ТВОРЧЕСТВО

ПОЗНАНИЕ

А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  AZ

 

Пафос 37-го года не только в широте охватившей страну вакханалии и не в том, что дошел черед до истребления "своих", самых рачительных партийцев, но также в необычайно ярком, как в романе, оживании метафор, когда по всей стране вдруг заползали какие-то невидимые (и потому особенно опасные) гады, змеи, скорпионы под страшными кличками "троцкист" или "вредитель". Вероятно, Сталин хотел внушить народу чувство гадливости к уничтожаемым повсюду политическим конкурентам и просто к подозрительным лицам. Чтобы не больно было убивать вчерашних отцов и братьев. Но вышло так, что Россия наполнилась "врагами" буквальными, пускай и невидимыми, которые действовали, как бесы, и стирали грань между действительностью и вымыслом. Сталин включил (возможно, не подозревая о том) магические силы, заключенные в языке, и русское общество, падкое всегда на образное восприятие слова, на чудесное преображение жизни в фабулу романа (откуда проистекает, между прочим, и красота и величие русской литературы), поддалось этой жуткой иллюзии жить в мире чудес, колдовства, вероломства, искусства, которые у всех на глазах правят реальностью и, подирая морозом по коже, доставляют какое-то острое зрелищное наслаждение. Нашлись, понятно, невинные, искренние Павлики Морозовы, рванувшиеся со всем пылом неиспорченной детской души закладывать родного отца - ради "правды" и "пользы дела". Нашлись жены, доносившие на мужей, делавшие это не за страх, а за совесть, поскольку кровь расстрелянных, хлынувшая по стране, казалась уже кровью народа, которую сосали враги-вампиры, подлежащие беспощадному, как и подобает вампирам, изничтожению. Осиновый кол вам в гроб, враги народа!..
От той баснословной, художественной эпохи до сих пор сохранилась у нас привычка верить в силу слов. Когда мы, например, произносим: "идеологический диверсант", или "отщепенец", или "внутренний эмигрант", или "перевертыш" (вместо старого, доброго слова "двурушник", к сожалению, скомпрометированного многолетним употреблением в период культа личности), или "литературный власовец", нас охватывает двойное чувство страха и омерзения перед тем, кто удостоился этого печального звания. Казалось бы (согласно логике), "идеологический диверсант" много легче и лучше прямого диверсанта, который взрывает мосты, пускает поезда под откос и подбрасывает в колодцы стрихнин. Ан нет, - хуже и значительно вреднее. "Идеологический" (ишь как извивается!) означает еще большее изуверство, означает какую-то внутреннюю (как во "внутреннем эмигранте"), увертливую силу, вроде самого черта. Это совсем не мальчишка, давший под секретом прочитать товарищу "Доктора Живаго" (а товарищ - донес). Знаю я этих мальчишек. "Лучше бы ты человека убил!" - говорили им следователи. Тут все дело в скрытой, в подпольной образности слова...
Со мной в лагере сидел старик, осужденный на 25 лет (он уже заканчивал срок) за веру в Бога. Это был православный, из "тихоновцев", то есть из не признавших нынешнюю, официальную церковь (и ему тоже следователи говорили: Лучше бы ты человека убил!). По теперешним нормативам (смотри "Уголовный кодекс РСФСР") - максимум, что ему причиталось, это семерик лагерей ("антисоветская агитация и пропаганда"), ну, в крайнем случае, к этим семи можно еще добавить пять лет ссылки. Но старик сидел в лагере 25 лет по старому, уже вышедшему из употребления указу. Старик был уже отрешен от жизни и "качать права" не желал. Однако мальчишки (из тех идеологических диверсантов, кто сидел и сидит за "Доктора Живаго" или что-нибудь в этом роде) писали за старика прошения и жалобы Генеральному прокурору, ссылаясь на явное несоответствие "преступления" и "наказания". И, сколько помнится, всегда - в наши либеральные уже времена "соблюдения полной законности" приходил один и тот же ответ от Генерального прокурора:
- Нет, осужден правильно. Потому что под видом религиозной агитации занимался антисоветской пропагандой!
То есть - если бы старец в открытую занимался той самой антипропагандой, ему можно было бы дать по закону положенные семь лет. Но вот за то, что он делал это "подвидом", так пусть и сидит полностью отмеренный ему четвертак!
"Под видом" - гораздо страшнее. Поэтому "литературный власовец" много ужаснее "власовца" как такового и даже, быть может, хуже самого генерала Власова. Ну что Власов, ну - изменил, ну - предал, перекинулся к Гитлеру (дело понятное, простое). А вот "литературный" ползает между нами, как какая-то неуловимая ("идеологическая") гнида, и, поскольку ту змею распознать и расправиться над нею (так чтобы Запад не радовался) значительно труднее, она в своей искусственной, литературной шкуре представляется куда ненавистнее...
Сколько мы ни боремся за соблюдение социалистической законности, сколько ни подписываем международные "Декларации прав человека" (смотря какого человека!), над нами властвует эмоциональное, художественное восприятие слов, пусть те слова будут какими хотите юридическими и сколь угодно научными. Тоже мне - нашли простачков, "хуманность" там всякую развели, "хнишки", "едеолохию". Так ведь ваша "хуманность" хуже татарского ига ("ихи"). Иго - оно кончено (в случае чего и потянем), а вот "литература", "искусство" - это неизмеримо змеинее: потому что - тихой сапой.
Я опять склоняюсь к жалости и снисходительности к власти. Вы не представляете, как им больно, физически и душевно больно, переживать весь этот, с позволения выразиться, "литературный процесс".
Он выходит на авансцену истории, на трибуну, и читает по бумажке (тоже ведь трудно!) заготовленный референтами текст:
- Хаспада! Ляди и жантильмоны!
И все, сколько есть, господа (во всяком случае - в России) смеются. А он думает, смутно припоминая, что, закончив два института и при знании трех языков, должен еще что-то объяснять и доказывать этой, будь она проклята, ынтылыхэнсии. "Ну, думает, змеи, попадетесь вы мне в хорошую погоду - под танки!" И говорит, с надрывом, через силу произнося бессмысленные слова:
- Дифствитяльнысть и исхуйство!
И обводит всех черным, печальным, немигающим оком, и печально помавает бровями - чтоб не смеялись. И все, смекнув, чем тут дело пахнет, стихают. И с серьезными лицами слушают международный доклад о новом, еще высшем подъеме и о все более глубоком внедрении писателей в жизнь.
"Бабу бы - вместо жизни - поставить раком!" - думает он между тем, поигрывая бровями, отпив, с глубоким вздохом, полстакана нарзана. "Танками бы вас всех! Танками!" ("Шаечками! Шаюшечками!..")
Последние слова (в скобках) заимствованы из анекдота. Лишь анекдот в недавние времена сохранял ту исключительную, спонтанную жизнестойкость, которая присуща искусству и знаменует что-то большее, чем свобода слова. Сколько на анекдот ни дави (за него в свое время давали и по пяти, и по десяти лет - "за язык"!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11