Мы зашли в молочную около префектуры и заказали кофе с молоком и печенье.
— Масла? — спросила хозяйка, сама обслуживавшая посетителей.
— Да.
Она вернулась с двумя порциями масла и, кроме того, принесла варенья и булочек.
— Я захватила и варенье, чтоб не ходить лишний раз, — пояснила она.
Это была молодая задорная женщина с откровенным дразнящим взглядом и походкой. Я был знаком с ней, она мне нравилась, знала это и охотно шутила со мной.
— Нет ли апельсинового варенья? — спросил ты.
— Только в банках. Если вам в самом деле очень хочется, могу открыть.
— Вот и чудесно, угостите его, — сказал я. — Кстати, вы знаете, что это мой брат?
Ты внимательно прислушивался, смущенный и в то же время довольный.
— Я готова была за это поручиться, — сказала она.
— Но ведь мы же не похожи, — воскликнул ты поспешно, почти невежливо.
— Это вам так кажется, — ответила она. — У вас у обоих такой вид, будто вы все на свете знаете.
Она направилась к стойке; я видел, что ты следишь за ней глазами: ты смотрел на нее, как подросток, который знает, что такое женщина; в твоем взгляде горело желание подростка. Я хотел что-то сказать, но слова замерли у меня на губах. Теперь настал мой черед смутиться и, кажется, покраснеть. Она вернулась к нашему столику и, обращаясь к тебе, сказала:
— Ваш братец — поэт, но по утрам у него аппетит, как у грузчика.
Кто— то за соседним столиком постучал ложечкой
о стакан. Положив варенья на блюдечки, она отошла. На прощанье она метнула в меня задорный взгляд и улыбнулась.
— Все горим, а? — бросил я ей.
— Кипим, — ответила она и улыбнулась еще задорнее. Такова была наша грубоватая манера шутить.
Когда мы снова подозвали ее, чтоб расплатиться, она сказала тебе:
— Не обращайте внимания. Мы с вашим братом добрые друзья.
— Ты хорошо ее знаешь? — спросил ты после того, как мы некоторое время в молчанье шагали по улице. — Ты меня туда повел, потому что она твоя любовница?
Ты снова покраснел, но твои голубые глаза улыбались: ты выражал мне одобрение, в котором не было надобности, но оно окончательно устанавливало дружбу между нами. Мне пришлось разочаровать тебя, но ты мне не по-верил.
Мы были уже на виа Парионе. Перед тем как войти в Боргоньисанти, ты внезапно остановился, как будто открывшаяся перед нами улица с гостиницами на одной сторонe и тесно прижатыми друг к другу магазинами на другой внезапно вернула тебя к действительности. На секунду мне показалось, будто ты стараешься придать своему лицу какое-то иное выражение. Ты снова стал прежним, каким был до нашей встречи, и сначала я подумал: ты лицемер, но тут же понял, что ты несчастен.
Ты сказал:
— Право же, лучше я пойду один.
— Я постою немного у ворот, на случай, если понадоблюсь.
Ты слабо улыбнулся.
— Ты еще зайдешь ко мне? — спросил я.
— Встретимся в четверг у бабушки.
Я подождал поодаль, напротив дома; я не без удовольствия уклонился от встречи с твоим покровителем, избежав всех тех упреков в неблагодарности, которые несомненно услышал бы от него, начиная с трехсот лир, взятых в долг нашим отцом. Я ждал и думал, что, проведя вместе столько времени, мы не поговорили о нашем отце, лишь едва упомянув о нем, словно для тебя наш отец не существовал вовсе. И для девушки Джулианы у тебя не нашлось ни одного слова, которое показало бы, что ты о ней беспокоишься, словно и она для тебя никогда не существовала. И тут я подумал, что некоторые уголки твоей души все еще остаются для меня темными.
Подождав с полчаса, я ушел.
23
Приемная богадельни помещалась в темной комнате на первом этаже: выходила она во двор, где гуляли старушки из женского отделения в своей форменной одежде — платье из серой холщовой материи и черном переднике с завязками вокруг талии.
Привратница знала всех посетителей; едва они входили, она, обернувшись во двор, выкрикивала фамилию.
— Казати! — кричала она, и появлялась бабушка. Она была еще в добром здоровье, только ноги у нее
слегка дрожали; со двора в приемную вела одна ступенька, и, чтобы войти, бабушке приходилось хвататься за косяк двери. Бабушка всегда была чистенькой и аккуратной. Я говорил ей, что она некогда еще не выглядела так элегантно.
— Да ведь у нас осмотры по два раза в день! И ванна раз в неделю. Не успокоятся, пока мы не заболеем воспалением легких!
На это она особенно жаловалась.
— Обходятся с нами, как с малыми детьми! — говорила она.
В приемной всегда бывало много народу, слышался приглушенный говор. Старушки, выглядывая поверх го-лов своих родных, искали друг друга взглядом. Одна из них обращалась к бабушке:
— Вот видите, он пришел! А вы так беспокоились!
— Он приехал из Рима специально ради меня!
— А это моя невестка. Она мне принесла дюжину яиц и немножко масла, — говорила другая.
( — Живет не тужит эта невестка, — шептала мне бабушка. — Она сюда заглядывает не часто — как говорится, только когда папа римский помирает.)
— Балует вас внучек! Это ваш старший?
— Да, он специально приехал из Рима, чтобы повидаться со мной! А это ваш сын?
— Да, средний. Старший на работе.
( — У нее три взрослых сына, и они ее здесь держат, — шептала бабушка. — Будь твоя мама жива, со мной бы такого не случилось.)
Подавала голос еще одна старушка:
— Ваш внук похудел с прошлого раза.
— Он столько работает! — отвечала бабушка. — К тому же он устал с дороги. — И обращалась ко мне: — Ты и вправду сегодня бледней обычного.
— Я живу хорошо, уверяю тебя, — говорил я. — А ты как?
— Ну как я могу жить? Точно в тюрьме! Комната была темная, с низким потолком; мы сидели
друг против друга на плетеных скамеечках, держась за руки; бабушкины руки всегда были холодные. Мы подолгу молчали, поглаживая друг Другу руки; опуская глаза, я чувствовал на себе ее взгляд, в котором был упрек и благословение. Люди вокруг нас безостановочно болтали, на дворе звонил колокольчик, время от времени на пороге показывалась монахиня, потом снова исчезала.
— Это сестра Клементина, наша надзирательница. Но она такая славная! Она мне разрешила иметь свой ночной горшок, — говорила бабушка.
— А кормят по-прежнему плохо?
— Вечером очень мало дают. Дают чашку кофе, но это просто теплая водичка. А иногда тарелку пюре.
— Вкусное оно?
— На желудок давит. Я его не ем. Да ты ведь знаешь, я и дома почти никогда не ужинала.
— Ты по-прежнему отлучаешься раз в неделю?
— А что же мне, совсем замуроваться здесь? Навещаю кое-кого или по крайней мере хоть воздухом немножко дышу.
Она поправляла мне фуфайку у ворота трепетным движением 'матери или возлюбленной.
В тот четверг ты пришел в богадельню, как обещал, и бабушка просто себя не помнила от радости, что мы оба сидим вместе с ней. Она брала наши руки, подолгу держала их в своих и украдкой шмыгала носом, чтобы не расплакаться.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26