Если бы это были твои долги, поверь мне, я бы заплатил их и разорвал твое долговое обязательство. – Он перевел взгляд на дверь, где стоял метрдотель с меню в руке, стараясь привлечь его внимание. – Ленч, – сказал Марти, поднимаясь из-за стола. – Не стоит дожидаться, пока отбивные пережарятся. Нам лучше подняться в мой номер.
Несмотря на легкое опьянение, Фелисия при этих словах удивленно уставилась на него.
– В твой номер? Калибан! Я – порядочная замужняя женщина!
– Ну и что? Просто там удобнее, и можно спокойно поговорить. У нас чисто деловая встреча. Я думал, ты это поняла. Если бы я хотел затащить тебя в постель, я бы не стал этого делать в присутствии двух официантов, верно?
– Говорят, иногда случается и не такое. Все же я думаю, ты прав.
Номер Куика действительно оказался более удобным местом. Один официант придвинул ей стул, пока второй стоял рядом с графином красного вина, а метрдотель проверял, все ли в порядке.
В камине горел огонь, вся комната была заставлена цветами, а на изящном антикварном мольберте у окна стоял небольшой натюрморт Ренуара с изображением цветов, краски которого, казалось, горели ярче огня. Фелисия внезапно мысленно увидела себя ребенком в белом платьице и шляпке, украшенной полевыми цветами, бегущим по цветущему саду туда, где ее ждали отец и мать; отец был необыкновенно привлекателен в светлосером костюме, а мать была одета в платье из шифона пастельных тонов, развевающееся на ветру.
– «Ришебур 27» – услышала она голос Куика, произнесший название вина с удивительно хорошим произношением. – Я помню, тебе оно понравилось, когда мы обедали все вместе в Нью-Йорке в «Павильоне» после посещения Всемирной выставки. – Он обратился к официанту: – Надеюсь, вы дали ему достаточно времени постоять открытым?
– Конечно, полковник, – вежливо ответил официант, низко поклонившись. – Я сам открыл его сегодня утром в одиннадцать. Думаю, вы останетесь довольны.
– Надеюсь.
Она подождали, пока им подадут отбивные; аромат, наполнивший комнату, был как напоминание о прежних, счастливых днях. Фелисия пригубила вино и удовлетворенно кивнула. Официант не подвел Куика.
– Какой симпатичный маленький «ренуар», – сказала она, указывая на картину.
Куик попробовал вино и кивнул официанту.
– Нормально, – сказал он. – Перестань ухмыляться. Я выбрал вино, черт возьми, а не тебя. – Он вернулся к своей тарелке, разрезал отбивную и внимательно посмотрел на нее, чтобы убедиться, того ли она цвета. – Эх, вы – англичане! Это не «симпатичное маленькое» что-то. Это великое произведение.
– Возможно. Я не знала, что ты – коллекционер.
– Я уже давно коллекционирую хорошую живопись. Хемингуэй брал меня с собой к Пикассо, о, я не помню, в тридцать пятом или в тридцать шестом, когда я был в Париже, и я купил пару картин у Пабло, те, которые он даже не хотел продавать, так они были хороши… Нельсон Рокфеллер практически стоял передо мной на коленях, чтобы уговорить меня подарить их Музею современного искусства, но мне нравится иметь их там, где они сейчас – в моей спальне в Нью-Йорке. Потом я нашел несколько работ Шагала, Брака, и скоро у меня сложилась настоящая коллекция. У своего дома в Лонг-Айленде я устроил сад со скульптурами, гораздо лучше, чем у Билли Роуза – Мур, Бранкузи, Роден. Когда Олдос Хаксли увидел его, он сказал, что это самое лучшее, что он увидел в Америке помимо Тихого океана. Поверь мне на слово, это очень ценный «ренуар», с безупречным происхождением. Два директора музея готовы были перерезать мне глотку, когда узнали, что я купил его. – Он усмехнулся. – Как отбивная?
– Великолепная. Что ты собираешься делать с картиной, Марти. Отправить ее в Штаты?
– Это не моя картина.
– Мне показалось, ты сказал, что купил ее?
– Купил. Но она не моя. – Он продолжал жевать и глотать, запивая еду вином, время от времени качая головой как бы от удивления, будто он думал о том долгом пути, который привел его от работы вышибалой в баре и выполнения мелких поручений для бутлегеров с Кони-Айленда к шикарному номеру в «Клариджезе» и картине за тридцать тысяч фунтов. – Она твоя.
Фелисия поставила свой бокал. Крепкое вино после шампанского слегка опьянило ее.
– Моя, Калибан? Что ты имеешь в виду?
– Я купил ее для тебя. Как только я ее увидел, я подумал о тебе. Не знаю почему, но что-то в этих цветах, красках – черт! – я понял это и все. Смешно, здесь нет ничего, кроме цветов, но это очень чувственная картина, если ты посмотришь на нее подольше. Во всяком случае, она – твоя. Наслаждайся ею на здоровье. – Он поднял бокал. – Лэхайм, как говорят евреи, – произнес он, будто принадлежал к ним.
– Марти, я не могу принять ее.
– Почему, черт возьми?
– Ну, во-первых, что подумает Робби? Куик продолжал спокойно есть.
– Пусть Робби, мать его, думает что хочет. Это мой подарок тебе, вот и все.
– Но почему? Чего ради?
– Почему я не могу сделать тебе подарок без всякой причины? Просто мне так захотелось. Может быть, когда я впервые увидел тебя в Нью-Йорке, где мы с тобой и с Робби говорили о постановке «Ромео и Джульетты», я подумал, что ты – самая красивая, изысканная и талантливая женщина, какую я когда-либо встречал, и никакие последующие события не заставили меня изменить это мнение.
Он улыбнулся грустной мальчишеской улыбкой.
– Черт возьми, – смущенно сказал он, отводя взгляд, – дело в том, что я влюбился в тебя с первого взгляда, если хочешь знать, и с тех пор я люблю тебя. И наверное, всегда буду любить, кто знает? И никогда за все эти годы – четыре, верно? – я не попытался завязать с тобой интрижку или отбить тебя у Робби.
Он покачал головой, как бы удивляясь сам себе.
– Это не мой стиль, дорогая, ты меня знаешь. Если я вижу ту, что мне нравится, я добиваюсь ее, замужем она или нет. Мне говорят либо «да», либо «нет», и все. Я не привык умолять или испытывать жалость к себе. Впервые в жизни я страдаю от любви. – Он горько рассмеялся. – Марти Куик страдает от любви? Черт, если бы мне кто-то сказал об этом, никогда бы не поверил!
– Вот такая история, – закончил он и постучал по стенке своего бокала, что заставило официанта тут же прибежать из соседней комнаты. – Мы выпьем еще немного за десертом, и принесите бумагу, в которую был завернут сыр, чтобы дама могла посмотреть.
– Слушаюсь, сэр.
Фелисия не поднимала глаз от тарелки, пока ее не унесли. Было что-то очень трогательное – или наивное, как посмотреть – в его чувствах, которые он скрывал все эти годы.
– Марти, – тихо сказала она. – Я польщена твоим признанием. Я хочу сказать, я тронута. – Она протянула руку и дотронулась до его руки.
Он оттолкнул ее.
– Тронута? Не говори мне эту чушь! Я люблю тебя. Ты меня не любишь. Таков итог. Просто сделай мне одолжение и возьми эту чертову картину.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128
Несмотря на легкое опьянение, Фелисия при этих словах удивленно уставилась на него.
– В твой номер? Калибан! Я – порядочная замужняя женщина!
– Ну и что? Просто там удобнее, и можно спокойно поговорить. У нас чисто деловая встреча. Я думал, ты это поняла. Если бы я хотел затащить тебя в постель, я бы не стал этого делать в присутствии двух официантов, верно?
– Говорят, иногда случается и не такое. Все же я думаю, ты прав.
Номер Куика действительно оказался более удобным местом. Один официант придвинул ей стул, пока второй стоял рядом с графином красного вина, а метрдотель проверял, все ли в порядке.
В камине горел огонь, вся комната была заставлена цветами, а на изящном антикварном мольберте у окна стоял небольшой натюрморт Ренуара с изображением цветов, краски которого, казалось, горели ярче огня. Фелисия внезапно мысленно увидела себя ребенком в белом платьице и шляпке, украшенной полевыми цветами, бегущим по цветущему саду туда, где ее ждали отец и мать; отец был необыкновенно привлекателен в светлосером костюме, а мать была одета в платье из шифона пастельных тонов, развевающееся на ветру.
– «Ришебур 27» – услышала она голос Куика, произнесший название вина с удивительно хорошим произношением. – Я помню, тебе оно понравилось, когда мы обедали все вместе в Нью-Йорке в «Павильоне» после посещения Всемирной выставки. – Он обратился к официанту: – Надеюсь, вы дали ему достаточно времени постоять открытым?
– Конечно, полковник, – вежливо ответил официант, низко поклонившись. – Я сам открыл его сегодня утром в одиннадцать. Думаю, вы останетесь довольны.
– Надеюсь.
Она подождали, пока им подадут отбивные; аромат, наполнивший комнату, был как напоминание о прежних, счастливых днях. Фелисия пригубила вино и удовлетворенно кивнула. Официант не подвел Куика.
– Какой симпатичный маленький «ренуар», – сказала она, указывая на картину.
Куик попробовал вино и кивнул официанту.
– Нормально, – сказал он. – Перестань ухмыляться. Я выбрал вино, черт возьми, а не тебя. – Он вернулся к своей тарелке, разрезал отбивную и внимательно посмотрел на нее, чтобы убедиться, того ли она цвета. – Эх, вы – англичане! Это не «симпатичное маленькое» что-то. Это великое произведение.
– Возможно. Я не знала, что ты – коллекционер.
– Я уже давно коллекционирую хорошую живопись. Хемингуэй брал меня с собой к Пикассо, о, я не помню, в тридцать пятом или в тридцать шестом, когда я был в Париже, и я купил пару картин у Пабло, те, которые он даже не хотел продавать, так они были хороши… Нельсон Рокфеллер практически стоял передо мной на коленях, чтобы уговорить меня подарить их Музею современного искусства, но мне нравится иметь их там, где они сейчас – в моей спальне в Нью-Йорке. Потом я нашел несколько работ Шагала, Брака, и скоро у меня сложилась настоящая коллекция. У своего дома в Лонг-Айленде я устроил сад со скульптурами, гораздо лучше, чем у Билли Роуза – Мур, Бранкузи, Роден. Когда Олдос Хаксли увидел его, он сказал, что это самое лучшее, что он увидел в Америке помимо Тихого океана. Поверь мне на слово, это очень ценный «ренуар», с безупречным происхождением. Два директора музея готовы были перерезать мне глотку, когда узнали, что я купил его. – Он усмехнулся. – Как отбивная?
– Великолепная. Что ты собираешься делать с картиной, Марти. Отправить ее в Штаты?
– Это не моя картина.
– Мне показалось, ты сказал, что купил ее?
– Купил. Но она не моя. – Он продолжал жевать и глотать, запивая еду вином, время от времени качая головой как бы от удивления, будто он думал о том долгом пути, который привел его от работы вышибалой в баре и выполнения мелких поручений для бутлегеров с Кони-Айленда к шикарному номеру в «Клариджезе» и картине за тридцать тысяч фунтов. – Она твоя.
Фелисия поставила свой бокал. Крепкое вино после шампанского слегка опьянило ее.
– Моя, Калибан? Что ты имеешь в виду?
– Я купил ее для тебя. Как только я ее увидел, я подумал о тебе. Не знаю почему, но что-то в этих цветах, красках – черт! – я понял это и все. Смешно, здесь нет ничего, кроме цветов, но это очень чувственная картина, если ты посмотришь на нее подольше. Во всяком случае, она – твоя. Наслаждайся ею на здоровье. – Он поднял бокал. – Лэхайм, как говорят евреи, – произнес он, будто принадлежал к ним.
– Марти, я не могу принять ее.
– Почему, черт возьми?
– Ну, во-первых, что подумает Робби? Куик продолжал спокойно есть.
– Пусть Робби, мать его, думает что хочет. Это мой подарок тебе, вот и все.
– Но почему? Чего ради?
– Почему я не могу сделать тебе подарок без всякой причины? Просто мне так захотелось. Может быть, когда я впервые увидел тебя в Нью-Йорке, где мы с тобой и с Робби говорили о постановке «Ромео и Джульетты», я подумал, что ты – самая красивая, изысканная и талантливая женщина, какую я когда-либо встречал, и никакие последующие события не заставили меня изменить это мнение.
Он улыбнулся грустной мальчишеской улыбкой.
– Черт возьми, – смущенно сказал он, отводя взгляд, – дело в том, что я влюбился в тебя с первого взгляда, если хочешь знать, и с тех пор я люблю тебя. И наверное, всегда буду любить, кто знает? И никогда за все эти годы – четыре, верно? – я не попытался завязать с тобой интрижку или отбить тебя у Робби.
Он покачал головой, как бы удивляясь сам себе.
– Это не мой стиль, дорогая, ты меня знаешь. Если я вижу ту, что мне нравится, я добиваюсь ее, замужем она или нет. Мне говорят либо «да», либо «нет», и все. Я не привык умолять или испытывать жалость к себе. Впервые в жизни я страдаю от любви. – Он горько рассмеялся. – Марти Куик страдает от любви? Черт, если бы мне кто-то сказал об этом, никогда бы не поверил!
– Вот такая история, – закончил он и постучал по стенке своего бокала, что заставило официанта тут же прибежать из соседней комнаты. – Мы выпьем еще немного за десертом, и принесите бумагу, в которую был завернут сыр, чтобы дама могла посмотреть.
– Слушаюсь, сэр.
Фелисия не поднимала глаз от тарелки, пока ее не унесли. Было что-то очень трогательное – или наивное, как посмотреть – в его чувствах, которые он скрывал все эти годы.
– Марти, – тихо сказала она. – Я польщена твоим признанием. Я хочу сказать, я тронута. – Она протянула руку и дотронулась до его руки.
Он оттолкнул ее.
– Тронута? Не говори мне эту чушь! Я люблю тебя. Ты меня не любишь. Таков итог. Просто сделай мне одолжение и возьми эту чертову картину.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128