Он отвел ее к памятнику, постелил на камень свою куртку, резко пахнущую морем, и усадил Дарью Андреевну.
– Спасибо, сынок, – прошептала Дарья Андреевна.
Незнакомец промолчал, внимательно разглядывая ее, потом кивнул на стену с фамилиями:
– Сын?
– Двое...
– Двое? – Незнакомец сдвинул брови и, не спуская с нее глаз, немного растерянно сказал: – Значит, Харабаровы, раз двое...
Дарья Андреевна ахнула.
– Да ты аль знал их, сынок?
– Как не знать, вместе плавали три года назад...
– Господи... – Дарья Андреевна заплакала и невольно склонилась к широкому плечу незнакомца, но тут же вскинула голову и стала разглядывать его лицо, приговаривая: – Да как же это, сынок? И вправду знал, а? Да как же это? Как зовут-то тебя?
– Виктором, а фамилия Кротов.
– Витя, сыночек... – всхлипывала Дарья Андреевна. – Да как же утонули они? Как не убереглись-то?
– Да так уж... – помрачнел Виктор. – Тут, мать, как в лотерее – кому повезет, кому нет.
А Дарья Андреевна все всхлипывала и держалась рукой за плечо Виктора, словно боялась, что этот неожиданный человек, знавший ее сыновей, вдруг исчезнет куда-то.
– А как же ты здесь оказалась, мать? – спросил Виктор.
Дарья Андреевна, успокаиваясь, рассказала ему, откуда приехала, где остановилась, как зовут ее, и когда Виктор спросил, долго ли она собирается быть тут, робко взглянула на него:
– Насовсем хотела бы, если дозволят.
– Ну, как это не позволят? – Виктор даже удивился. – Не бойся, все сделаем, поможем... В «богадельне» хочешь остаться?
– В какой «богадельне»? – испугалась Дарья Андреевна, и Виктор смутился:
– Да это так, с языка сорвалось. Мы так наше общежитие называем...
– Так, конечно, хотела бы...
– Сделаем, мать, – уверенно сказал Виктор. – Я ведь тоже там живу, на четвертом этаже, восемьдесят первая комната. Если нужно что будет – в любое время приходи, за всякой помощью.
– Вот спасибо, сынок, а то ведь я ничего не знаю здесь, как да что... Витя, сыночек, – тронула она его за руку, – расскажи ты мне о них, о Гене и Коле.
– Ну, что о них рассказывать... – запнулся Виктор. – Сыновья у тебя были – дай бог каждому... Рыбаки настоящие, работать умели – любо-дорого смотреть было. И товарищи надежные, с такими хоть куда, не подведут... Знаешь что, мать? А это ничего, что я тебя так называю?
– Называй, называй, они тоже меня так звали... А у тебя-то мать есть?
– Нету, детдомовский я... Давай-ка помянем их, а?
Виктор вытащил из карманов бутылку водки, стакан, луковицу, несколько сухих серебристо-коричневых корюшек. Виновато взглянув на Дарью Андреевну, он объяснил:
– Сюда ведь многие как на могилку приходят, корешей поминают... дружков то есть. Я тоже после каждого рейса первым делом сюда иду, хороший кореш у меня был, Сеня Ромоданов, вон, – кивнул он на стену, – во втором ряду его фамилия. Земляки мы с ним, с Тамбовщины, сколько лет вместе кантовались. Тоже не повезло ему, смыло штормом четыре года назад, на моих глазах прямо... Был вот – и нету, – горестно качнул головой Виктор, плеснул чуть-чуть, на донышко, и протянул стакан Дарье Андреевне: – Выпей, мать, помяни сынов своих и Сеню, друга моего...
– Выпью, сынок, – дрогнула голосом Дарья Андреевна, – за них как не выпить, царствие им небесное...
И Дарья Андреевна выпила горькую водку, тихо роняя слезы, зажевала корюшкой.
– Эх, жизнь! – крякнул Виктор, с размаху налил себе полный стакан и, не морщясь, выпил, захрустел луковицей.
Сидели молча, смотрели на каменные плиты, иссеченные прямыми бронзовыми строчками фамилий. Потом внизу, близко где-то раздались голоса, и взобрались на холм, отдуваясь, два молодых, модно одетых парня в темных очках, с фотоаппаратами и плащами-болоньями через плечо. Виктор недружелюбно скосил глаза в их сторону, проворчал:
– Принесла нелегкая...
Двое, разговаривающие уверенными громкими голосами, сфотографировали памятник, плиты с надписями, потом один из них изогнулся у подножия, оперся о памятник рукой, а другой стал наводить на него аппарат. И тут Виктор встал и решительно направился ко второму, негромко сказал:
– А ну-ка, убери свою щелкалку.
– Это еще почему? – Тот удивленно повернул к нему большие черные стекла очков.
– Потому... Здесь вам не цирк.
– А что здесь? – со спокойной иронией спросил тот, что стоял у памятника, и снял очки.
– А ну, мотайте отсюда... – тихо, с едва сдерживаемой яростью сказал Виктор, шагнул к парню с фотоаппаратом, и тот попятился, сказал товарищу:
– Пойдем, Стас, это псих какой-то...
Ушли, враждебно оглядываясь, бормоча под нос ругательства. Виктор снова сел рядом с Дарьей Андреевной, молча склонился, невесело глядя себе под ноги. Молчала и Дарья Андреевна, смотрела на плиты, принялась зачем-то считать фамилии – их оказалось семьдесят девять. Три плиты были исписаны полностью, четвертая на две трети сияла белой каменной чистотой.
Дарье Андреевне стало не по себе, она посмотрела на Виктора, страшась за него. А тот, встретив ее взгляд, обеспокоенно спросил:
– Устала, мать? Может, пойдем?
– Идем, сынок.
Даже с помощью Виктора спуститься с холма оказалось не так-то просто. Дарья Андреевна, оскальзываясь, почти скатилась вниз, спросила с невольной укоризной:
– Чего ж дорогу-то к такому месту не сделали?
– Денег не хватило. Памятник-то на наши средства, собранные всем городом, строили. Все хотим как-нибудь сами ступеньки сделать, да руки не доходят.
Он бережно повел Дарью Андреевну в общежитие, причудливо прозванное «богадельней». Называлось оно так потому, что плата за жилье была смехотворно низкая – какие-то копейки в сутки, – а можно было и месяцами жить беспошлинно – контора запомнит, запишет, вычтет потом из заработка. И уже к вечеру пронесся по общежитию слух, что приехала мать Харабаровых, утонувших зимой на «Маломе», и будет, видно, ходить и искать тех, кто знал ее сыновей. Таких оказалось не так уж и мало, и как-то само собой решено было между ними, что говорить о Генке и Кольке только хорошее. И в тот же день многие увидели Дарью Андреевну, осмотрели, единогласно решено было – старушка добрая, тихая, одним словом – «правильная», и если кто обидит ее хоть ненароком – тому плохо будет.
И Дарья Андреевна вместе с Виктором, прочно взявшим ее под свою опеку, пошла по этажам. Указали ей комнаты, в которых жили ее сыновья, – их оказалось шесть, – и наплакалась и нарыдалась она вволю, слабыми руками ощупывая кровати, столы, тумбочки, которых касались руки ее сыновей. И слушала, что говорили ей... Рассказы эти были очень похожи один на другой – да и что особенного могли рассказать ей рыбаки? Как работали ее сыновья, как мерзли и мокли, как уставали, что ели и пили... Но Дарья Андреевна слушала каждый рассказ как бы заново, словно и не говорили ей только что почти то же самое.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21
– Спасибо, сынок, – прошептала Дарья Андреевна.
Незнакомец промолчал, внимательно разглядывая ее, потом кивнул на стену с фамилиями:
– Сын?
– Двое...
– Двое? – Незнакомец сдвинул брови и, не спуская с нее глаз, немного растерянно сказал: – Значит, Харабаровы, раз двое...
Дарья Андреевна ахнула.
– Да ты аль знал их, сынок?
– Как не знать, вместе плавали три года назад...
– Господи... – Дарья Андреевна заплакала и невольно склонилась к широкому плечу незнакомца, но тут же вскинула голову и стала разглядывать его лицо, приговаривая: – Да как же это, сынок? И вправду знал, а? Да как же это? Как зовут-то тебя?
– Виктором, а фамилия Кротов.
– Витя, сыночек... – всхлипывала Дарья Андреевна. – Да как же утонули они? Как не убереглись-то?
– Да так уж... – помрачнел Виктор. – Тут, мать, как в лотерее – кому повезет, кому нет.
А Дарья Андреевна все всхлипывала и держалась рукой за плечо Виктора, словно боялась, что этот неожиданный человек, знавший ее сыновей, вдруг исчезнет куда-то.
– А как же ты здесь оказалась, мать? – спросил Виктор.
Дарья Андреевна, успокаиваясь, рассказала ему, откуда приехала, где остановилась, как зовут ее, и когда Виктор спросил, долго ли она собирается быть тут, робко взглянула на него:
– Насовсем хотела бы, если дозволят.
– Ну, как это не позволят? – Виктор даже удивился. – Не бойся, все сделаем, поможем... В «богадельне» хочешь остаться?
– В какой «богадельне»? – испугалась Дарья Андреевна, и Виктор смутился:
– Да это так, с языка сорвалось. Мы так наше общежитие называем...
– Так, конечно, хотела бы...
– Сделаем, мать, – уверенно сказал Виктор. – Я ведь тоже там живу, на четвертом этаже, восемьдесят первая комната. Если нужно что будет – в любое время приходи, за всякой помощью.
– Вот спасибо, сынок, а то ведь я ничего не знаю здесь, как да что... Витя, сыночек, – тронула она его за руку, – расскажи ты мне о них, о Гене и Коле.
– Ну, что о них рассказывать... – запнулся Виктор. – Сыновья у тебя были – дай бог каждому... Рыбаки настоящие, работать умели – любо-дорого смотреть было. И товарищи надежные, с такими хоть куда, не подведут... Знаешь что, мать? А это ничего, что я тебя так называю?
– Называй, называй, они тоже меня так звали... А у тебя-то мать есть?
– Нету, детдомовский я... Давай-ка помянем их, а?
Виктор вытащил из карманов бутылку водки, стакан, луковицу, несколько сухих серебристо-коричневых корюшек. Виновато взглянув на Дарью Андреевну, он объяснил:
– Сюда ведь многие как на могилку приходят, корешей поминают... дружков то есть. Я тоже после каждого рейса первым делом сюда иду, хороший кореш у меня был, Сеня Ромоданов, вон, – кивнул он на стену, – во втором ряду его фамилия. Земляки мы с ним, с Тамбовщины, сколько лет вместе кантовались. Тоже не повезло ему, смыло штормом четыре года назад, на моих глазах прямо... Был вот – и нету, – горестно качнул головой Виктор, плеснул чуть-чуть, на донышко, и протянул стакан Дарье Андреевне: – Выпей, мать, помяни сынов своих и Сеню, друга моего...
– Выпью, сынок, – дрогнула голосом Дарья Андреевна, – за них как не выпить, царствие им небесное...
И Дарья Андреевна выпила горькую водку, тихо роняя слезы, зажевала корюшкой.
– Эх, жизнь! – крякнул Виктор, с размаху налил себе полный стакан и, не морщясь, выпил, захрустел луковицей.
Сидели молча, смотрели на каменные плиты, иссеченные прямыми бронзовыми строчками фамилий. Потом внизу, близко где-то раздались голоса, и взобрались на холм, отдуваясь, два молодых, модно одетых парня в темных очках, с фотоаппаратами и плащами-болоньями через плечо. Виктор недружелюбно скосил глаза в их сторону, проворчал:
– Принесла нелегкая...
Двое, разговаривающие уверенными громкими голосами, сфотографировали памятник, плиты с надписями, потом один из них изогнулся у подножия, оперся о памятник рукой, а другой стал наводить на него аппарат. И тут Виктор встал и решительно направился ко второму, негромко сказал:
– А ну-ка, убери свою щелкалку.
– Это еще почему? – Тот удивленно повернул к нему большие черные стекла очков.
– Потому... Здесь вам не цирк.
– А что здесь? – со спокойной иронией спросил тот, что стоял у памятника, и снял очки.
– А ну, мотайте отсюда... – тихо, с едва сдерживаемой яростью сказал Виктор, шагнул к парню с фотоаппаратом, и тот попятился, сказал товарищу:
– Пойдем, Стас, это псих какой-то...
Ушли, враждебно оглядываясь, бормоча под нос ругательства. Виктор снова сел рядом с Дарьей Андреевной, молча склонился, невесело глядя себе под ноги. Молчала и Дарья Андреевна, смотрела на плиты, принялась зачем-то считать фамилии – их оказалось семьдесят девять. Три плиты были исписаны полностью, четвертая на две трети сияла белой каменной чистотой.
Дарье Андреевне стало не по себе, она посмотрела на Виктора, страшась за него. А тот, встретив ее взгляд, обеспокоенно спросил:
– Устала, мать? Может, пойдем?
– Идем, сынок.
Даже с помощью Виктора спуститься с холма оказалось не так-то просто. Дарья Андреевна, оскальзываясь, почти скатилась вниз, спросила с невольной укоризной:
– Чего ж дорогу-то к такому месту не сделали?
– Денег не хватило. Памятник-то на наши средства, собранные всем городом, строили. Все хотим как-нибудь сами ступеньки сделать, да руки не доходят.
Он бережно повел Дарью Андреевну в общежитие, причудливо прозванное «богадельней». Называлось оно так потому, что плата за жилье была смехотворно низкая – какие-то копейки в сутки, – а можно было и месяцами жить беспошлинно – контора запомнит, запишет, вычтет потом из заработка. И уже к вечеру пронесся по общежитию слух, что приехала мать Харабаровых, утонувших зимой на «Маломе», и будет, видно, ходить и искать тех, кто знал ее сыновей. Таких оказалось не так уж и мало, и как-то само собой решено было между ними, что говорить о Генке и Кольке только хорошее. И в тот же день многие увидели Дарью Андреевну, осмотрели, единогласно решено было – старушка добрая, тихая, одним словом – «правильная», и если кто обидит ее хоть ненароком – тому плохо будет.
И Дарья Андреевна вместе с Виктором, прочно взявшим ее под свою опеку, пошла по этажам. Указали ей комнаты, в которых жили ее сыновья, – их оказалось шесть, – и наплакалась и нарыдалась она вволю, слабыми руками ощупывая кровати, столы, тумбочки, которых касались руки ее сыновей. И слушала, что говорили ей... Рассказы эти были очень похожи один на другой – да и что особенного могли рассказать ей рыбаки? Как работали ее сыновья, как мерзли и мокли, как уставали, что ели и пили... Но Дарья Андреевна слушала каждый рассказ как бы заново, словно и не говорили ей только что почти то же самое.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21