— Это по земным часам, Федор Нилыч. А по нашим звездолетным — несколько минут, — разъяснил Галлей.
— Это он верно прикидывает, — поддержал его Крылов. — Ежели Эйнштейн прав, конечно.
— А если бы он был не прав, с нами ничего не случилось бы — быстро ответил Галлей.
— Может, и впрямь от этой теории относительности нам хоть кое-какая польза будет, — пробурчал штурман. — Спасателям год разгона понадобится. А у нас?
— Оторвавшись от энергоисточника, мы пока не можем точно вычислить наш «масштаб времени». И это меня беспокоит.
— Почему? — спросил Крылов.
— Догадываются ли на Земле, что наши сигналы будут чрезвычайно растянуты во времени? Их можно и не заметить.
— Ну и загибаешь ты, Вася, с масштабом времени. Я, пожалуй, для его сокращения всхрапну.
И штурман действительно уснул.
Командир не спал и чутко прислушивался к тревожным вздохам Галлея, пока и дыхание Васи не стало ровным.
Крылов думал о далекой Земле, о рыженькой дочурке Наде, увлекавшейся математикой и планеризмом, о жене Наташе, сдержанной и гордой, никогда не говорившей мужу, что он покидает ее. И Надю она не останавливала в ее причудах.
— Командир! — послышался рядом голос проснувшегося Галлея. — Мне приснилось, что она прилетела за нами.
— Кто? Надя моя? — невольно вырвалось у Крылова.
— Нет, что вы! Кассиопея.
— Ну, она, брат, не полетит. Это тебе взамен кошмара привиделось. Посмотри лучше, как штурман спит, и последуй его примеру.
— Я постараюсь, — пообещал Галлей, поудобнее устраиваясь под ремнями на койке.
Крылов еще долго смотрел в широкий иллюминатор, за которым ярко и мертвенно горели чужие созвездия.
ЛЮБОВЬ И ДОЛГ
Казалось, два великана и мальчик между ними идут от Дворца науки по усыпанной песком дороге мимо нарядных цветников и фонтанов.
Сначала они шли молча. Наконец Бережной сказал:
— Ну, хлопцы, кажется, все ясно.
— Ясновидцы не требуются, — отозвался Никита Вязов.
— А ты как, парень? — обратился командир к американскому звездолетчику Генри Гри, третьему члену экипажа спасательного корабля.
Генри Гри неожиданно попросил:
— Бережной, если можно, отпусти Никиту и останься до следующего рейса звездолета со мной. Мне нужно с тобой поговорить.
Бережной удивленно посмотрел на американца.
— Чудно, парень! Ну, ладно! У каждого своя боль. Ну что ж, Никита, лети пока один. А мы с Генри потолкуем о его делах или сомнениях.
— Сомнениях — нет. Бережной. А потому прежде, чем Никита улетит, дадим общую клятву в том, что долг для нас будет дороже жизни.
— Добре! Это ты славно, парень, сообразил. Давайте, други, руки.
Перед затейливой бронзовой калиткой у выхода из городка науки звездолетчики остановились и, соединив в пожатии левые руки и подняв правые, как в салюте, замерли на мгновение.
— Клянусь! — выждав мгновение, первым произнес Бережной. — Клянусь выполнить свой долг!
— Клянусь! — пробасил за ним Вязов.
— Клянусь жизнью! — произнес американец.
Бережной пристально посмотрел на него, потом повернулся к Вязову:
— Никита, береги мать. Слова поосторожней подбирай. Про войны напомни.
— Это она сама вспомнит, — отозвался Никита и, попрощавшись, пошел к площадке взлетолета.
Бережной посмотрел на Генри Гри.
— Давай спустимся на берег Москвы-реки. У вас там в Америке всяких чудес полно, но такой подмосковной красоты не сыскать.
— Для этого надо ехать в Канаду. Там встречаются места, похожие на Россию.
Они спускались к воде по крутой тропинке, ни словом не упомянув о том, что расстаются с Землей своего времени навсегда.
Когда Никита подходил к подъезду, откуда мать обычно провожала его взглядом, сердце его билось учащенно. Как сказать ей, что он улетает насовсем?..
Легко взбежав по ступеням, открыл незапертую, как всегда, дверь и застыл от неожиданности.
В большой комнате перед видеоэкраном сидели Елена Михайловна и… Надя.
Они поднялись при его появлении. Елена Михайловна с горечью посмотрела на сына.
— Слышали? — спросил Никита, кивнув на экран.
— Слышали, — сдавленным голосом ответила Елена Михайловна. — Надя мне все объяснила.
— Что объяснила?
— Про масштаб времени, которое для тебя сожмется, как она мне показала на наших старых часах. Мы с ней как бы на конце стрелки останемся, а ты в самый центр вращения улетишь, и время твое не дугой, как у нас, а точкой можно изобразить.
— Хочешь сказать, время остановится?
— Да. У тебя, а не у нас, — еле слышно прошептала Елена Михайловна, обнимая сына и беззвучно плача.
Он рассеянно гладил ее.
Наде показалось, что время действительно остановилось для них. Но куранты старинных часов вдруг начали бить звонко и долго.
Наконец мать отпустила сына и, вытирая слезы дрожащими пальцами, с усилием спросила:
— Тебя где-то задержали?
— Нет. Я сюда прямо из Академии наук. Правда, в пути на минутку остановились, чтобы дать клятву друг другу.
— Какую клятву, сынок? — с нежностью спросила Елена Михаиловна.
— Клятву выполнить долг, мама.
— А я вот слышала, что ты до того еще кое-кому слово давал, — и она взглянула снизу вверх в лицо сына.
— Слово? — насторожился Никита.
— Будто обещал не улетать, если при жизни нашей тебе возврата не будет.
Никита отрицательно покачал головой.
— Не совсем так, мама. Боюсь, Наде показалось, что я дал ей слово, я не мог его дать. Это был бы не я.
— Это был бы не ты! — упавшим голосом подтвердила Елена Михайловна. — Я ушам своим не поверила.
— Да, да! — снова вступила Надя. — Это я вынуждала его к этому, и мне показалось, что он дал его. Наверное, я ошиблась. Но теперь все равно! Потому что… потому что… я возвращаю ему слово, даже не данное мне. Нельзя обрести собственное счастье такой ценой. — И она замолчала, потом сквозь слезы добавила: — Ценой предательства… ценой жизни папы и его спутника… ради себя. Мне не было бы места на Земле.
— А матери что скажешь? — спросила Елена Михайловна. — Ты ей слова не давал.
— Бережной просил тебя про войну вспомнить.
— Не могу я об этом вспоминать! Не могу!
— Почему, мама?
— О тебе думая, никогда о ней не забывала, матерью воина себя ощущала, хотя идешь ты спасать человеческие жизни, а не отнимать их.
Никита тяжело опустился на стул, застыв в напряженной позе.
— Я хочу, чтобы вы меня поняли, — наконец сказал он. — Как мне благодарить вас обеих за это? Я подозревал, что есть он, этот проклятый «парадокс времени», но все теплилась где-то надежда на четыре года разлуки… только на четыре года… Но радиограмма из другого времени, принятая в Гималаях, все решила. — И он замолчал.
Слышнее стало тиканье старинных часов.
Елена Михайловна задумчиво произнесла:
— В Гималаях? Говорят, там в Шамбале живут по нескольку столетий. Я бы нашла ее на любой высоте, лишь бы тебя дождаться…
— А я?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27