Он протянул руку к звонку. Дверь открыл… Славик.
Представьте себе дирижера, которому вместо Кармен-сюиты подложили поты похоронного марша, и вы поймете ужас, пятнами выступивший на лице нашего героя.
— Привет, старик, — для большей убедительности скорчился Изя. — Извини, я в туалет, — и прошмыгнув в спасительную дверь, ополоснул разгоряченное лицо. После непродолжительной паузы слил воду.
— Еле дошел, — старательно не замечая Ольги, обратился он к Славику. — Шел мимо, и так неожиданно скрутило, — он, наконец, посмотрел на Ольгу и, разделив цветы, вручил ей хризантемы.
— Может, попьешь с нами чаю? — улыбаясь, предложила Ольга.
— Нет, нет, спасибо, я тороплюсь…
— У Славика сегодня свидание с дочерью. Он на машине. Если вам по дороге, он тебя подбросит.
Славик неодобрительно молчал, а Изя вдруг согласился:
— Да, чай я, пожалуй, с удовольствием попью.
В то время как Изя пил чай с вареньем, недовольный собой, что согласился остаться, Ося Баумов сидел и сарае на одиннадцатой станции и плакал.
Перед ним лежала двухметровая мраморная плита с мастерски вырезанным профилем, под которым золотыми буквами сверкала душераздирающая надпись:
"Иосиф Аврумович Тенинбаум, 1932 -''.
По обе стороны плиты стояли горшочки с цветами, а в углу комнаты лежала гипсовая модель головы, которую следовало еще отлить в бронзе.
— Мамочка, — плакал Ося. держа о руках четыре белоснежных цветка, — как бы ты была счастлива, если бы знала, что я лежу рядом с тобой.
В дверях сарая, понимая деликатность ситуации, второй час, переминаясь с ноги на ногу, стоял Мастер.
— Хозяин, — наконец вымолвил он, — может, помянем?
— Да, — с глазами, полными слез, обернулся Ося, увидев наконец Мастера, стоящего в дверях с бутылкой водки и двумя гранеными стаканами.
Бутылка была уже начата. Мастер тут же присел, расстелив газету «Знамя коммунизма», положил пяток яблок и разлил аккурат по полстакана.
— Скажи что-нибудь, — попросил Ося.
— Пусть земля ему будет пухом, — поднял стакан Мастер.
— Не то, подушевней, — попросил Ося, — ты же умеешь.
Мастер прокашлялся, понюхал стакан и нежно-нежно произнес:
— Хороший человек был. И изобретатель, и народный целитель, а какой отец! Таких днем с огнем не сыщешь. Будем здоровы! — и, чокнувшись с Осей, выпил.
— А может, ниже фамилию американскими буквами написать? — спросил Мастер, откусывая яблоко. — И тоже в золоте?
"На всех языках мира'', — хотелось сказать Осе, но он только тихо промолвил:
— Это ни к чему. Кто знает — и так поймет.
— Не думаешь ты о себе, — разливая оставшуюся водку, укоризненно продолжал Мастер. — Сейчас время такое, сам о себе не позаботишься — никто о тебе не вспомнит.
«Он прав», — подумал Ося п. в порыве благодарности обняв Мастера, выпил с ним на брудершафт.
— Хозяин, — осторожно промолвил Мастер и. вытащив из портфеля бутылку «Столичной», молча показал ее Осе.
Тот одобрительно кивнул головой.
— Хозяин, — открывая бутылку, еще раз произнес Мастер, с трудом выдавливая из себя слова, — когда вы со мной рассчитаетесь?
Ося поперхнулся, мгновенно густо покраснев: «Негодяй! В такую скорбную минуту он посмел завести разговор о деньгах!»
Сохраняя самообладание, Ося мысленно досчитал до двадцати и только тогда рассудительно спросил:
— Погоди, но где ты видел, чтобы полностью расплачивались за неоконченную работу?"
— Как это? — искренне удивился Мастер.
— Но памятник же не окончен. Тебе предстоит выбить еще дату смерти.
— Да, но когда же это будет? — с ужасом взмолился Мастер.
— А ты что, торопишься на тот свет раньше меня? — обняв его, улыбнулся Ося.
— Нет, — согласился тот, подавленный железной логикой Баумова.
— Я ведь от тебя никуда не денусь, — доверительно убеждал его Ося, — но хочу, чтобы памятник был окончен твоей рукой и в каталогах ведущих музеев мира указано было твое имя. Видишь, — улыбнулся он, — я думаю о твоем будущем. Хотя, — тут Ося вспомнил о памятнике, который предстоит создать на Театральной площади, — в ближайшее время я решу все твои финансовые проблемы.
Мастер недоверчиво посмотрел на Баумова, а Ося, как бы советуясь с ним, вслух рассуждал:
— Деньги нужно собрать по подписке. В конце концов, Пушкину так и сделали, даже с надписью: ''Пушкину — граждане Одессы".
— Но… — запнулся Мастер, — то Пушкин, а… кто деньги даст? — нервно переспросил он.
Ося удивленно посмотрел на недоверчивого Мастера.
— Город, — уверенно произнес он и на чистейшем итальянском языке взял верхнюю октаву.
— Вот это да! — разинув рот, Мастер восхищенно глядел на него:
— Магомаев! Вылитый Магомаев!
''Комиссию горсовета по сбору пожертвований должен возглавить Изя, — подумал Ося о брате, который в последнее время явно избегал близости с ним. — Он хоть и дурак, но честен. Воровать не будет", — и Ося с презрением посмотрел на Мастера, укравшего у него и прошлом месяце кулек цемента.
Телепатия — великая вещь. Отвозя Изю домой, Славик вроде бы неожиданно произнес:
— Это правда, что у тебя в Америке умерла тетя?
— Да, — подтвердил Изя, — оставив сыну золотые прииски на Аляске, — и подумал об Осе, которого давно не видел.
Направленные навстречу друг другу братские мысли сошлись где-то на Патриса Лумумбы и разлетелись мелкими брызгами в разные стороны…
Изя благополучно доехал до дома, прошмыгнул в дурно пахнущий подъезд, на ощупь нашел в темноте щель замка, раздосадованно вошел в квартиру и со словами: «Левитов нет дома»— вручил жене букет пионов.
— Мог бы сказать, что эти цветы для меня, — пожурила его Шелла.
— Они и предназначались тебе, — соврал Изя. — К Левитам я ездил с бутылкой. Поставив на стол шампанское, артистично взмахнул руками:
— Гуляем! — и, напевая «День седьмого ноября — красный день календаря», пригласил жену и дочь к столу.
***
Седьмого ноября Изя встал пораньше.
Из— за военного парада, который начинается за час до гражданской панихи… (тс-с… быстренько зачеркните это слово) демонстрации, движение транспорта в районе вокзала перекрывается с раннего утра.
В былые годы он обязательно брал с собой Регинку, с трудом дожидавшуюся очередных торжеств. Она гордилась ярким бантом, тщательно завязываемым бабушкой (и все гляделась в зеркало: ''Ну как, я красива?"), десятком разноцветных шаров,. по ее требованию с вечера надуваемых папой и дедушкой. И хотя по дороге от Энгельса до Треугольного переулка один-два обязательно лопались или улетали, все равно шаров было много, да еще запасные в кармане у папы…
В тот день ее вдоволь поили газировкой с сиропом, чужие дяди с папиной работы угощали мороженым, а дома бабушка встречала гостей праздничным столом, в конце которого, пальчики оближешь, та-кой «Наполеон»…
После переезда на новую квартиру ей лень было рано вставать, затем долго идти пешком, и утро она проводила уже дома с мамой, помогая ей на кухне, а на демонстрацию (святая святых!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22
Представьте себе дирижера, которому вместо Кармен-сюиты подложили поты похоронного марша, и вы поймете ужас, пятнами выступивший на лице нашего героя.
— Привет, старик, — для большей убедительности скорчился Изя. — Извини, я в туалет, — и прошмыгнув в спасительную дверь, ополоснул разгоряченное лицо. После непродолжительной паузы слил воду.
— Еле дошел, — старательно не замечая Ольги, обратился он к Славику. — Шел мимо, и так неожиданно скрутило, — он, наконец, посмотрел на Ольгу и, разделив цветы, вручил ей хризантемы.
— Может, попьешь с нами чаю? — улыбаясь, предложила Ольга.
— Нет, нет, спасибо, я тороплюсь…
— У Славика сегодня свидание с дочерью. Он на машине. Если вам по дороге, он тебя подбросит.
Славик неодобрительно молчал, а Изя вдруг согласился:
— Да, чай я, пожалуй, с удовольствием попью.
В то время как Изя пил чай с вареньем, недовольный собой, что согласился остаться, Ося Баумов сидел и сарае на одиннадцатой станции и плакал.
Перед ним лежала двухметровая мраморная плита с мастерски вырезанным профилем, под которым золотыми буквами сверкала душераздирающая надпись:
"Иосиф Аврумович Тенинбаум, 1932 -''.
По обе стороны плиты стояли горшочки с цветами, а в углу комнаты лежала гипсовая модель головы, которую следовало еще отлить в бронзе.
— Мамочка, — плакал Ося. держа о руках четыре белоснежных цветка, — как бы ты была счастлива, если бы знала, что я лежу рядом с тобой.
В дверях сарая, понимая деликатность ситуации, второй час, переминаясь с ноги на ногу, стоял Мастер.
— Хозяин, — наконец вымолвил он, — может, помянем?
— Да, — с глазами, полными слез, обернулся Ося, увидев наконец Мастера, стоящего в дверях с бутылкой водки и двумя гранеными стаканами.
Бутылка была уже начата. Мастер тут же присел, расстелив газету «Знамя коммунизма», положил пяток яблок и разлил аккурат по полстакана.
— Скажи что-нибудь, — попросил Ося.
— Пусть земля ему будет пухом, — поднял стакан Мастер.
— Не то, подушевней, — попросил Ося, — ты же умеешь.
Мастер прокашлялся, понюхал стакан и нежно-нежно произнес:
— Хороший человек был. И изобретатель, и народный целитель, а какой отец! Таких днем с огнем не сыщешь. Будем здоровы! — и, чокнувшись с Осей, выпил.
— А может, ниже фамилию американскими буквами написать? — спросил Мастер, откусывая яблоко. — И тоже в золоте?
"На всех языках мира'', — хотелось сказать Осе, но он только тихо промолвил:
— Это ни к чему. Кто знает — и так поймет.
— Не думаешь ты о себе, — разливая оставшуюся водку, укоризненно продолжал Мастер. — Сейчас время такое, сам о себе не позаботишься — никто о тебе не вспомнит.
«Он прав», — подумал Ося п. в порыве благодарности обняв Мастера, выпил с ним на брудершафт.
— Хозяин, — осторожно промолвил Мастер и. вытащив из портфеля бутылку «Столичной», молча показал ее Осе.
Тот одобрительно кивнул головой.
— Хозяин, — открывая бутылку, еще раз произнес Мастер, с трудом выдавливая из себя слова, — когда вы со мной рассчитаетесь?
Ося поперхнулся, мгновенно густо покраснев: «Негодяй! В такую скорбную минуту он посмел завести разговор о деньгах!»
Сохраняя самообладание, Ося мысленно досчитал до двадцати и только тогда рассудительно спросил:
— Погоди, но где ты видел, чтобы полностью расплачивались за неоконченную работу?"
— Как это? — искренне удивился Мастер.
— Но памятник же не окончен. Тебе предстоит выбить еще дату смерти.
— Да, но когда же это будет? — с ужасом взмолился Мастер.
— А ты что, торопишься на тот свет раньше меня? — обняв его, улыбнулся Ося.
— Нет, — согласился тот, подавленный железной логикой Баумова.
— Я ведь от тебя никуда не денусь, — доверительно убеждал его Ося, — но хочу, чтобы памятник был окончен твоей рукой и в каталогах ведущих музеев мира указано было твое имя. Видишь, — улыбнулся он, — я думаю о твоем будущем. Хотя, — тут Ося вспомнил о памятнике, который предстоит создать на Театральной площади, — в ближайшее время я решу все твои финансовые проблемы.
Мастер недоверчиво посмотрел на Баумова, а Ося, как бы советуясь с ним, вслух рассуждал:
— Деньги нужно собрать по подписке. В конце концов, Пушкину так и сделали, даже с надписью: ''Пушкину — граждане Одессы".
— Но… — запнулся Мастер, — то Пушкин, а… кто деньги даст? — нервно переспросил он.
Ося удивленно посмотрел на недоверчивого Мастера.
— Город, — уверенно произнес он и на чистейшем итальянском языке взял верхнюю октаву.
— Вот это да! — разинув рот, Мастер восхищенно глядел на него:
— Магомаев! Вылитый Магомаев!
''Комиссию горсовета по сбору пожертвований должен возглавить Изя, — подумал Ося о брате, который в последнее время явно избегал близости с ним. — Он хоть и дурак, но честен. Воровать не будет", — и Ося с презрением посмотрел на Мастера, укравшего у него и прошлом месяце кулек цемента.
Телепатия — великая вещь. Отвозя Изю домой, Славик вроде бы неожиданно произнес:
— Это правда, что у тебя в Америке умерла тетя?
— Да, — подтвердил Изя, — оставив сыну золотые прииски на Аляске, — и подумал об Осе, которого давно не видел.
Направленные навстречу друг другу братские мысли сошлись где-то на Патриса Лумумбы и разлетелись мелкими брызгами в разные стороны…
Изя благополучно доехал до дома, прошмыгнул в дурно пахнущий подъезд, на ощупь нашел в темноте щель замка, раздосадованно вошел в квартиру и со словами: «Левитов нет дома»— вручил жене букет пионов.
— Мог бы сказать, что эти цветы для меня, — пожурила его Шелла.
— Они и предназначались тебе, — соврал Изя. — К Левитам я ездил с бутылкой. Поставив на стол шампанское, артистично взмахнул руками:
— Гуляем! — и, напевая «День седьмого ноября — красный день календаря», пригласил жену и дочь к столу.
***
Седьмого ноября Изя встал пораньше.
Из— за военного парада, который начинается за час до гражданской панихи… (тс-с… быстренько зачеркните это слово) демонстрации, движение транспорта в районе вокзала перекрывается с раннего утра.
В былые годы он обязательно брал с собой Регинку, с трудом дожидавшуюся очередных торжеств. Она гордилась ярким бантом, тщательно завязываемым бабушкой (и все гляделась в зеркало: ''Ну как, я красива?"), десятком разноцветных шаров,. по ее требованию с вечера надуваемых папой и дедушкой. И хотя по дороге от Энгельса до Треугольного переулка один-два обязательно лопались или улетали, все равно шаров было много, да еще запасные в кармане у папы…
В тот день ее вдоволь поили газировкой с сиропом, чужие дяди с папиной работы угощали мороженым, а дома бабушка встречала гостей праздничным столом, в конце которого, пальчики оближешь, та-кой «Наполеон»…
После переезда на новую квартиру ей лень было рано вставать, затем долго идти пешком, и утро она проводила уже дома с мамой, помогая ей на кухне, а на демонстрацию (святая святых!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22