Друг женщин, потому что обращался с ними, как с девчонками. Друг девчонок, потому что обращался с ними, как с женщинами.
«Вот оно, – подумала Алиса, – вот, на что клюнула Доркас. Убийца».
Но теперь Алиса не боялась ни его, ни его жены. Он вызывал у нее лишь бешеную ярость, он, тихой сапой укравший у нее воспитанницу, подобравшийся незаметно, словно змея в густой траве. И еще ей было стыдно, что трава оказалась на ее участке, в огороженном, надежно, как ей казалось, охраняемом пространстве, где внебрачная беременность означала конец всякой мало-мальски приемлемой жизни. После – все. Только и остается, что сидеть и ждать, когда ребенок подрастет и тоже покусится на надежность своего тщательно оберегаемого существования.
Ожидая Вайолет с меньшим опасением, чем раньше, она удивлялась, к чему бы это. В свои пятьдесят восемь лет Алиса, имевшая на попечении только одного ребенка, и то не своего, и к тому же уже покойного, задумалась о проклятье внебрачной беременности. У ее родителей, сколько она их помнила, эта мысль не выходила из головы. Они постоянно напоминали ей о ее теле: не сиди некрасиво(ноги врозь), не сиди как взрослая (нога на ногу), не дыши ртом, не держи руки в боки, не разваливайся на стуле, не вихляйся при ходьбе. Едва наметились груди, их тут же перевязали и стали ими молча возмущаться, возмущение перерастало в прямую ненависть при мысли о возможной беременности, затем внезапно превратилось в свою полную противоположность, когда она вышла замуж за Луиса Манфреда. Уже до свадьбы родители начали мурлыкать, как им хочется покачать внуков, но при этом продолжали возмущаться бугорками, наклевывавшимися под блузкой Алисиной младшей сестры. Возмущались пятнами крови, округлившимися бедрами, новыми волосами. И еще одежда. «О Господи, дочка!» – хмурились брови, если некуда уже отпускать подол на платье и ни на дюйм не расставить в талии. Выросшая под неусыпным наблюдением родителей, Алиса поклялась, что избавит своего ребенка от подобного опыта, но не избавила. Как заведенная, она повторила все до малейших нюансов по отношению к дочери своей младшей сестры. И ломала голову, случилось ли бы то же самое, будь жив ее муж и будь у нее свои дети. Если бы он был рядом и подсказывал ей, что делать, может быть, она не сидела бы сейчас тут и не ждала бы в воинственном настроении женщину по имени Бешеная Вайолет. А что же это, если не война? Потому она и предпочла сдаться, правда, сделав Доркас своей личной пленницей.
Но другие не сдались. И вооружились. Алиса работала однажды с портным-шведом, у которого на лице красовался шрам от уха и до уголка рта. «Это негритянка, – объяснил он, – резанула до зубов». Он удивленно улыбался и покачивал головой: «До зубов». В Спрингфилде у продавца мороженого она видела на шее четыре ровные дырочки, расположенные на одинаковом расстоянии друг от друга следы укола чем-то острым и четырехзубым. Мужчины носились по улицам Спрингфилда, восточного Сент-Луиса и Города, прижимая одной красной липкой рукой другую, с болтающимися на лицах кусками кожи. Хорошо еще, если они догадывались не вынимать бритву и добирались до больницы живыми.
Черные женщины были вооружены, черные женщины были опасны и чем меньше они имели денег, тем страшнее они выбирали себе оружие.
Не брали в руки оружия те, у кого была церковь и был Бог, Бог ревнивый и грядущий судить, чей гнев так ужасен, что даже не вообразить. Он придет и рассудит, исправит все неправды, он уже при дверях, он рядом, рядом, он здесь. Вот он. Разве вы не видите? Видите? Мир, причинивший им столько зла, теперь примет вдвое за грехи свои. Мир насылал на них беды? Но посмотрите, где дом всех бед? Их поносили и проклинали? H~ посмотрите, как мир поносит и проклинает себя. Женщин тискали на кухнях и задних дворах? Да. Полицейские били их по лицу, чтобы вместе с их зубами сломить дух их мужей? Дня не проходило, чтобы их не осыпали руганью мужчины, знакомые и незнакомые? Да. Но в глазах Бога и в их собственных глазах каждое грязное слово и оскорбительный поступок были лишь тягой Зверя к беззаконию. Зверь делал так, как он хотел, чтобы делалось ему: насиловал, потому что хотел быть изнасилованным, убивал детей, потому что жаждал быть убитым ребенком. Возводил темницы, чтобы жить в них и гнить в них. Гнев Божий, такой прекрасный, такой простой. Враги получили, что хотели, и на головы их пали грехи их.
Кто еще не имел оружия? Кто не нуждался ни в складных лезвиях, ни в банках со щелоком, ни в бутылочных осколках? Те, кто покупали дома и копили деньги, чтобы платить за безопасность. Или состояли при мужчинах с оружием. Или сами становились пистолетами и сами ножами. Или напитывали свою маленькую безоружную жизнь силой разнообразных обществ, клубов, лиг и сестричеств, созданных, чтобы поощрять или, наоборот, препятствовать, сообщать или разобщать, прокладывать дорогу новому, убеждать, облегчать участь и утешать. Брать на поруки, обмывать покойников, вносить арендную плату, снимать и сдавать Жилье, открывать новую школу, собирать пожертвования и присматривать за всеми, сколько их ни на есть, детьми. Любая другая безоружная черная женщина в 1926 году была немой, сумасшедшей или мертвой.
Сама-то Алиса в тот мартовский день ждала женщину вооруженную. Которую люди теперь называли Бешеная Вайолет за то, что она покусилась на покой лежащей в гробу. Она подсовывала записки под Алисину дверь каждый день, начиная с того январского, который случился через неделю после похорон, и Алиса хорошо понимала, что это за парочка: как раз из тех негров, от каких она старательно оберегала свою Доркас. Совершенно неприличный народ. Не только что неприятные, а просто-напросто опасные люди. Муж-убийца, жена-хулиганка. Ни один, да, ни один проступок ее племянницы, как бы худ он ни был, не мог сравниться с насилием, которое учинили над ней они. А разве насилие не идет рука об руку с пороком? Азартные игры. Бранные слова. Ужасная и непристойная близость. Красные платья. Желтые туфли. И, конечно, эта негритянская музыка, уши которой торчат отовсюду.
Теперь Алиса уже не боялась той, Бешеной, как это было в январе или в феврале, когда она впервые впустила ее в дом. «Сидеть ей, голубушке, в тюрьме, – подумала она тогда, – все ей подобные оказываются рано или поздно за решеткой». Но говорить о легкой добыче, прирожденных жертвах? «Сомневаюсь».
На поминках Мальвона рассказала об известных ей подpoбнocтяx всего дела. Пыталась, во всяком случае. Алиса отодвинулась от нее подальше и старалась не дышать, чтобы умерить поток ее слов.
– Благодарю вас за сочувствие, – сказала она ей. – Угощайтесь. – Она махнула рукой в сторону столов, уставленных едой и окруженных соболезнующими гостями. Столько всего наготовлено.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53
«Вот оно, – подумала Алиса, – вот, на что клюнула Доркас. Убийца».
Но теперь Алиса не боялась ни его, ни его жены. Он вызывал у нее лишь бешеную ярость, он, тихой сапой укравший у нее воспитанницу, подобравшийся незаметно, словно змея в густой траве. И еще ей было стыдно, что трава оказалась на ее участке, в огороженном, надежно, как ей казалось, охраняемом пространстве, где внебрачная беременность означала конец всякой мало-мальски приемлемой жизни. После – все. Только и остается, что сидеть и ждать, когда ребенок подрастет и тоже покусится на надежность своего тщательно оберегаемого существования.
Ожидая Вайолет с меньшим опасением, чем раньше, она удивлялась, к чему бы это. В свои пятьдесят восемь лет Алиса, имевшая на попечении только одного ребенка, и то не своего, и к тому же уже покойного, задумалась о проклятье внебрачной беременности. У ее родителей, сколько она их помнила, эта мысль не выходила из головы. Они постоянно напоминали ей о ее теле: не сиди некрасиво(ноги врозь), не сиди как взрослая (нога на ногу), не дыши ртом, не держи руки в боки, не разваливайся на стуле, не вихляйся при ходьбе. Едва наметились груди, их тут же перевязали и стали ими молча возмущаться, возмущение перерастало в прямую ненависть при мысли о возможной беременности, затем внезапно превратилось в свою полную противоположность, когда она вышла замуж за Луиса Манфреда. Уже до свадьбы родители начали мурлыкать, как им хочется покачать внуков, но при этом продолжали возмущаться бугорками, наклевывавшимися под блузкой Алисиной младшей сестры. Возмущались пятнами крови, округлившимися бедрами, новыми волосами. И еще одежда. «О Господи, дочка!» – хмурились брови, если некуда уже отпускать подол на платье и ни на дюйм не расставить в талии. Выросшая под неусыпным наблюдением родителей, Алиса поклялась, что избавит своего ребенка от подобного опыта, но не избавила. Как заведенная, она повторила все до малейших нюансов по отношению к дочери своей младшей сестры. И ломала голову, случилось ли бы то же самое, будь жив ее муж и будь у нее свои дети. Если бы он был рядом и подсказывал ей, что делать, может быть, она не сидела бы сейчас тут и не ждала бы в воинственном настроении женщину по имени Бешеная Вайолет. А что же это, если не война? Потому она и предпочла сдаться, правда, сделав Доркас своей личной пленницей.
Но другие не сдались. И вооружились. Алиса работала однажды с портным-шведом, у которого на лице красовался шрам от уха и до уголка рта. «Это негритянка, – объяснил он, – резанула до зубов». Он удивленно улыбался и покачивал головой: «До зубов». В Спрингфилде у продавца мороженого она видела на шее четыре ровные дырочки, расположенные на одинаковом расстоянии друг от друга следы укола чем-то острым и четырехзубым. Мужчины носились по улицам Спрингфилда, восточного Сент-Луиса и Города, прижимая одной красной липкой рукой другую, с болтающимися на лицах кусками кожи. Хорошо еще, если они догадывались не вынимать бритву и добирались до больницы живыми.
Черные женщины были вооружены, черные женщины были опасны и чем меньше они имели денег, тем страшнее они выбирали себе оружие.
Не брали в руки оружия те, у кого была церковь и был Бог, Бог ревнивый и грядущий судить, чей гнев так ужасен, что даже не вообразить. Он придет и рассудит, исправит все неправды, он уже при дверях, он рядом, рядом, он здесь. Вот он. Разве вы не видите? Видите? Мир, причинивший им столько зла, теперь примет вдвое за грехи свои. Мир насылал на них беды? Но посмотрите, где дом всех бед? Их поносили и проклинали? H~ посмотрите, как мир поносит и проклинает себя. Женщин тискали на кухнях и задних дворах? Да. Полицейские били их по лицу, чтобы вместе с их зубами сломить дух их мужей? Дня не проходило, чтобы их не осыпали руганью мужчины, знакомые и незнакомые? Да. Но в глазах Бога и в их собственных глазах каждое грязное слово и оскорбительный поступок были лишь тягой Зверя к беззаконию. Зверь делал так, как он хотел, чтобы делалось ему: насиловал, потому что хотел быть изнасилованным, убивал детей, потому что жаждал быть убитым ребенком. Возводил темницы, чтобы жить в них и гнить в них. Гнев Божий, такой прекрасный, такой простой. Враги получили, что хотели, и на головы их пали грехи их.
Кто еще не имел оружия? Кто не нуждался ни в складных лезвиях, ни в банках со щелоком, ни в бутылочных осколках? Те, кто покупали дома и копили деньги, чтобы платить за безопасность. Или состояли при мужчинах с оружием. Или сами становились пистолетами и сами ножами. Или напитывали свою маленькую безоружную жизнь силой разнообразных обществ, клубов, лиг и сестричеств, созданных, чтобы поощрять или, наоборот, препятствовать, сообщать или разобщать, прокладывать дорогу новому, убеждать, облегчать участь и утешать. Брать на поруки, обмывать покойников, вносить арендную плату, снимать и сдавать Жилье, открывать новую школу, собирать пожертвования и присматривать за всеми, сколько их ни на есть, детьми. Любая другая безоружная черная женщина в 1926 году была немой, сумасшедшей или мертвой.
Сама-то Алиса в тот мартовский день ждала женщину вооруженную. Которую люди теперь называли Бешеная Вайолет за то, что она покусилась на покой лежащей в гробу. Она подсовывала записки под Алисину дверь каждый день, начиная с того январского, который случился через неделю после похорон, и Алиса хорошо понимала, что это за парочка: как раз из тех негров, от каких она старательно оберегала свою Доркас. Совершенно неприличный народ. Не только что неприятные, а просто-напросто опасные люди. Муж-убийца, жена-хулиганка. Ни один, да, ни один проступок ее племянницы, как бы худ он ни был, не мог сравниться с насилием, которое учинили над ней они. А разве насилие не идет рука об руку с пороком? Азартные игры. Бранные слова. Ужасная и непристойная близость. Красные платья. Желтые туфли. И, конечно, эта негритянская музыка, уши которой торчат отовсюду.
Теперь Алиса уже не боялась той, Бешеной, как это было в январе или в феврале, когда она впервые впустила ее в дом. «Сидеть ей, голубушке, в тюрьме, – подумала она тогда, – все ей подобные оказываются рано или поздно за решеткой». Но говорить о легкой добыче, прирожденных жертвах? «Сомневаюсь».
На поминках Мальвона рассказала об известных ей подpoбнocтяx всего дела. Пыталась, во всяком случае. Алиса отодвинулась от нее подальше и старалась не дышать, чтобы умерить поток ее слов.
– Благодарю вас за сочувствие, – сказала она ей. – Угощайтесь. – Она махнула рукой в сторону столов, уставленных едой и окруженных соболезнующими гостями. Столько всего наготовлено.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53