти чувствуя свою вину, отчасти испытывая облегчение, он лег спать.
2. СОКРОВИЩЕ НАЙДЕНО, ПОТОМ УТРАЧЕНО
Поскольку до нас не дошло ни слова из ночной беседы Олли с ее невесткой, мужской половине моих читателей придется довольствоваться истолкованием дальнейшего поведения обеих собеседниц в духе приведенной выше сентенции Гэбриеля. Что касается моих читательниц, к неизменному беспристрастию которых, а равно и всегдашнему снисхождению к слабостям человеческим я взываю на этих страницах, то они, я уверен в этом, уже все поняли и так. Ни одну из них, конечно, не удивит, что наутро Олли и миссис Конрой были в неразрывной дружбе и что Гэбриелю непрестанно доставалось то от одной из них, то от другой, чего он, без сомнения, и заслуживал.
— Ты дурно заботишься о Жюли, — заявила однажды брату Олли, лишая себя для беседы с ним на целые пять минут общества миссис Конрой.
Гэбриель удивленно раскрыл глаза.
— Я мало бываю дома последнее время. Но ведь это только потому, что не хочу вам надоедать, — извиняющимся тоном сказал он. — Должно быть, ты имеешь в виду, Олли, что припасы на исходе. Я столько времени потратил на эту жилу на холме, что совсем запустил прииск; за последние дни не намыл ни крупинки золота. Да, солонина, наверное, уже идет к концу. Но я это дело улажу, Олли, будь спокойна.
— Да я не про то совсем, Гэйб! Солонина тут ни при чем. Я хотела сказать тебе… хотела сказать… что ты очень плохой муж. Вот что! — заявила Олли напрямик.
Гэбриель нисколько не рассердился. Он задумчиво поглядел на сестру.
— Наверное, так оно и есть. Женат я никогда не был; в этом деле, как говорится, новичок. Не гожусь я для женщины, которая уже была замужем. И за кем?! За образованным человеком! За ученым!
— Да нет, ты нисколько не хуже его, — возразила Олли, — и любит она тебя гораздо сильнее. Все дело в том, что ты к ней недостаточно внимателен, Гэйб, — поспешила добавить девочка в ответ на протестующий жест брата. — Ну вот, возьми молодых супругов, которые приезжали на прошлой неделе из Симпсона и останавливались у миссис Маркл. Муж только и делал, что заботился о своей жене. То он шалью ее укутает, то окно откроет, то снова закроет и каждые пять минут спрашивает, хорошо ли ей да как она себя чувствует. И сидели они вдвоем все время вот так…
Тут Олли, одержимая желанием довести до сознания Гэбриеля, что есть истинное семейное блаженство, попыталась обнять его могучую талию своими маленькими ручками.
— Как? При всем честном народе? — спросил Гэбриель, сконфуженно разглядывая обвивавшие его ручки сестры.
— Конечно. Что же тут такого? Им хотелось, чтобы все знали, что они муж и жена.
— Олли! — вскричал Гэбриель. — Твоя невестка совсем иначе воспитана. Она посчитает это за грубость.
Но Олли бросила на брата лукавый взгляд, тряхнула кудрями и, заявив с загадочным видом: «А ты попробуй!»— удалилась в комнату миссис Конрой.
По счастью для Гэбриеля, миссис Конрой не давала ему ни малейшего повода для проявления супружеской нежности. Правда, она ни в чем не упрекала его и ни словом не напоминала о недавней размолвке, но она была с ним холодна. В душе Гэбриель был даже рад, что может не спешить с выполнением совета Олли; дни шли за днями, и его вера в мудрость сестры постепенно ослабевала. Не решаясь все же полностью пренебречь ее мнением, он однажды в воскресный день, прогуливаясь с миссис Конрой по главной — и единственной — улице Гнилой Лощины, попытался у всех на виду обнять жену за талию. То, что миссис Конрой спокойно, но весьма решительно высвободилась из его объятий, еще более усилило сомнения Гэбриеля.
— Я сделал это только потому, что ты так посоветовала, Олли; провалиться мне на этом месте, если она хоть чуточку была довольна. Даже ребята, кто был поблизости, и те удивились. А Джо Гобсон, тот просто захохотал.
— Когда же это произошло? — спросила Олли.
— В воскресенье.
Олли (встревоженно). А где ты с ней был?
Гэбриель . На главной улице.
Олли (возводя к небу голубые глазки). Нет, Гэйб, второго такого осла, как ты, свет еще не видывал!
Гэбриель (покорно и задумчиво). Должно быть, ты права, Олли.
Как бы там ни было, воюющие стороны установили между собой подобие мира, и миссис Конрой отменила поездку в Сан-Франциско. Она, видимо, уладила в какой-то мере свои дела посредством переписки; во всяком случае, две недели подряд она с большим нетерпением дожидалась прихода очередной почты. А в один прекрасный день к ней прибыл с почтовой каретой джентльмен, играющий не последнюю роль в нашем рассказе.
Он сошел с уингдэмского дилижанса в ореоле общего поклонения. Во-первых, все знали, что он богатый сан-францисский банкир и капиталист. Во-вторых, его грубоватая энергия, цинически-панибратская манера в обращении с людьми, глубокое презрение ко всему на свете, что не имеет прямого отношения к деньгам и материальным ценностям, пуще же всего известная всем удачливость в его делах, которая, конечно, не могла быть простым везением, а скорее всего являлась результатом последовательно проводимого весьма разумного метода, — все это не могло не покорить спутников великого человека, внимавших всю дорогу его веским речам и безапелляционным суждениям. Они легко прощали ему некоторую нетерпимость во взглядах, ибо человек он был, как видно, прямой и, объясняя свою точку зрения, имел обыкновение похлопывать собеседника по плечу. Он быстро привил им свой взгляд на вещи, причем убедил их не столько логикой доводов, сколько бесспорным фактом своего преуспеяния, к которому невозможно было не отнестись с почтением. Цинические его суждения не вызывали протеста, поскольку заведомо было известно, что они нисколько не повредили ему в практической жизни.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129