В этой забытой ею жизни, неразрывно связанной с природой, землей, хлебом, работой, отношение к смерти тоже было другим – более простым и естественным. Вероятно, в те осенние месяцы, когда Коле сказали, что состояние матери безнадежно, он уже примирился с ее смертью. Ему надо было думать о живых, работать – много работать. И он умел работать, умел веселиться, умел жить. И вряд ли ему хочется чего-то другого, ведь в этой жизни он чувствует себя хозяином, уверенно стоящим на ногах, и его, наверно, не страшит будущее...
– На танцы пойдем? – спросил Коля.
– Можно и пойти, – согласилась Ольга. Танцевать она конечно не будет, но почему бы не посмотреть? Можно ведь уйти в любое время...
– Верка, тащи мой парадный балахон! – весело заорал Коля. – Плясать пойдем!
Ольга переоделась, и, когда вышла, Коля восхищенно уставился на нее и зацокал языком.
– Вот это да! Маш, глянь, какая у меня сеструха! Ну, берегись, деревня! Все парни нынче твои будут, а уж девки на тебя зубок поимеют, будь здоров!
«Балахон», в который облачился Коля, оказался новым бостоновым костюмом. Ботинки тоже были новые, скрипучие, а наряд довершала серая клетчатая кепка, лихо сдвинутая на затылок, и выглядела она особенно нелепо с этим темно-синим костюмом.
– А зачем тебе кепка? – спросила Ольга.
– Кепка? – озадаченно спросил Коля, снял ее и повертел в руках. – А что, плохая?
– Не плохая, но зачем она тебе? Тепло ведь.
– Это верно. Дак ведь все носят... По-твоему, не надо?
– Конечно. И по цвету она не очень подходит.
– Ну и черт с ней.
Коля швырнул кепку на кровать и скомандовал:
– Армия, за мной! – И строго сказал Верочке: – А ты, это самое, зря не суетись, лучше ляг да отдохни. Ничего не убирай, мы придем – еще гулять будем.
– Иди-иди, сама знаю, что мне делать.
Танцы собирались на утоптанной до звонкой каменной твердости площадке около клуба. Из широкого белого горла подвешенного к столбу «колокола» неслась хриплая мелодия немилосердно заезженной «Рио-Риты». Бросалось в глаза, что девушек гораздо больше, чем парней, да и парни все молодые, почти мальчишки.
Ольга сразу убедилась, что Коля личность в деревне популярная – его сразу заметили, подходили здороваться, куда-то позвали. Ольгу окидывали внимательными, изучающими взглядами, но разговаривали с Колей так, словно рядом с ним никого не было. Машу сразу позвали подруги, и Коля вертел головой, мялся – он явно не знал, как быть с Ольгой, надо ли знакомить ее с ребятами. Ольга пришла ему на помощь, тихо сказала:
– Ты не обращай на меня внимания, иди. Я ведь танцевать не собираюсь, немного побуду и вернусь домой. Иди, иди, – и она легонько подтолкнула его.
– Ну, смотри, это самое... Если что – я поблизости буду.
– Ладно, иди.
И Коля ушел. Ольга стояла под деревом, ловила на себе любопытные взгляды – и пожалела, что пришла сюда. Не взгляды смущали ее – любопытство односельчан было вежливым, неназойливым. Но что тебе делать здесь? Не веселиться же, в самом деле, ты пришла сюда... А зачем? Взглянуть на свое прошлое? Вспомнить, как в редкие свободные вечера длинноногая девочка Оля прибегала сюда послушать музыку, перекинуться словом с подругами, постоять у забора, ожидая, когда ее пригласят танцевать... Стоять долго не приходилось – ты и тогда уже была красивой, девочка Оля, и хотя ребят в деревне всегда было меньше, чем девушек, тебя охотно приглашали, и мозолистые руки парней, уверенных в своей необходимости и незаменимости, жгли твою спину сквозь тонкий дешевенький ситец... Эти руки всегда стремились притянуть тебя поближе – нетерпеливые горячие руки рано повзрослевших парней, грубые мозолистые руки обхватывали твою спину почти так же, как они привыкли браться за черенок лопаты и ручку топора, но ты всегда держалась на расстоянии и вовремя сбрасывала с себя эти руки, если они начинали позволять себе слишком многое... Наверно, ты тогда уже решила, что твое тело не для этих мозолистых рук и не парень в кепке и выпущенным на лоб чубом станет твоим мужем... Ведь ты уже догадывалась, что эти парни останутся здесь, а ты уедешь – пока только в Селиваново, а потом... О, потом будет другая жизнь – великолепная, интересная, значительная... Но эта жизнь маячила где-то в туманном розовом будущем, а пока приходилось довольствоваться тем, что есть – шипящими ритмами вот этой самой «Рио-Риты», только не было тогда широкогорлого ревущего «колокола», был старенький патефон с выщербленной заводной ручкой, и Мишка-гармонист в перерывах между «Рио-Ритой» и «Брызгами шампанского» наигрывал бесконечный «Истамбул». Мишка (а где-то он сейчас?) считал себя выдающейся личностью, он являлся на танцы с опозданием, кто-нибудь из ребят почтительно нес его трехрядку, и он основательно и долго усаживался, пробовал мехи и заводил «Истамбул». Наверно, он играл и что-то другое, но запомнился только «Истамбул». Время от времени, чтобы напомнить о своей значительности, Мишка переставал играть, тяжело отдувался, всем своим видом показывая бесконечную усталость, и тогда девушки должны были просить его сыграть еще, и Мишка, немного поломавшись, всегда соглашался и мог играть много часов подряд... А сейчас ревет «колокол», к «Рио-Рите» и «Брызгам шампанского» прибавились десятки других пластинок, но все равно «Рио-Риту» ставят чаще всех, и танцуют ее точно так же, как танцевали десять лет назад – шаг вперед, два в сторону. Точно так же танцевали и другие танцы, даже вальс – шаг вперед, два в сторону... Годы прошли, а «Рио-Рита» осталась... И веселье – тоже... Да, им весело, не то что тебе... А тебе-то почему невесело, девочка Оля? Не потому же, в самом деле, что здесь все слишком просто... Ведь тебе не очень-то весело и в Москве, а уж там к твоим услугам вся мощь сверхсовременной индустрии развлечений, от самых утонченных – театры, балет, концертные залы – до более примитивных – мюзик-холл, богемные попойки, полупьяные вечера в пивных барах, плавающих в сигаретном дыму, где никто не посмотрит осуждающе на чьи-то обнаженные почти до бедер ноги... А тебе все равно невесело... Почему? «Будь ты проклята!» – вдруг вспомнила она и усмехнулась. Если бы ты была суеверна, ты наверняка подумала бы, что проклятие матери сквозь годы преследует тебя. Но ты не суеверна... Ты не веришь ни в бога, ни в дьявола, ни в чох, пи в сон... Ты архисовременная интеллектуальная девица с элегантно торчащей во рту сигаретой – а сигарета тебе очень идет, по этому поводу ты выслушала десятки комплиментов, – ты знаешь толк в винах и коньяках, можешь сбацать твист, оценить пикантный анекдот, знаешь кучу таких песен, которые никогда не передаются по радио, – но почему тебе невесело живется? Почему ты разучилась радоваться многим простым вещам – солнечному дню, заслуженному отдыху, молодости, своей красоте, наконец?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26