А потом я поеду в бар для одиночек и, если повезет, познакомлюсь с разведенной программисткой лет под сорок с тремя детьми и дурным запахом изо рта. Я пожал плечами. — Планы? Да нет, пожалуй. Никаких особенных планов.
Алина занимала однокомнатный домик, торчавший прямо из песка наподобие пня шагах в пятидесяти, не больше , от линии прилива. Дом с задним двориком, где росли деревья, был зажат между двумя крепостями из стекла и бетона на огромных неуклюжих опорах, с хлопающими на ветру флагами и окнами-бойницами. Сидя в кресле, я ощущал содрогание берега от каждой набегавшей волны — ровный медленный пульс, который память связала с этим местом навсегда. Алина дала мне выцветшую фуфайку почти моего размера с надписью «Колледж Дэвиса», прыснула пятновыводителем на ветровку и майку, одним плавным движением закрыла крышку стиральной машины и извлекла из стоявшего рядом холодильника две бутылки пива. Когда она села напротив меня и мы сосредоточились на пиве, наступила минутная заминка. Я не знал, что сказать. У меня голова кругом шла, я все пытался уразуметь, что произошло. Пятнадцать минут назад дремал на пляже, один-одинешенек в день рождения и жалеючи самого себя, а теперь вот сижу в уютном домике на берегу, смотрю на Алину Йоргенсен с ее ливнем обнаженных ног, потягиваю пиво.
— Так вы чем занимаетесь? — спросила она, поставив бутылку на кофейный столик.
Я уцепился за вопрос — слишком уж явно уцепился, наверно. Стал пространно рассказывать, какая нудная у меня работа: десять лет почти на одном месте, пишу рекламу, мозги ссохлись уже от неупотребления. Примерно на середине подробного отчета о нашей теперешней кампании по рекламе водки из Ганы, которую гонят из кожуры тыквы-горлянки, я услышал: «Мне это очень даже понятно», и она рассказала, как ушла из ветеринарной школы.
— После того как увидела, что они там с животными вытворяют. Например, стерилизуют собак просто ради нашего удобства, просто потому, что нам легче, когда у них нет половой жизни. — В ее голосе послышалась ярость. — Все та же старая песня, видовой фашизм худшего толка.
Альф лежал у моих ног, тихонько ворча и скорбно глядя на меня голубым глазом, — безобиднейшее из существ. Я издал неопределенный звук, означавший согласие, и показал на Альфа:
— А пес ваш, у него что, артрит? Или дисплазия бедра?
Я был доволен своим вопросом: помимо глистов, дисплазия была единственным ветеринарным термином, какой я мог извлечь из кладовой памяти, и мне было ясно, что проблемы Альфа посерьезней, чем просто глисты.
— Еще чего! — рассердилась Алина. Она горько, глубоко вздохнула. — Все несчастья Альфа не от природы, а от людей. Его измучили, искалечили, изуродовали.
— Искалечили? — повторил я, чувствуя, как во мне вскипает возмущение — за прекрасную девушку, за невинное животное. — Кто?
Алина подалась вперед, глаза ее зажглись подлинной ненавистью. Она назвала крупную обувную фирму, вернее, прошипела название. Привычное и знакомое, оно повисло между нами в воздухе, внезапно сделавшись зловещим. Альфа использовали в эксперименте по проверке собачьей обуви — замша, кордовская цветная кожа, разные способы обработки. Собак ставили в этой обуви на бегущую дорожку, чтобы оценить скорость износа; Альф был в контрольной группе.
— В контрольной группе? — я почувствовал, как у меня на затылке волосы встают дыбом.
— Для убыстрения дела дорожку покрыли крупнозернистой наждачной бумагой. — Отвернувшись к окну и закусив губу, Алина смотрела на бьющие в берег волны. — Контрольная группа была без обуви.
Я был ошарашен. Хотел к ней подойти, утешить, но словно врос в кресло.
— Невероятно. Как они могли…
— Очень даже вероятно, — сказала она. Бросила на меня изучающий взгляд, потом прошла через комнату к стоявшей в углу картонной коробке. Я был взволнован ее рассказом и еще больше взволнован ее видом, когда она склонилась над коробкой в своем бикини «гортекс»; я вцепился в подлокотники кресла, словно это была тележка на «русских горках». Спустя мгновение она кинула мне на колени дюжину папок. На верхней стояло название той самой обувной фирмы, и она содержала вырезки из газет, несколько страниц журнала с записями о работе оборудования и сменах сотрудников на предприятии в Гранд-Рапидс, да еще план лаборатории. На других папках были названия косметических фирм, биомедицинских исследовательских центров, меховых и консервных фабрик, предприятий по переработке мяса. Сев на край кофейного столика, Алина смотрела, как я все это листаю.
— Про тест Дреза слыхали? Я ответил пустым взглядом.
— Кроликам пускают в глаза всякую химию и смотрят, когда они ослепнут. Кролики сидят в клетках, их тысячи там, а эти берут шприцы и колют им в глаза — и вы знаете, для чего; ради какой такой высокой цели это делается даже сейчас, пока мы разговариваем?
Я не знал. Прибой накатывал на берег. Я посмотрел на Альфа, потом опять в ее гневные зрачки.
— Тушь для ресниц, вот для чего. Тушь для ресниц. Они калечат тысячи и тысячи кроликов, чтобы женщины могли, как шлюхи, краситься.
Я подумал, что тут она хватила через край, но, взглянув на ее светлые ресницы и крепко сжатые губы без следа помады, понял, что она за свои слова отвечает. Как бы то ни было, она завелась не на шутку и закатила мне лекцию часа на два, жестикулируя безукоризненными руками, приводя цифры, роясь в папках с диковинными фотографиями безногих крыс и накачанных морфием мышей-песчанок. Рассказала, как самолично вызволила Альфа, проникнув в лабораторию с шестью другими членами Армии любителей фауны — боевой организации, в честь которой Альф получил свое имя. Поначалу Алина довольствовалась рассылкой писем и демонстрациями с плакатами на шее, но потом ради спасения бесчисленных жизней животных перешла к более радикальным действиям: нападениям, взломам, диверсиям. Она описала, как с ребятами из организации «Вначале — Земля!» загоняла стальные прутья под кору деревьев, предназначенных к рубке в лесах Орегона, как вырезала мили колючей проволоки на скотоводческих ранчо Невады, как уничтожала записи в биомедицинских лабораториях по всему побережью, как вставала между охотниками и горными баранами в горах Аризоны. Я мог только кивать, издавать отрывочные восклицания, печально улыбаться и присвистывать — вот те на, дескать. Наконец она остановила на мне свои беспокойные глаза.
— А вы знаете, что Айзек Башевис Зингер сказал?
Мы откупорили уже по третьей бутылке. Солнце село. Я понятия не имел.
— У животных каждый день — новый Освенцим.
Я опустил глаза, поглядел на янтарную жидкость сквозь горлышко бутылки и горестно кивнул головой. Сушилка отключилась полтора часа назад. Я стал раздумывать, поедет ли она со мной ужинать и, если поедет, что будет есть.
1 2 3 4 5 6 7
Алина занимала однокомнатный домик, торчавший прямо из песка наподобие пня шагах в пятидесяти, не больше , от линии прилива. Дом с задним двориком, где росли деревья, был зажат между двумя крепостями из стекла и бетона на огромных неуклюжих опорах, с хлопающими на ветру флагами и окнами-бойницами. Сидя в кресле, я ощущал содрогание берега от каждой набегавшей волны — ровный медленный пульс, который память связала с этим местом навсегда. Алина дала мне выцветшую фуфайку почти моего размера с надписью «Колледж Дэвиса», прыснула пятновыводителем на ветровку и майку, одним плавным движением закрыла крышку стиральной машины и извлекла из стоявшего рядом холодильника две бутылки пива. Когда она села напротив меня и мы сосредоточились на пиве, наступила минутная заминка. Я не знал, что сказать. У меня голова кругом шла, я все пытался уразуметь, что произошло. Пятнадцать минут назад дремал на пляже, один-одинешенек в день рождения и жалеючи самого себя, а теперь вот сижу в уютном домике на берегу, смотрю на Алину Йоргенсен с ее ливнем обнаженных ног, потягиваю пиво.
— Так вы чем занимаетесь? — спросила она, поставив бутылку на кофейный столик.
Я уцепился за вопрос — слишком уж явно уцепился, наверно. Стал пространно рассказывать, какая нудная у меня работа: десять лет почти на одном месте, пишу рекламу, мозги ссохлись уже от неупотребления. Примерно на середине подробного отчета о нашей теперешней кампании по рекламе водки из Ганы, которую гонят из кожуры тыквы-горлянки, я услышал: «Мне это очень даже понятно», и она рассказала, как ушла из ветеринарной школы.
— После того как увидела, что они там с животными вытворяют. Например, стерилизуют собак просто ради нашего удобства, просто потому, что нам легче, когда у них нет половой жизни. — В ее голосе послышалась ярость. — Все та же старая песня, видовой фашизм худшего толка.
Альф лежал у моих ног, тихонько ворча и скорбно глядя на меня голубым глазом, — безобиднейшее из существ. Я издал неопределенный звук, означавший согласие, и показал на Альфа:
— А пес ваш, у него что, артрит? Или дисплазия бедра?
Я был доволен своим вопросом: помимо глистов, дисплазия была единственным ветеринарным термином, какой я мог извлечь из кладовой памяти, и мне было ясно, что проблемы Альфа посерьезней, чем просто глисты.
— Еще чего! — рассердилась Алина. Она горько, глубоко вздохнула. — Все несчастья Альфа не от природы, а от людей. Его измучили, искалечили, изуродовали.
— Искалечили? — повторил я, чувствуя, как во мне вскипает возмущение — за прекрасную девушку, за невинное животное. — Кто?
Алина подалась вперед, глаза ее зажглись подлинной ненавистью. Она назвала крупную обувную фирму, вернее, прошипела название. Привычное и знакомое, оно повисло между нами в воздухе, внезапно сделавшись зловещим. Альфа использовали в эксперименте по проверке собачьей обуви — замша, кордовская цветная кожа, разные способы обработки. Собак ставили в этой обуви на бегущую дорожку, чтобы оценить скорость износа; Альф был в контрольной группе.
— В контрольной группе? — я почувствовал, как у меня на затылке волосы встают дыбом.
— Для убыстрения дела дорожку покрыли крупнозернистой наждачной бумагой. — Отвернувшись к окну и закусив губу, Алина смотрела на бьющие в берег волны. — Контрольная группа была без обуви.
Я был ошарашен. Хотел к ней подойти, утешить, но словно врос в кресло.
— Невероятно. Как они могли…
— Очень даже вероятно, — сказала она. Бросила на меня изучающий взгляд, потом прошла через комнату к стоявшей в углу картонной коробке. Я был взволнован ее рассказом и еще больше взволнован ее видом, когда она склонилась над коробкой в своем бикини «гортекс»; я вцепился в подлокотники кресла, словно это была тележка на «русских горках». Спустя мгновение она кинула мне на колени дюжину папок. На верхней стояло название той самой обувной фирмы, и она содержала вырезки из газет, несколько страниц журнала с записями о работе оборудования и сменах сотрудников на предприятии в Гранд-Рапидс, да еще план лаборатории. На других папках были названия косметических фирм, биомедицинских исследовательских центров, меховых и консервных фабрик, предприятий по переработке мяса. Сев на край кофейного столика, Алина смотрела, как я все это листаю.
— Про тест Дреза слыхали? Я ответил пустым взглядом.
— Кроликам пускают в глаза всякую химию и смотрят, когда они ослепнут. Кролики сидят в клетках, их тысячи там, а эти берут шприцы и колют им в глаза — и вы знаете, для чего; ради какой такой высокой цели это делается даже сейчас, пока мы разговариваем?
Я не знал. Прибой накатывал на берег. Я посмотрел на Альфа, потом опять в ее гневные зрачки.
— Тушь для ресниц, вот для чего. Тушь для ресниц. Они калечат тысячи и тысячи кроликов, чтобы женщины могли, как шлюхи, краситься.
Я подумал, что тут она хватила через край, но, взглянув на ее светлые ресницы и крепко сжатые губы без следа помады, понял, что она за свои слова отвечает. Как бы то ни было, она завелась не на шутку и закатила мне лекцию часа на два, жестикулируя безукоризненными руками, приводя цифры, роясь в папках с диковинными фотографиями безногих крыс и накачанных морфием мышей-песчанок. Рассказала, как самолично вызволила Альфа, проникнув в лабораторию с шестью другими членами Армии любителей фауны — боевой организации, в честь которой Альф получил свое имя. Поначалу Алина довольствовалась рассылкой писем и демонстрациями с плакатами на шее, но потом ради спасения бесчисленных жизней животных перешла к более радикальным действиям: нападениям, взломам, диверсиям. Она описала, как с ребятами из организации «Вначале — Земля!» загоняла стальные прутья под кору деревьев, предназначенных к рубке в лесах Орегона, как вырезала мили колючей проволоки на скотоводческих ранчо Невады, как уничтожала записи в биомедицинских лабораториях по всему побережью, как вставала между охотниками и горными баранами в горах Аризоны. Я мог только кивать, издавать отрывочные восклицания, печально улыбаться и присвистывать — вот те на, дескать. Наконец она остановила на мне свои беспокойные глаза.
— А вы знаете, что Айзек Башевис Зингер сказал?
Мы откупорили уже по третьей бутылке. Солнце село. Я понятия не имел.
— У животных каждый день — новый Освенцим.
Я опустил глаза, поглядел на янтарную жидкость сквозь горлышко бутылки и горестно кивнул головой. Сушилка отключилась полтора часа назад. Я стал раздумывать, поедет ли она со мной ужинать и, если поедет, что будет есть.
1 2 3 4 5 6 7