Но когда оказалось, что это ему дозволено, он сделался самым восторженным из всех влюбленных. Он преклоняется перед нею как перед высшим существом, непостижимо добрым и прекрасным. Он видит в ней непревзойденное совершенство. Она для него само провидение.
Что у нее есть деньги — это его не занимает, он слишком мало смыслит в подобных вещах. Ему ведь не много нужно. Но оно, понятно, хорошо, раз все о том говорят. Сам он, когда думает об этом, испытывает нечто вроде благоговения. От этого все кажется, если возможно, еще более необыкновенным.
Только бы не получилось, что ему никогда больше нельзя будет пойти постоять у переезда, об этом он все-таки будет скучать. Уж очень привык, а к чему привыкаешь, с тем всегда жалко бывает расставаться. Для него ведь это вроде ремесла. Но коли Фрида посчитает, что такая работа теперь не по нем, то он, ясное дело, покорится. Ничего, все будет хорошо. Он не хотел об этом прямо спрашивать. Успеется еще. Он ее любит, и это главное, любит ее несказанно и ради нее готов на все. Он любит Фриду за то, что она такая, как есть. И еще за то, что она к нему так добра и одна из всех его приветила.
Вот как все обстоит. Любовь, и только любовь, владеет ими обоими.
Да, Юнас… Фрида сидит и думает о нем, какой он человек. Нет, как он тогда в лесу, прошлой весной, притянул ее к себе и сказал, что она — самый прекрасный в мире цветок. О, он умеет так замечательно сказать, что другим таких слов и не выдумать. Он умница, у него светлая голова, она-то хорошо это знает.
Агнеса кончила укладывать волосы.
— Ну все, Фрида, краше ты уж не будешь, — говорит она.
— Дорогая ты моя, но так, по-моему, очень красиво. Спасибо тебе!
Они еще раз придирчиво оглядывают ее и находят, что теперь прическа гораздо лучше, наряднее сделать невозможно.
— Я думаю, нам надо поторапливаться, давай-ка платье надевать.
— Да, пора уж, наверно. Ах, Агнесочка, ты не представляешь себе, какое у меня удивительное чувство.
— Да что ты!
— Подумай — обряжаться невестой… Прямо как во сне. Даже не верится, что это наяву.
— Знаешь, если б ты хотела послушать моего совета, надела бы ты лучше свое черное праздничное платье, оно тебе так к лицу.
— Ну что ты говоришь, Агнеса, дорогая. Как же можно!.. — Фрида взирает на нее в величайшем изумлении, чуть ли не расстраиваясь из-за того, что она способна предложить такое. — Невеста же должна быть в белом, ведь это радостный праздник.
— Да знаю я, но только… ну, такое мое мнение. А там делай, как тебе угодно.
Они делают, как Фриде угодно. Да и странно, если бы было иначе, ведь она и справила себе белое платье единственно ради этого дня, сидела, шила много ночей подряд. И о чем она только не перемечтала, пока над ним трудилась! Агнеса помогает ей надеть его. Оно такое красивое и наглаженное, надо постараться ничего не измять. И чтоб кружева нигде не подогнулись. Вот только сорочка сзади исподнизу выглядывает. Что же делать, придется ее прикрепить.
Агнеса прислушивается:
— Никак пастор пришел.
— Что ты, не может быть, — тихо говорит Фрида, чувствуя, как кровь отливает от лица.
— Да ты послушай, как там все примолкли-то.
— Тогда нам надо поскорее кончать, — еле слышно говорит Фрида.
Юнас осторожно стучит в полуоткрытую дверь.
— Пастор пришел, — благоговейно шепчет он.
— Юнас, миленький, это ты? Нет, не смотри на меня, еще нельзя. Но мы сейчас, сейчас, вот только прикрепим в одном месте, и все. Пастор уже здесь, говоришь. Значит, подошел наш час… Странно, и чего это она высовывается? Агнесочка, ты уж поторопись, ладно?
— Да ты хоть стой спокойно, чтоб мне подобраться!
— Да, да, конечно… Юнас, что пастор-то сказал?
— Пастор что сказал? Он ничего не говорил.
— А ты-то с ним поздоровался?
— Нет, я сразу ушел, как его завидел.
— Ушел?
— Да, сразу к вам наверх пошел.
— А, ну да, ну да, чтобы нам сказать, это ты хорошо сделал. Сейчас вот еще венец наденем — и я готова. Юнас, миленький мой, все ли там как следует, внизу-то?
— Да вроде все, Фридочка, очень даже красиво.
— Горшки-то с цветами там ли стоят, где надо?
— Как будто там, да.
— А кружевные салфетки на скамеечках, Хульда про них не забыла?
— Не забыла, нет, лежат.
— Да, а торт-то? Торт, Юнас! Точно ли его принесли?
— Этого не скажу, а только я видел, как Клас принес большущую коробку, так я думаю, не с тортом ли она.
— Да, наверно, с тортом. Хоть бы все прошло благополучно. Чтобы все было так, как должно быть. В этот большой и торжественный день в нашей жизни. Они кофе-то пили, Юнас?
— Как же, пили, пили.
— Ты приглашал ли их угощаться?
— А без надобности было, Фридочка.
— Ну все, теперь ты, можно считать, готова, — говорит Агнеса и в последний раз окидывает ее критическим взглядом.
— Готова! Ну спасибо тебе, Агнеса, хорошая моя. Теперь входи, Юнас, иди же, иди сюда, теперь тебе незачем за дверью стоять.
И Юнас входит. Он останавливается, пораженный восхитительным видением, сияющим там, посредине комнаты, ослепительно белым и прекрасным. Это Фрида, его любимая Фрида, и у него даже голова начинает кружиться от счастья. Он смотрит на нее блестящим взором и не может насмотреться, не может поверить, что это правда.
— Ну что, мой друг, нравлюсь ли я тебе?
— Да, — отвечает он охрипшим голосом, и слезы застилают бедняге глаза. Он ничего больше не может выговорить, только все сжимает ей руку, словно в избытке благодарности, снова и снова.
— Тогда все хорошо, — шепчет Фрида и всхлипывает. — Тогда пойдем с тобою вниз. — И она вытирает глаза, прикладывает к ним носовой платок, чтобы не показать охватившего ее волнения.
— А букет-то венчальный! — восклицает Агнеса и идет за ним к вазе, обжимает стебли полотенцем — это яркие гвоздики с зеленью.
— О, спасибо тебе, Агнесочка. И как это я забыла!.. Ах, в такую минуту все можно забыть.
И они идут вниз. Рядом, тесно прижавшись друг к другу. Венец съезжает немного набок, пока они спускаются по лестнице, но в остальном все хорошо. С блестящими глазами вступают они в свадебную залу — небольшую комнату, где солнце светит сквозь гардины. Они шествуют среди гостей, мимо смотрящих на них во все глаза женщин, мимо покашливающих мужчин. Впереди, возле накрытых кружевными салфетками скамеечек, их ждет пастор, преисполненный строгости и достоинства. Они останавливаются перед ним, доверчивые, как дети, в благоговейном ожидании. Он бросает на них пристальный взгляд поверх пенсне, раскрывает книгу и начинает читать.
— Во имя отца, и сына, и святого духа.
Они слушают его затаив дыхание. Невозможно вообразить себе слушателей внимательнее их, так боятся они упустить хоть одно слово, так захвачены они серьезностью минуты. Юнас улыбается, как всегда, но это лишь от несказанного благоговения. Он держит голову слегка набок, чтобы получше все расслышать, и с искренним упованием, сложив ладони у груди, внимает обращенным к нему словам.
1 2 3 4 5 6
Что у нее есть деньги — это его не занимает, он слишком мало смыслит в подобных вещах. Ему ведь не много нужно. Но оно, понятно, хорошо, раз все о том говорят. Сам он, когда думает об этом, испытывает нечто вроде благоговения. От этого все кажется, если возможно, еще более необыкновенным.
Только бы не получилось, что ему никогда больше нельзя будет пойти постоять у переезда, об этом он все-таки будет скучать. Уж очень привык, а к чему привыкаешь, с тем всегда жалко бывает расставаться. Для него ведь это вроде ремесла. Но коли Фрида посчитает, что такая работа теперь не по нем, то он, ясное дело, покорится. Ничего, все будет хорошо. Он не хотел об этом прямо спрашивать. Успеется еще. Он ее любит, и это главное, любит ее несказанно и ради нее готов на все. Он любит Фриду за то, что она такая, как есть. И еще за то, что она к нему так добра и одна из всех его приветила.
Вот как все обстоит. Любовь, и только любовь, владеет ими обоими.
Да, Юнас… Фрида сидит и думает о нем, какой он человек. Нет, как он тогда в лесу, прошлой весной, притянул ее к себе и сказал, что она — самый прекрасный в мире цветок. О, он умеет так замечательно сказать, что другим таких слов и не выдумать. Он умница, у него светлая голова, она-то хорошо это знает.
Агнеса кончила укладывать волосы.
— Ну все, Фрида, краше ты уж не будешь, — говорит она.
— Дорогая ты моя, но так, по-моему, очень красиво. Спасибо тебе!
Они еще раз придирчиво оглядывают ее и находят, что теперь прическа гораздо лучше, наряднее сделать невозможно.
— Я думаю, нам надо поторапливаться, давай-ка платье надевать.
— Да, пора уж, наверно. Ах, Агнесочка, ты не представляешь себе, какое у меня удивительное чувство.
— Да что ты!
— Подумай — обряжаться невестой… Прямо как во сне. Даже не верится, что это наяву.
— Знаешь, если б ты хотела послушать моего совета, надела бы ты лучше свое черное праздничное платье, оно тебе так к лицу.
— Ну что ты говоришь, Агнеса, дорогая. Как же можно!.. — Фрида взирает на нее в величайшем изумлении, чуть ли не расстраиваясь из-за того, что она способна предложить такое. — Невеста же должна быть в белом, ведь это радостный праздник.
— Да знаю я, но только… ну, такое мое мнение. А там делай, как тебе угодно.
Они делают, как Фриде угодно. Да и странно, если бы было иначе, ведь она и справила себе белое платье единственно ради этого дня, сидела, шила много ночей подряд. И о чем она только не перемечтала, пока над ним трудилась! Агнеса помогает ей надеть его. Оно такое красивое и наглаженное, надо постараться ничего не измять. И чтоб кружева нигде не подогнулись. Вот только сорочка сзади исподнизу выглядывает. Что же делать, придется ее прикрепить.
Агнеса прислушивается:
— Никак пастор пришел.
— Что ты, не может быть, — тихо говорит Фрида, чувствуя, как кровь отливает от лица.
— Да ты послушай, как там все примолкли-то.
— Тогда нам надо поскорее кончать, — еле слышно говорит Фрида.
Юнас осторожно стучит в полуоткрытую дверь.
— Пастор пришел, — благоговейно шепчет он.
— Юнас, миленький, это ты? Нет, не смотри на меня, еще нельзя. Но мы сейчас, сейчас, вот только прикрепим в одном месте, и все. Пастор уже здесь, говоришь. Значит, подошел наш час… Странно, и чего это она высовывается? Агнесочка, ты уж поторопись, ладно?
— Да ты хоть стой спокойно, чтоб мне подобраться!
— Да, да, конечно… Юнас, что пастор-то сказал?
— Пастор что сказал? Он ничего не говорил.
— А ты-то с ним поздоровался?
— Нет, я сразу ушел, как его завидел.
— Ушел?
— Да, сразу к вам наверх пошел.
— А, ну да, ну да, чтобы нам сказать, это ты хорошо сделал. Сейчас вот еще венец наденем — и я готова. Юнас, миленький мой, все ли там как следует, внизу-то?
— Да вроде все, Фридочка, очень даже красиво.
— Горшки-то с цветами там ли стоят, где надо?
— Как будто там, да.
— А кружевные салфетки на скамеечках, Хульда про них не забыла?
— Не забыла, нет, лежат.
— Да, а торт-то? Торт, Юнас! Точно ли его принесли?
— Этого не скажу, а только я видел, как Клас принес большущую коробку, так я думаю, не с тортом ли она.
— Да, наверно, с тортом. Хоть бы все прошло благополучно. Чтобы все было так, как должно быть. В этот большой и торжественный день в нашей жизни. Они кофе-то пили, Юнас?
— Как же, пили, пили.
— Ты приглашал ли их угощаться?
— А без надобности было, Фридочка.
— Ну все, теперь ты, можно считать, готова, — говорит Агнеса и в последний раз окидывает ее критическим взглядом.
— Готова! Ну спасибо тебе, Агнеса, хорошая моя. Теперь входи, Юнас, иди же, иди сюда, теперь тебе незачем за дверью стоять.
И Юнас входит. Он останавливается, пораженный восхитительным видением, сияющим там, посредине комнаты, ослепительно белым и прекрасным. Это Фрида, его любимая Фрида, и у него даже голова начинает кружиться от счастья. Он смотрит на нее блестящим взором и не может насмотреться, не может поверить, что это правда.
— Ну что, мой друг, нравлюсь ли я тебе?
— Да, — отвечает он охрипшим голосом, и слезы застилают бедняге глаза. Он ничего больше не может выговорить, только все сжимает ей руку, словно в избытке благодарности, снова и снова.
— Тогда все хорошо, — шепчет Фрида и всхлипывает. — Тогда пойдем с тобою вниз. — И она вытирает глаза, прикладывает к ним носовой платок, чтобы не показать охватившего ее волнения.
— А букет-то венчальный! — восклицает Агнеса и идет за ним к вазе, обжимает стебли полотенцем — это яркие гвоздики с зеленью.
— О, спасибо тебе, Агнесочка. И как это я забыла!.. Ах, в такую минуту все можно забыть.
И они идут вниз. Рядом, тесно прижавшись друг к другу. Венец съезжает немного набок, пока они спускаются по лестнице, но в остальном все хорошо. С блестящими глазами вступают они в свадебную залу — небольшую комнату, где солнце светит сквозь гардины. Они шествуют среди гостей, мимо смотрящих на них во все глаза женщин, мимо покашливающих мужчин. Впереди, возле накрытых кружевными салфетками скамеечек, их ждет пастор, преисполненный строгости и достоинства. Они останавливаются перед ним, доверчивые, как дети, в благоговейном ожидании. Он бросает на них пристальный взгляд поверх пенсне, раскрывает книгу и начинает читать.
— Во имя отца, и сына, и святого духа.
Они слушают его затаив дыхание. Невозможно вообразить себе слушателей внимательнее их, так боятся они упустить хоть одно слово, так захвачены они серьезностью минуты. Юнас улыбается, как всегда, но это лишь от несказанного благоговения. Он держит голову слегка набок, чтобы получше все расслышать, и с искренним упованием, сложив ладони у груди, внимает обращенным к нему словам.
1 2 3 4 5 6