Она утратит за это время все знания, навыки, она отстанет от современных требований в своей профессии. Да и потом, предположим оптимальный вариант: последний, третий ребенок родился, когда ей было тридцать — тридцать пять лет, это значит, что она выйдет на рынок труда к сорока пяти — пятидесяти годам. Какая же тут карьера?!
— Ну, это ее право сделать выбор — карьера или дети.
И вот тут я пересказываю своему собеседнику события в Вашингтоне, когда студенты протестовали против запрета на аборт. Спокойный и доброжелательный Джеймс Добсон начинает волноваться и слегка раздражается.
— Аборт — это преступление, — говорит он, — и не перед обществом — перед Богом. Ведь именно Он дал миру новую жизнь. Такова была Его воля. Женщина, решившая этой воле противиться, — грешница. Но, кроме того, это еще и криминал в прямом смысле слова. Говорить про эмбрион, что он еще не человек — невежество. В тот момент, когда клетка оплодотворила другую клетку, уже произошел священный акт появления Будущего Человека. Лишить его жизни во чреве матери или потом — значения не имеет. Это все равно убийство. Оно должно быть подсудно.
— А если беременность, положим, результат изнасилования?
— Все равно, — отвечает доктор Добсон. — В моей практике, кстати, была одна такая история.
И он подробно рассказывает мне этот случай. Девочка из бедной негритянской семьи была отличницей в школе. Она мечтала получить хорошее образование, хорошую работу, вырваться из нищеты. Однако судьба распорядилась иначе. Однажды — ей было тогда пятнадцать лет — она засиделась в классе дотемна. Школьный автобус уже ушел. И она пошла пешком пять миль, около семи километров. Через полтора часа она была на окраине своего поселка и уже видела огоньки в окнах домов. В это время на нее набросились трое подростков и изнасиловали. Родителям она ничего не сказала, она их очень боялась. А через некоторое время она узнала, что беременна.
— Она пришла ко мне за тем, чтобы я посоветовал, как ей сделать аборт. Денег у нее на это не было, — рассказывал доктор Добсон. — Мы беседовали долго. Она дрожала от страха, говорила, что боится родителей, что хотела бы в будущем родить в законном браке, но кто же теперь на ней женится? И главное, она хочет учиться, приобрести какую-нибудь достойную профессию. Но я объяснил ей, какой грех она возьмет на душу, если пойдет на операцию. Я предложил ей другое — вместо того, чтобы убивать живую жизнь, родить ребенка. А потом отдать его приемным родителям. Благо желающих усыновить детей в Америке очень много.
Дальше события складывались так. Девочка рассказала обо всем родителям, те ей не поверили, побили ее и выгнали из дома. Она нашла приют в Доме для обиженных женщин, там и родила. По сценарию Добсона дальше она должна была стать свободной и вернуться домой и в школу. Однако доктор все-таки мужчина и, возможно, не очень хорошо знаком с женской психологией. Когда девочка увидела завернутое в пеленки существо, так сильно похожее на нее... Когда она приложила к его рту свой сосок, а он благодарно зачмокал... Словом, когда она ощутила себя матерью, неразрывно связанной с этим младенцем, она отказалась расставаться с ним. С большим трудом доктору Добсону удалось уговорить родителей взять ее домой. «Да, — говорит он, — ее, видимо, никто не возьмет замуж: в этом комьюнити суровые законы морали. Да, она вряд ли сумеет окончить школу, а если и окончит, то дальше учиться ей будет трудно: надо зарабатывать деньги на жизнь. И, уж конечно, не высококвалифицированным и высокооплачиваемым трудом. Да, пусть ее мечтам не суждено сбыться. Но она нашла свое счастье в материнстве», — резюмировал доктор Добсон.
В пятнадцать лет счастье в материнстве? Вместо перспектив, которые были вполне реальны для способной, трудолюбивой и амбициозной отличницы?
И я усомнилась в безупречности суждений доктора Добсона.
Развод
В последние десятилетия, показывает статистика, разводов в США стало немного меньше. Но все равно по количеству распадающихся браков страна стоит на одном из первых мест в мире. Одновременно, как я уже говорила, брак, семья — самая высокая ценность для американца. Я долго не могла объяснить себе этот парадокс. Какая же это высшая ценность, если она так легко разрушается? Помогла мне сорокалетняя Поли Симпсон, учительница средней школы в Сиэтле. Поли недавно оставил муж, и она пылала негодованием. «Чего, нет, ты мне скажи, чего ему не хватало? — требовала она от меня ответа. — В доме всегда было убрано, обед всегда к его приходу готов. Ну, ссорились иногда, но не часто. Чаще вообще не разговаривали — телевизор смотрели. И вдруг он приходит и говорит: „Семья — это радость. Это любовь. Это счастье. А у нас всего этого нет“. Наслушался романтических бредней — и по телевизору, и по радио. Просто свихнулся». И сразу все стало на свои места: да, американцы высоко ценят семью. Но не всякую, а лишь гармоничную.
«В последние годы, — пишет М. Лернер, — у американцев наметилась тенденция нового отношения к браку. В нем они пытаются найти удовлетворение многих своих потребностей — и душевных, и сексуальных, и социальных. Но в поисках счастья обнаруживают все большее несоответствие мечты и реальности... Разрыв между идеалом и жизнью все чаще приводит брак к распаду».
Крах семьи? Совсем нет: пролистав данные статистики, Лернер обнаруживает, что на первом разводе история семейной жизни для многих бывших супругов часто вовсе не кончается. Многие выходят замуж (или женятся) и во второй раз, и в третий... Нет, они не разочаровываются в самом институте брака, не перестают верить в ценность семьи. Напротив. «Большое количество разводов свидетельствует о серьезном убеждении, что брак держится на любви и общности интересов». В другой главе опять: «Уровень повторных разводов так велик, что позволяет предположить: американцы разводятся не потому, что разочаровались в браке как таковом, а потому, что верят в него глубоко и снова пытаются стать участниками, но уже успешного, а не обанкротившегося предприятия». Иными словами, их не оставляет надежда найти нового партнера, с которым можно построить новые, счастливые отношения.
В популярной американской печати гуляет расхожая фраза: половина американских семей распадается. На самом деле эта цифра, как говорят ученые, некорректна. Определить, сколько именно брачных союзов из всех заключенных разорвано, довольно сложно. Обычно делается так. Считается, сколько за такой-то период — год, например, — было заключено браков и сколько расторгнуто. Неточность состоит в том, что расторгнуты ведь в этом году не те же самые, что тогда же зарегистрированы, а те, что заключены и год, и десять, и двадцать лет назад.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74