однако доля сомнения всегда присутствовала, как и скептицизм, и удобная, неосознанная животная невосприимчивость к невидимому, — все это отрезвляло, удерживало в границах здравого смысла. Мистер Хок заметил тоном знатока:
— Возможно, мисс Шики видит ангельскую мысль, принявшую такой облик в мире духов, находящемся ниже мира ангелов. Сведенборг рассказывает много удивительного об ангельских эманациях, о следах их умственной деятельности, которые сохраняются в нас, чтобы проявиться в будущем. Он, например, полагал, что ангельские эманации достигают младенца еще в утробе матери, в частности останки супружеской любви ангелов (ибо любовь — это живой организм), и при определенных обстоятельствах мы способны ощущать их.
«Даже если перед мистером Хоком, — подумала миссис Папагай, — явится исполинский багровый херувим с огненным мечом, угрожая испепелить его, он все же станет искать этому объяснения; и если звезды посыплются с небес, как плоды фигового дерева, он и тут будет рассуждать об „определенных обстоятельствах“».
Софи Шики смотрела, как блестящее существо из витого стекла кипит и пузырится. Ее бросало то в жар, то в холод; она то вспыхивала, то, когда жаркая волна откатывала, вновь бледнела и коченела. Существо в образе фляги или вазы, наполненное глазами, золотыми глазами, напоминало скопление лягушечьих икринок. Но все же она чувствовала, что это скопление пылающих глаз едва различает ее самое, что существо видит обстановку комнаты и людей не так ясно и четко, как она, Софи, видит его.
— Он говорит: «пиши», — произнесла она сдавленным голосом.
Миссис Папагай в тревоге взглянула на нее и поняла, что ей больно.
— Кто будет писать? — торопливо спросила она. Софи взяла перо. Миссис Папагай заметила, как напряглись жилы на ее шее, и сказала остальным:
— Будьте предельно осторожны. Контакт опасен и болезнен для медиума. Сидите очень спокойно, старайтесь ей помочь.
Перо побежало по бумаге, выводя слова аккуратным, изящным почерком, полная противоположность по-ученически круглому и крупному почерку Софи:
«Ты ни холоден, ни горяч; о, если бы ты был холоден или горяч.
О вашем легкомыслии я мрачно размышляю,
Ваш долг священен, вам о нем напоминаю:
Должны оплакивать вы вечно нашу Госпожу.
Лаодикия, Лаодикия».
Перо замерло, вернулось к написанному, вычеркнуло «Лаодикия» и медленно и старательно вывело:
«Теодицея новые новиссима.
Домой по сонной глади моря
Везет прах милый, прах один,
Груз черный — сгинувшую жизнь.
Прах. Прах».
Чувства всех присутствующих, такие разные, но слившиеся в один поток, захлестнули миссис Папагай. Благоговейный ужас поразил миссис Герншоу, она с трудом могла дышать. Мистер Хок быстро соображал, что бы могли значить эти слова.
— Это строки из Откровения, глава третья, стихи пятнадцатый и шестнадцатый. Послание обращено к ангелу Лаодикийской церкви: «Знаю твои дела; ты ни холоден, ни горяч; о, если бы ты был холоден или горяч! Но как ты тепл, а не горяч и не холоден, то извергну тебя из уст моих». Нам вменяют в вину недостаток усердия. Что значит теодицея, я не знаю; может быть, нам хотят сказать, что в нашем Маргите мы недостаточно ревностно приближаем Царствие Божье. Однако слова не все из одного текста.
— Стихотворная строфа взята из «In memoriam», — сказал капитан Джесси. — В ней речь идет о корабле, который везет домой мертвеца, «груз черный — сгинувшую жизнь». Я всегда восхищаюсь этой строчкой: выходит, что вес груза есть тяжесть пустоты, черноты, сгинувшей жизни. Тяжелы не останки, но то, чего больше нет; этот прием называется парадоксом, не так ли? На море зловещее затишье, по его сонной глади идет под парусами, скользит неслышно, как призрак, корабль и везет…
— Довольно, Ричард, — прервала его миссис Джесси. — Все знают, что эта строфа из поэмы моего брата. Разговаривая с нами, духи часто используют строки из этой поэмы. По-видимому, она им очень нравится, причем они говорят ее языком не только в моем доме — в наших мыслях эта поэма, естественно, занимает много места, — но и в других, во многих других домах.
В полумраке она оборотила к Софи Шики свое смуглое, хищное лицо. Ворон, сидевший с ней рядом, затрещал перьями, собачонка оскалила мелкие острые зубы.
— Помилуйте, к кому же обращены эти слова. Кто послал их?
— И кто эта «наша Госпожа», которую должно оплакивать? — поспешил добавить мистер Хок, всеми силами своего живого ума стараясь разгадать спиритическую головоломку.
Софи Шики пристально посмотрела на пришельца — в его глазах крутились горячие вихри. Она снова взяла перо:
Твой голос в высоте звенит,
И в шуме вод его я слышу;
Тебя в лучах рассветных вижу,
Твой образ — где закат горит.
<Откровение, 2, 4>
Мистер Хок бросился комментировать:
— В Откровении упоминается «Ангел, стоящий на солнце», но это не вторая глава, а семнадцатый и восемнадцатый стихи девятнадцатой главы: «И увидел я одного Ангела, стоящего на солнце; и он воскликнул громким голосом, говоря всем птицам, летающим по средине неба: летите, собирайтесь на великую вечерю Божию, чтобы пожрать трупы царей, трупы сильных…»
— Нам хорошо знакомы эти слова, мистер Хок, — сказала миссис Джесси, — они в самом деле из семнадцатого и восемнадцатого стихов девятнадцатой главы.
Тогда капитан Джесси взял со стола Библию и заглянул в нее:
— А вот четвертый стих главы второй. Послание обращено к Ангелу Эфесской церкви: «Но имею против тебя то, что ты оставил первую любовь твою». Бог мой. Как занятно. Что бы это могло значить?
— Так кто же эта «наша Госпожа», которую должно оплакивать? — не мог успокоиться мистер Хок.
— Это перевод сонета из Дантовой «Vita Nuova», — с ехидцей пояснила миссис Джесси. — «Наша Госпожа» — это Беатриче, умершая в двадцать пять лет и вдохновившая Данте на создание «Божественной Комедии». Поэт познакомился с ней, когда им обоим было девять лет, и хотя после ее смерти женился, остался верен ее памяти. Не откроет ли нам наш гость, мисс Шики, к кому из нас обращено предостережение?
Софи Шики посмотрела в бурлящие глаза, на оперенное тело.
— Оно исчезает, — промолвила она.
Перо вывело:
«Увы, кончина. Увы Э. моя. Увы».
— Послание предназначено вам, — сказала миссис Герншоу. Она хуже других была знакома с историей жизни миссис Джесси, и ее не встревожил грозный тон послания.
— Я так и думала, — сказала миссис Джесси. — Но мы все же не знаем, от кого оно. В круг спиритов, как всем известно, могут проникать разные духи, духи и живых людей, и мертвых.
Она разорвала круг и обхватила руками голову с прядями серебристо-темных волос. Ее жест вывел ворона из оцепенения; он вдруг взмахнул огромными крыльями, хлопнул ими над головой и, раскрыв черный клюв, показывая острый, черный, змеиный язык, хрипло, скрипуче закаркал.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40
— Возможно, мисс Шики видит ангельскую мысль, принявшую такой облик в мире духов, находящемся ниже мира ангелов. Сведенборг рассказывает много удивительного об ангельских эманациях, о следах их умственной деятельности, которые сохраняются в нас, чтобы проявиться в будущем. Он, например, полагал, что ангельские эманации достигают младенца еще в утробе матери, в частности останки супружеской любви ангелов (ибо любовь — это живой организм), и при определенных обстоятельствах мы способны ощущать их.
«Даже если перед мистером Хоком, — подумала миссис Папагай, — явится исполинский багровый херувим с огненным мечом, угрожая испепелить его, он все же станет искать этому объяснения; и если звезды посыплются с небес, как плоды фигового дерева, он и тут будет рассуждать об „определенных обстоятельствах“».
Софи Шики смотрела, как блестящее существо из витого стекла кипит и пузырится. Ее бросало то в жар, то в холод; она то вспыхивала, то, когда жаркая волна откатывала, вновь бледнела и коченела. Существо в образе фляги или вазы, наполненное глазами, золотыми глазами, напоминало скопление лягушечьих икринок. Но все же она чувствовала, что это скопление пылающих глаз едва различает ее самое, что существо видит обстановку комнаты и людей не так ясно и четко, как она, Софи, видит его.
— Он говорит: «пиши», — произнесла она сдавленным голосом.
Миссис Папагай в тревоге взглянула на нее и поняла, что ей больно.
— Кто будет писать? — торопливо спросила она. Софи взяла перо. Миссис Папагай заметила, как напряглись жилы на ее шее, и сказала остальным:
— Будьте предельно осторожны. Контакт опасен и болезнен для медиума. Сидите очень спокойно, старайтесь ей помочь.
Перо побежало по бумаге, выводя слова аккуратным, изящным почерком, полная противоположность по-ученически круглому и крупному почерку Софи:
«Ты ни холоден, ни горяч; о, если бы ты был холоден или горяч.
О вашем легкомыслии я мрачно размышляю,
Ваш долг священен, вам о нем напоминаю:
Должны оплакивать вы вечно нашу Госпожу.
Лаодикия, Лаодикия».
Перо замерло, вернулось к написанному, вычеркнуло «Лаодикия» и медленно и старательно вывело:
«Теодицея новые новиссима.
Домой по сонной глади моря
Везет прах милый, прах один,
Груз черный — сгинувшую жизнь.
Прах. Прах».
Чувства всех присутствующих, такие разные, но слившиеся в один поток, захлестнули миссис Папагай. Благоговейный ужас поразил миссис Герншоу, она с трудом могла дышать. Мистер Хок быстро соображал, что бы могли значить эти слова.
— Это строки из Откровения, глава третья, стихи пятнадцатый и шестнадцатый. Послание обращено к ангелу Лаодикийской церкви: «Знаю твои дела; ты ни холоден, ни горяч; о, если бы ты был холоден или горяч! Но как ты тепл, а не горяч и не холоден, то извергну тебя из уст моих». Нам вменяют в вину недостаток усердия. Что значит теодицея, я не знаю; может быть, нам хотят сказать, что в нашем Маргите мы недостаточно ревностно приближаем Царствие Божье. Однако слова не все из одного текста.
— Стихотворная строфа взята из «In memoriam», — сказал капитан Джесси. — В ней речь идет о корабле, который везет домой мертвеца, «груз черный — сгинувшую жизнь». Я всегда восхищаюсь этой строчкой: выходит, что вес груза есть тяжесть пустоты, черноты, сгинувшей жизни. Тяжелы не останки, но то, чего больше нет; этот прием называется парадоксом, не так ли? На море зловещее затишье, по его сонной глади идет под парусами, скользит неслышно, как призрак, корабль и везет…
— Довольно, Ричард, — прервала его миссис Джесси. — Все знают, что эта строфа из поэмы моего брата. Разговаривая с нами, духи часто используют строки из этой поэмы. По-видимому, она им очень нравится, причем они говорят ее языком не только в моем доме — в наших мыслях эта поэма, естественно, занимает много места, — но и в других, во многих других домах.
В полумраке она оборотила к Софи Шики свое смуглое, хищное лицо. Ворон, сидевший с ней рядом, затрещал перьями, собачонка оскалила мелкие острые зубы.
— Помилуйте, к кому же обращены эти слова. Кто послал их?
— И кто эта «наша Госпожа», которую должно оплакивать? — поспешил добавить мистер Хок, всеми силами своего живого ума стараясь разгадать спиритическую головоломку.
Софи Шики пристально посмотрела на пришельца — в его глазах крутились горячие вихри. Она снова взяла перо:
Твой голос в высоте звенит,
И в шуме вод его я слышу;
Тебя в лучах рассветных вижу,
Твой образ — где закат горит.
<Откровение, 2, 4>
Мистер Хок бросился комментировать:
— В Откровении упоминается «Ангел, стоящий на солнце», но это не вторая глава, а семнадцатый и восемнадцатый стихи девятнадцатой главы: «И увидел я одного Ангела, стоящего на солнце; и он воскликнул громким голосом, говоря всем птицам, летающим по средине неба: летите, собирайтесь на великую вечерю Божию, чтобы пожрать трупы царей, трупы сильных…»
— Нам хорошо знакомы эти слова, мистер Хок, — сказала миссис Джесси, — они в самом деле из семнадцатого и восемнадцатого стихов девятнадцатой главы.
Тогда капитан Джесси взял со стола Библию и заглянул в нее:
— А вот четвертый стих главы второй. Послание обращено к Ангелу Эфесской церкви: «Но имею против тебя то, что ты оставил первую любовь твою». Бог мой. Как занятно. Что бы это могло значить?
— Так кто же эта «наша Госпожа», которую должно оплакивать? — не мог успокоиться мистер Хок.
— Это перевод сонета из Дантовой «Vita Nuova», — с ехидцей пояснила миссис Джесси. — «Наша Госпожа» — это Беатриче, умершая в двадцать пять лет и вдохновившая Данте на создание «Божественной Комедии». Поэт познакомился с ней, когда им обоим было девять лет, и хотя после ее смерти женился, остался верен ее памяти. Не откроет ли нам наш гость, мисс Шики, к кому из нас обращено предостережение?
Софи Шики посмотрела в бурлящие глаза, на оперенное тело.
— Оно исчезает, — промолвила она.
Перо вывело:
«Увы, кончина. Увы Э. моя. Увы».
— Послание предназначено вам, — сказала миссис Герншоу. Она хуже других была знакома с историей жизни миссис Джесси, и ее не встревожил грозный тон послания.
— Я так и думала, — сказала миссис Джесси. — Но мы все же не знаем, от кого оно. В круг спиритов, как всем известно, могут проникать разные духи, духи и живых людей, и мертвых.
Она разорвала круг и обхватила руками голову с прядями серебристо-темных волос. Ее жест вывел ворона из оцепенения; он вдруг взмахнул огромными крыльями, хлопнул ими над головой и, раскрыв черный клюв, показывая острый, черный, змеиный язык, хрипло, скрипуче закаркал.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40