Базини сделал протестующее движение. Райтинг пригрозил снова броситься на него. Тогда Базини сказал:
- Прошу вас, Бога ради, я не мог иначе.
- Молчи! - крикнул Райтинг. - Надоели нам твои увертки! Теперь мы узнали раз и навсегда, чего от тебя можно ждать, и поступать будем соответственно...
Наступило короткое молчание. Вдруг Терлес тихо, почти ласково сказал:
- Скажи-ка: "Я вор".
Базини сделал большие, почти испуганные глаза; Байнеберг одобрительно засмеялся.
Но Базини молчал. Тогда Байнеберг толкнул его в бок и прикрикнул на него:
- Не слышишь, что ли, ты должен сказать, что ты вор! Говори сейчас же!
Снова наступила короткая, почти мгновенная тишина; затем Базини тихо, одним духом и как можно более безобидным тоном сказал:
- Я вор.
Байнеберг и Райтинг довольно засмеялись, глядя на Терлеса.
- Это ты хорошо придумал, малыш. И обратились к Базини:
- А теперь ты скажешь еще: я скотина, я вор и скотина, я ваша скотина, вор и свинья.
И Базини сказал это не переводя дыхания и с закрытыми глазами.
Но Терлес уже опять откинулся в темноту. Ему было тошно от этой сцены и стыдно, что он выдал другим пришедшее ему в голову.
На занятиях по математике Терлеса вдруг осенила одна мысль.
В последние дни он слушал уроки в школе с особым интересом, ибо про себя думал: "Если это действительно подготовка к жизни, как они говорят, то значит, тут должен найтись и какой-то намек на то, чего я ищу".
При этом он думал именно о математике; еще со времени тех мыслей о бесконечности.
И в самом деле, среди занятий его вдруг озарило. Сразу после окончания урока он подсел к Байнебергу - единственному, с кем он мог говорить о подобных вещах.
- Слушай, ты это вполне понял? - Что?
- Эту историю с мнимыми числами?
- Да. Это же совсем не так трудно. Надо только запомнить, что квадратный корень из минус единицы - это еще одна величина при вычислении.
- Но вот в том-то и дело. Такого же не существует. Любое число, положительное или отрицательное, дает в квадрате что-то положительное. Поэтому не может быть в действительности числа, которое было бы квадратным корнем из чего-то отрицательного.
- Совершенно верно. Но почему бы, несмотря на это, не попытаться произвести извлечение квадратного корня и при отрицательном числе? Конечно, это не может дать никакой действительной величины, но потому-то и называют такой результат мнимым. Это все равно как сказать: здесь вообще всегда кто-то сидел, поставим и сегодня стул для него. И даже если он тем временем умер, сделаем вид, будто он придет.
- Но как же так, если точно, с математической точностью знаешь, что это невозможно.
- Вот и делают вид, будто это не так. Видимо, какой-то толк от этого есть. А разве иначе обстоит дело с иррациональными числами? Деление, которое никогда не кончается, дробь, величину которой нельзя вычислить, сколько бы долго ты ни считал? А как ты можешь представить себе, что параллельные линии пересекаются в бесконечности? Я думаю, если бы мы были чересчур добросовестны, то математики не было бы на свете.
- В этом ты прав. Если все так и представлять себе, то получается и правда довольно странно. Но этот-то и Удивительно, что с этими мнимыми или еще какими-либо невозможными величинами можно действительно производить вычисления, дающие осязаемый результат!
- Только эти мнимые факторы должны в ходе вычисления взаимно уничтожаться.
- Да, да. Все, что ты говоришь, я знаю. Но не остается ли, несмотря ни на что, во всем этом что-то необыкновенное? Как бы объяснить это тебе? Задумайся только: сначала в таком вычислении идут вполне солидные числа, представляющие собой метры, или вес, или еще что-нибудь ощутимое и хотя бы являющиеся действительно числами. В конце вычисления числа такие же. Но те и другие связаны между собой чем-то, чего вообще нет. Не похоже ли это на мост, от которого остались только опоры в начале и в конце и который все же переходишь так уверенно, словно он весь налицо? Для меня в таком вычислении есть что-то головокружительное. Словно часть пути заходит бог весть куда. Но самое жуткое, по-моему, - сила, которая скрыта в таком вычислении и держит тебя так крепко, что ты все-таки попадаешь туда, куда нужно.
Байнеберг ухмыльнулся.
- Ты говоришь уже почти совсем как наш поп: "Ты видишь яблоко... это колебания света, а глаза и так далее... и ты протягиваешь руку, чтобы украсть его... это мышцы и нервы приводят ее в движение... Но между тем и другим есть что-то, что рождает одно из другого... а это бессмертная душа, которая согрешила сейчас... да... да... ни одного вашего действия нельзя объяснить без души, она играет вами, как фортепианными клавишами..." - И он передразнил интонацию, с какой преподаватель катехизиса рассказывал эту старую притчу.
- Впрочем, вся эта история мало интересует меня.
- Я думал, как раз тебя она должна интересовать. Я, во всяком случае, сразу подумал о тебе, потому что это - если это действительно так необъяснимо - почти подтверждение твоей веры.
- Почему это не должно быть объяснимо? Я вполне допускаю, что изобретатели математики споткнулись тут о собственные ноги. Почему, в самом деле, то, что находится за пределами нашего разума, не могло позволить себе сыграть такую шутку именно с этим самым разумом? Но меня это не занимает, ведь такие вещи ни к чему не ведут.
Еще в тот же день Терлес попросил у учителя математики разрешения прийти к нему, чтобы тот объяснил ему некоторые места последней лекции.
На следующий день во время обеденного перерыва он поднялся по лестнице в маленькую квартиру преподавателя.
Он проникся теперь каким-то совершенно новым уважением к математике, потому что она внезапно перестала быть для него мертвым учебным заданием и сделалась чем-то очень живым. И из-за этого уважения он испытывал какую-то зависть к учителю, который, конечно, прекрасно знал все эти связи, всегда носил с собой свое знание, как ключ от запертого сада. Но, кроме того, Терлесом двигало любопытство, несколько, впрочем, нерешительное. Он никогда еще не был в комнате молодого мужчины, и ему очень хотелось узнать, как выглядит жизнь такого другого, знающего и все же спокойного человека, узнать хотя бы настолько, насколько о нем можно судить по внешнему виду, по окружению.
Вообще-то он был по отношению к своим учителям робок и сдержан и считал, что потому особым их расположением не пользуется. Его просьба показалась ему поэтому, когда он теперь взволнованно остановился у двери, рискованным предприятием, где дело идет не столько о том, чтобы получить разъяснение, - ибо в глубине души он теперь уже сомневался в этом, - сколько о том, чтобы заглянуть как бы за учителя, в его каждодневное соприкосновение с математикой.
Его провели в кабинет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43