Сэммлер сказал Уоллесу:
— Тут есть какие-нибудь ведра? Потолок может обвалиться.
— Все застраховано. Не беспокойтесь об этом.
— Тем не менее…
Сэммлер спустился вниз.
Он отыскал два желтых пластиковых ведерка — одно на кухне, одно в кладовке — и понес их наверх. Типичное поведение бедного родственника, говорил он себе. Он всегда недолюбливал этот дом, нечего скрывать. Он не мог чувствовать себя здесь непринужденно, ибо ел здесь хлеб своих благодетелей. К тому же весь этот удушливый комфорт, эти комнаты, набитые вещами, все было построено на песке. На искусстве мистера Крозе, у которого рот цветочком, вздернутые ноздри, прическа Оскара Уайльда, округлое брюшко и надушенные пальцы. Элия как-то признался, что Крозе присылал неслыханные по рвачеству и цинизму деловые отчеты. Элия признавал, что получился приличный интерьер, он соглашался, чтобы дом был как у людей, но он не желал, чтобы его обводил вокруг пальца какой-то Крозе, из тех, кто только что вылез из грязи в князи, сколачивающий состояние на пригородных поместьях. А теперь, пожалуйста! — наводнение. Сэммлер просто не мог этого перенести. Типично уоллесовские штучки! — как история с лимузином, который он утопил в Кротоновском водохранилище, как конное паломничество по Советской Армении, как организация адвокатской конторы для решения кроссвордов, и все в знак протеста против «никому не нужных» успехов отца. В этом не было ничего нового. Регулярно, из поколения в поколение, преуспевающие семьи даруют миру сыночков анархистов — этих мальчиков-бакуниных, гениев свободы, поджигателей, разрушителей тюрем, дворцов и всех видов собственности. Бакунин обожал огонь. Уоллес предпочитал воду, другую стихию. Чтобы подумать о любопытных совпадениях, у Сэммлера было достаточно времени, пока он карабкался вверх по залитой водой лестнице с двумя пластиковыми ведрами, легкими и желтыми, словно листья или перья. Любопытно, как сегодня после обеда Уоллес, говоря об отце, сравнил его с рыбой, попавшейся на крючок своей аневризмы, которую по ошибке бросили в неподходящую стихию и она тонет в воздухе.
— А, вы принесли ведра? Что ж, попробуем пристроить их к трубе. Не слишком они нам помогут.
— Все же хоть что-то. Можно открыть окно и выплескивать воду в сточную канаву.
— Ага, по водосточной трубе. Хорошо. Сколько часов мы сможем вычерпывать воду?
— Пока не приедет пожарная команда.
— Вы вызвали пожарную команду?
— Конечно. Я послал Марго звонить им.
— Но они же напишут отчет. А потом его затребует страховая компания. Так что лучше убрать отсюда инструменты. Вы понимаете, я хотел бы, чтобы это выглядело как несчастный случай.
— То есть эти трубы так вот взяли и разошлись? Открылись сами собой? Чушь, Уоллес, трубы лопаются только зимой!
— Да, боюсь, что вы правы!
— Ты что, действительно ожидал, что они набиты тысячедолларовыми бумажками? Ох, Уоллес!
— Не браните меня, дядя. Где-то тут точно припрятаны денежки. Уверяю вас, они где-то здесь. Я знаю своего отца. Он умеет прятать. А какая ему теперь польза от этих денег? Ведь он все равно не смог бы признаться, что они у него есть, даже если бы…
— Даже если бы остался жив?
— Вот именно. А то это выглядит так, словно он от нас отрекся. Или будто он собака на сене.
— Ты думаешь, это — выражение, подходящее к случаю?
— Если бы вы это сказали — конечно, нет, но это же говорю я! Я ведь принадлежу к совершенно другому поколению. У меня никогда не было никакого чувства собственного достоинства. Совершенно другой набор изначальных данных. Никакого врожденного уважения ни к чему. Пожалуй, я действительно разговнял эти трубы.
Сэммлер подумал, как много есть общего в проказах Шулы и Уоллеса. Нужно только остановиться, обернуться и поглядеть, что они еще натворят. Они не обманут ожиданий. Сэммлер подставил второе ведро под трубу. Уоллес, ходивший к чердачному окну опорожнить свое ведро, вернулся, отряхивая грязные мокрые руки; черные волосы на его голой груди аккуратно расходились двумя симметричными полукружиями, напоминая нагрудник рясы. Руки у него были длинные, плечи белые, бесполезно широкие. Он улыбался себе самому слегка опущенными уголками рта. Как не раз уже бывало, он вдруг опять напомнил созданный его матерью образ прелестного мальчика — с крупным детским черепом на длинной шее, с четко вычерченной линией бровей, с пушистыми волосами и красивым прямым носом. Но, как на старинных картинах, где наверху изображен иной мир, над головой Уоллеса можно было изобразить символы вечного беспокойства: дым, пламя, блуждающие черные предметы. Внезапные решения, запечатанный разум.
— Если бы он сказал мне, где спрятаны бабки, то по крайней мере можно было бы оплатить ремонт после этого потопа. Но мне он не скажет, а вы его не спросите.
— Нет. Я в этом не участвую.
— Вы считаете, я должен сам зарабатывать свои бабки.
— Да. Вешай ярлыки на деревья и кусты. Зарабатывай.
— Я и заработаю. Ведь, по сути, я только и хотел от старика, чтоб он дал на обзаведение. Это его последняя возможность показать, что он в меня верит. Желает мне добра. Дает мне как бы свое благословение. Вы думаете, он меня любил?
— Конечно, он тебя любил.
— Когда я был маленьким. А когда стал взрослым?
— Он бы любил.
— Если б только я был таким, каким он хотел. Это вы имеете в виду?
Прячась за своим незрячим взглядом, Сэммлер всегда мог выразить, что думает. «Или если бы ты его любил, Уоллес. Ведь это дело взаимное. Приходится быть гибким».
— Это ужасно, что среди ночи вы вынуждены вычерпывать воду. Вы, наверное, устали.
— Пожалуй. Вообще-то сухопарые старики довольно выносливы. Но я начинаю чувствовать усталость.
— Я и сам начинаю сдавать. А что там, внизу? Ужасно? Полно воды?
Ответа не было.
— И всегда у меня так. Или это у меня такое предназначение, такой способ подсознательно выразить свое Я?
— Зачем позволять так много своему Я? Контролируй его. Посади свое подсознание на тюремный паек.
— Да нет, просто я так нелепо устроен. Это ведь никак нельзя скрыть. Все равно вылезет наружу. Я сам это в себе ненавижу.
Сухопарый мистер Сэммлер элегантно подставляет ведро под прорвавшуюся трубу, из которой яростно хлещет вода.
— Я точно знаю, что папаша приглашал рабочих на чердак, чтобы установить фальшивые трубы.
— Я бы предположил, что если денег действительно много, фальшивая труба должна быть толстой.
— Нет, он бы не стал так делать, это бросалось бы в глаза. У вас о нем совершенно неправильное представление. В нем уйма научного хладнокровия. Он вполне мог выбрать эту трубу. Знаете, как туго могут быть скатаны банкноты? Ведь он же хирург. Умения и терпения у него хватает.
И вдруг поток истощился.
— Смотрите, он таки перекрыл воду.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86