«Триумф воли» был создан по личной и настоятельной просьбе фюрера — как можно было отказаться? Тем более что он обещал избавить ее в дальнейшем от подобных заданий. Я не инсценировала съезд — это делали другие. Я просто хотела снять происходящее как можно выразительней, как можно зрелищней. (Это неправда. Рифеншталь присутствовала на репетициях парада и вносила в его “конструкцию” изменения, которые позволили бы снять сцены более выигрышно -В.Л.).
“Я искала связи между ракурсами, между светотенями. Искала созвучие и контрапункты, как если бы творила музыкальную композицию. Ее увлекала тема вождя и народа — это и было главным. И потом, разве на съезде говорилось о евреях или о войне? Говорилось о возрождении нации, о всеобщем согласии, о сбывшихся надеждах людей на работу и мирную жизнь. Если и был в фильме какой-то политический энтузиазм, то именно такой. Наконец-то в стране мир!”
(Да, действительно, солдаты в фильме “Триумф воли” маршируют с лопатами и кирками, а не с автоматами, пушки палят салют…, но просто время еще не пришло: вермахт только рождался — В. Л.).
«Снимая „Триумф воли“, я всего лишь реализовала собственные художественные задачи сделать фильм, который не был бы только глупой кинохроникой. Я очень страдала от нападок на меня. Снова и снова люди обижали меня».
“Личная ответственность? За что? Девяносто процентов нации было охвачено воодушевлением. Исчезла безработица, исчезла преступность, исчезли раздоры… Да, после разгрома Франции я послала Гитлеру личную телеграмму, исполненную восхищения и благодарности, но это было продиктовано радостью от того, что грядет мир, что война кончена”.
«Чего хотят от меня эти журналисты? Какого раскаяния? Я осуждаю нацизм. Почему мне не верят? Почему все время задают одни и те же вопросы? Почему меня снова и снова пытаются подвергнуть „денацификации“? И разве можно предъявлять художнику такое обвинение — политическая безответственность? А как насчет тех, кто снимал во времена Сталина? Эйзенштейн, Пудовкин… Если художник целиком отдается своей художественной задаче и добивается успеха, он вообще перестает быть политиком. Надо судить его по законам искусства».
В фильме “Прекрасная, ужасная жизнь…”. Рифеншталь показывают вперемешку ее кадры из “Триумфа воли” — “Олимпии” с кадрами живых скелетов в концлагере, с горами трупов, с огромным бульдозером, которым американцы во избежании эпидемии сгребают тела в ямы. Она сидит, прикрыв глаза. Ах, это так не эстетично! Я ничего об этом не знала! Я осуждаю нацизм, но теперь. Тогда — совсем не знала. Царил такой подъем, народ возрождался.
Последняя фраза в фильме, которую обрывает режиссер Рой Мюллер:
— Так в чем моя вина? Я не понимаю, в чем же моя ви…
Да уж…Естественно, не в избытке ее сексуальности, которая в большом количестве пошла в услужение нацистской эстетике “сильного, молодого арийского тела”.
Все она прекрасно знала. Не знать этого она НЕ МОГЛА.
10 мая 1933 года. Нацисты у власти всего три месяца и десять дней. И уже: поздним вечером в сквере на Унтер-ден-Линден напротив Берлинского университета типовое факельное шествие, которое так горячило Лени, завершается огромной горой из горящих книг. Студенты весело тащат из библиотек книги Лиона Фейхтвангера, Стефана и Арнольда Цвейгов, Вальтера Ратенау, Альберта Эйнштейна, Зигмунда Фрейда, Марселя Пруста. Но не только евреев. В костер летят произведения немцев Томаса и Генриха Маннов, Эриха Марии Ремарка, Гуго Прайса (автора Веймарской конституции), американцев Джека Лондона и Эптона Синклера, англичанина Герберта Уэллса, француза Эмиля Золя…
После этого (и после постановки под нацистский контроль ведущих кинокомпаний вроде УФА) эмигрировал почти весь цвет немецкого кино: режиссеры Пабст, Циннер, Освальд, Дудов, актеры Элизабет Бергнер, Конрад Вейдт, Люси Маннгейм, Макс Ханзен, Отто Вальбург и многие другие. А очарованная Лени после письма Гитлеру в это время получает у него аудиенцию, с которого и начался ее взлет. В том же 1933 году Геббельс предложил «встать у руля» германского кинематографа Фрицу Лангу, самому крупному и известному немецкому режиссеру, автору национального киноэпоса «Нибелунги». Вечером этого же дня, не дожидаясь последствий, Фриц Ланг бежал из Германии. Эйнштейн уехал еще до прихода Гитлера к власти.
А Лени все свое: “Кто мог знать в 1934 году, что все так кончится”. Чего уж там знать в 1934, когда так началось еще за год до того.
Любопытная деталь:
“Лени Рифеншталь сблизилась с нацистским публицистом Юлиусом Штрайхером (Julius Streicher), которому она в октябре 1933 года передала все материалы касающиеся “еврейки Бэлы Балаш”, после чего он — как бывший сопродюсер Рифеншталь по её первому фильму “Голубой свет” — предъявил Балаш денежные претензии”.
То есть, самый чудовищный антисемит Германии, издатель кошмарного листка “Штурмовик” (Der Sturmer), гауляйтер Нижней Франконии и Нюрнберга, был другом и даже сопродюсером Лени! А от него она уж наслушалась. Он вообще ни о чем не мог говорить, кроме как о еврейских преступлениях и о необходимости тотального уничтожения евреев.
Дело зашло так далеко, что Гитлер вынужден был приструнить своего идеолога. Публично говорить то, что писал и говорил Штрейхер даже в 1940 году было не принято. Более того, этого (об уничтожении) вообще никогда было официально говорить нельзя. А в 1940 году Штрейхер слишком уж подставлял режим. На него официально был наложен запрет на публичные выступления (Redeverbot) и он был снят со всех постов. Правда газету, как свое личное дело он продолжал выпускать (она достигла тиража в полмиллиона) и Гитлер ее продолжал с удовольствием читать.
Что именно писал Штюрмер хотя бы для детей можно прочитать здесь: “Der Giftpilz” (“Поганка”) http://kleine-fuhrer.lenin.ru/2004-07.html
Зато этого маленького (роста) поганца и большого любителя порнографии (не это ли было базой его дружбы с Рифеншталь) повесили вместе с самыми главными преступниками в Нюрнберге, гауляйтером которого он был. Несколько строк о казни:
“Он шел ровно, но лицо его дергалось. Когда охранник остановил его на ступенях для формального опознания, он испустил пронзительный крик, от которого у меня похолодело в спине: «Хайль Гитлер!» Стоявший на ступенях американский полковник резко сказал: «Спросите его имя.» В ответ на вопрос переводчика Штрайхер крикнул: «Вы знаете мое имя!» На повторный вопрос приговоренный к смерти заорал: «Юлиус Штрайхер!» Дойдя до платформы, Штрайхер крикнул: «Теперь это идет к Богу!» На двух последних ступеньках его подтолкнули к месту под веревкой. Внезапно Штрайхер повернулся к свидетелям и уставился на них. И вдруг крикнул: «Пурим Фест 1946!» («Праздник Пурим 1946г.!
1 2 3 4 5 6 7 8 9
“Я искала связи между ракурсами, между светотенями. Искала созвучие и контрапункты, как если бы творила музыкальную композицию. Ее увлекала тема вождя и народа — это и было главным. И потом, разве на съезде говорилось о евреях или о войне? Говорилось о возрождении нации, о всеобщем согласии, о сбывшихся надеждах людей на работу и мирную жизнь. Если и был в фильме какой-то политический энтузиазм, то именно такой. Наконец-то в стране мир!”
(Да, действительно, солдаты в фильме “Триумф воли” маршируют с лопатами и кирками, а не с автоматами, пушки палят салют…, но просто время еще не пришло: вермахт только рождался — В. Л.).
«Снимая „Триумф воли“, я всего лишь реализовала собственные художественные задачи сделать фильм, который не был бы только глупой кинохроникой. Я очень страдала от нападок на меня. Снова и снова люди обижали меня».
“Личная ответственность? За что? Девяносто процентов нации было охвачено воодушевлением. Исчезла безработица, исчезла преступность, исчезли раздоры… Да, после разгрома Франции я послала Гитлеру личную телеграмму, исполненную восхищения и благодарности, но это было продиктовано радостью от того, что грядет мир, что война кончена”.
«Чего хотят от меня эти журналисты? Какого раскаяния? Я осуждаю нацизм. Почему мне не верят? Почему все время задают одни и те же вопросы? Почему меня снова и снова пытаются подвергнуть „денацификации“? И разве можно предъявлять художнику такое обвинение — политическая безответственность? А как насчет тех, кто снимал во времена Сталина? Эйзенштейн, Пудовкин… Если художник целиком отдается своей художественной задаче и добивается успеха, он вообще перестает быть политиком. Надо судить его по законам искусства».
В фильме “Прекрасная, ужасная жизнь…”. Рифеншталь показывают вперемешку ее кадры из “Триумфа воли” — “Олимпии” с кадрами живых скелетов в концлагере, с горами трупов, с огромным бульдозером, которым американцы во избежании эпидемии сгребают тела в ямы. Она сидит, прикрыв глаза. Ах, это так не эстетично! Я ничего об этом не знала! Я осуждаю нацизм, но теперь. Тогда — совсем не знала. Царил такой подъем, народ возрождался.
Последняя фраза в фильме, которую обрывает режиссер Рой Мюллер:
— Так в чем моя вина? Я не понимаю, в чем же моя ви…
Да уж…Естественно, не в избытке ее сексуальности, которая в большом количестве пошла в услужение нацистской эстетике “сильного, молодого арийского тела”.
Все она прекрасно знала. Не знать этого она НЕ МОГЛА.
10 мая 1933 года. Нацисты у власти всего три месяца и десять дней. И уже: поздним вечером в сквере на Унтер-ден-Линден напротив Берлинского университета типовое факельное шествие, которое так горячило Лени, завершается огромной горой из горящих книг. Студенты весело тащат из библиотек книги Лиона Фейхтвангера, Стефана и Арнольда Цвейгов, Вальтера Ратенау, Альберта Эйнштейна, Зигмунда Фрейда, Марселя Пруста. Но не только евреев. В костер летят произведения немцев Томаса и Генриха Маннов, Эриха Марии Ремарка, Гуго Прайса (автора Веймарской конституции), американцев Джека Лондона и Эптона Синклера, англичанина Герберта Уэллса, француза Эмиля Золя…
После этого (и после постановки под нацистский контроль ведущих кинокомпаний вроде УФА) эмигрировал почти весь цвет немецкого кино: режиссеры Пабст, Циннер, Освальд, Дудов, актеры Элизабет Бергнер, Конрад Вейдт, Люси Маннгейм, Макс Ханзен, Отто Вальбург и многие другие. А очарованная Лени после письма Гитлеру в это время получает у него аудиенцию, с которого и начался ее взлет. В том же 1933 году Геббельс предложил «встать у руля» германского кинематографа Фрицу Лангу, самому крупному и известному немецкому режиссеру, автору национального киноэпоса «Нибелунги». Вечером этого же дня, не дожидаясь последствий, Фриц Ланг бежал из Германии. Эйнштейн уехал еще до прихода Гитлера к власти.
А Лени все свое: “Кто мог знать в 1934 году, что все так кончится”. Чего уж там знать в 1934, когда так началось еще за год до того.
Любопытная деталь:
“Лени Рифеншталь сблизилась с нацистским публицистом Юлиусом Штрайхером (Julius Streicher), которому она в октябре 1933 года передала все материалы касающиеся “еврейки Бэлы Балаш”, после чего он — как бывший сопродюсер Рифеншталь по её первому фильму “Голубой свет” — предъявил Балаш денежные претензии”.
То есть, самый чудовищный антисемит Германии, издатель кошмарного листка “Штурмовик” (Der Sturmer), гауляйтер Нижней Франконии и Нюрнберга, был другом и даже сопродюсером Лени! А от него она уж наслушалась. Он вообще ни о чем не мог говорить, кроме как о еврейских преступлениях и о необходимости тотального уничтожения евреев.
Дело зашло так далеко, что Гитлер вынужден был приструнить своего идеолога. Публично говорить то, что писал и говорил Штрейхер даже в 1940 году было не принято. Более того, этого (об уничтожении) вообще никогда было официально говорить нельзя. А в 1940 году Штрейхер слишком уж подставлял режим. На него официально был наложен запрет на публичные выступления (Redeverbot) и он был снят со всех постов. Правда газету, как свое личное дело он продолжал выпускать (она достигла тиража в полмиллиона) и Гитлер ее продолжал с удовольствием читать.
Что именно писал Штюрмер хотя бы для детей можно прочитать здесь: “Der Giftpilz” (“Поганка”) http://kleine-fuhrer.lenin.ru/2004-07.html
Зато этого маленького (роста) поганца и большого любителя порнографии (не это ли было базой его дружбы с Рифеншталь) повесили вместе с самыми главными преступниками в Нюрнберге, гауляйтером которого он был. Несколько строк о казни:
“Он шел ровно, но лицо его дергалось. Когда охранник остановил его на ступенях для формального опознания, он испустил пронзительный крик, от которого у меня похолодело в спине: «Хайль Гитлер!» Стоявший на ступенях американский полковник резко сказал: «Спросите его имя.» В ответ на вопрос переводчика Штрайхер крикнул: «Вы знаете мое имя!» На повторный вопрос приговоренный к смерти заорал: «Юлиус Штрайхер!» Дойдя до платформы, Штрайхер крикнул: «Теперь это идет к Богу!» На двух последних ступеньках его подтолкнули к месту под веревкой. Внезапно Штрайхер повернулся к свидетелям и уставился на них. И вдруг крикнул: «Пурим Фест 1946!» («Праздник Пурим 1946г.!
1 2 3 4 5 6 7 8 9