Они остались в маленькой квартире, которая нравилась ему тем, что оттуда можно было уехать в любой момент. На четвертое лето после Горбатой горы Эннис получил письмо до востребования от Джека Твиста, первый признак жизни за все это время.
Друг, это письмо сильно запоздало. Надеюсь, ты получишь его. Слышал, ты был в Ривертоне. Я приеду туда 24-го, думаю, остановлюсь и поставлю тебе пива. Напиши, если можешь, и скажи, живешь ли ты там.
Обратный адрес был в Чилдрессе, штат Техас. Конечно же, Эннис ответил ему, и дал адрес в Ривертоне. День был жарким, и утром было еще ясно, но к обеду с востока вторглись тучи, несущие немного удушливый воздух перед собой. Эннис надел свою лучшую рубашку, белую с широкими черными полосами. Он не знал, когда приедет Джек, так что взял отгул, слонялся туда-сюда, разглядывая пыльный уличный забор. Алма сказала, чтобы он сходил с другом поужинать в «Нож и вилку» вместо того, чтобы готовить дома, и что-то насчет того, какая на улице жара, и что неплохо бы им найти няньку для ребенка, но Эннис сказал, что, скорее всего, они с Джеком просто уйдут и напьются. Джек – не любитель ходить в рестораны, сказал он, вспоминая грязные ложки, воткнутые в консервные банки с холодными бобами, стоящие на бревне.
Ближе к ужину, когда грохотала гроза, подъехал тот же зеленый пикап, и он увидел, как Джек выходит из грузовика, надвигая на затылок побитую ковбойскую шляпу. Энниса пронзил горячий удар, он выскочил на лестницу, открывая закрытую перед ним дверь. Джек взлетел по лестнице, перескакивая через две ступеньки. Они схватили друг друга за плечи, сжали в объятьях, не давая друг другу перевести дух, сказали, сукин сын, сукин сын, потом, также просто, как нужный ключ поворачивает штифты замка, их губы соединились, большой зуб Джека выдавил каплю крови, его шляпа упала на пол, щетина заскрежетала, слюна потекла рекой, дверь открылась, Алма на пару секунд взглянула на напряженные плечи Энниса и снова захлопнула дверь, а они все обнимались, прижимаясь друг к другу и грудью, и пахом, и бедрами, и ляжками, отдавливая друг другу ноги, пока они не разорвали объятия, чтобы вдохнуть, и Эннис, не слишком искушенный в нежных словах, назвал Джека так, как он обычно называл своих лошадей и дочерей, – мой малыш.
Дверь снова открылась на пару сантиметров, и в узкой полоске света стояла Алма. Что он мог сказать?
– Алма, это Джек Твист, Джек, моя жена Алма.
Его грудь поднималась и опускалась. Он мог чувствовать запах Джека – ужасно знакомый аромат сигарет, мускусного пота и легкой свежести, как запах травы, и все это в смеси со стремительным холодом горы.
– Алма, – сказал он, – мы с Джеком не видели друг друга четыре года. – Как будто это могло служить оправданием. К его радости, свет на лестнице был тусклым, но он не отвернулся от нее.
– Не сомневаюсь, – тихо сказала Алма. Она видела то, что видела. В комнате за ее спиной молния, будто колышущаяся белая простыня, осветила окно, и заплакал младенец.
– Ты завел ребенка? – спросил Джек. Его дрожащая рука задела руку Энниса, и между ними будто пролетела искра.
– Двух девочек, – ответил Эннис. – Алма-младшая и Франсина. Люблю их до чертиков. – У Алмы дернулись губы.
– А у меня мальчик, – сказал Джек. – Восемь месяцев. Ты знаешь, в Чилдрессе я женился на маленькой красотке из старого Техаса, ее зовут Люрин. – По дрожанию половицы, на которой они оба стояли, Эннис мог чувствовать, как сильно трясется Джек.
– Алма, – сказал он. – Мы с Джеком выйдем и напьемся. Вечером, наверное, не вернусь, мы будем пить и говорить.
– Не сомневаюсь, – сказала Алма, вытаскивая долларовую купюру из своего кармана. Эннис подумал, что она собирается попросить его купить ей пачку сигарет, чтобы он пришел пораньше.
– Рад был повидаться, – сказал Джек, дрожа, как загнанная лошадь.
– Эннис... – сказала Алма несчастным голосом, но он уже спускался по лестнице и крикнул ей вслед:
– Алма, ты хотела папиросы, они в кармане моей синей рубашки в спальне.
Они уехали на грузовике Джека, купили бутылку виски и через двадцать минут уже раскачивали кровать в мотеле «Сиеста». Несколько пригоршней града ударились в окно, потом пошел дождь, и подул порывистый ветер, всю ночь хлопавший незакрытой дверью в соседней комнате.
В комнате воняло спермой, дымом, потом и виски, старым ковром и кислым сеном, кожой седла, дерьмом и дешевым мылом. Эннис раскинулся на кровати, выдохшийся и мокрый, дышал глубоко и немного опух, Джек с силой выпускал клубы сигаретного дыма, как кит выпускает фонтаны воды, и Джек сказал:
– Господи, прошло все это время, а скакать на твоей спине так чертовски хорошо. Нам надо поговорить об этом. Богом клянусь, я не знал, что пойду на это снова – да, я пошел. Потому я здесь. Провалиться мне пропадом, я знал это. Всю дорогу – на красный свет, не мог дождаться, когда приеду сюда.
– Я не знал, где тебя черти носили, – сказал Эннис. – Четыре года. Я уже думать бросил о тебе. Я решил, ты злишься из-за того синяка.
– Друг, – сказал Джек, – я был на родео в Техасе. Там встретил Люрин. Посмотри на тот стул. – на спинке грязного оранжевого стула он увидел блестящую пряжку.
– Скачки на быках?
– Да. В тот год я сделал три проклятые тысячи долларов. Голодный, как черт. Таскал все, кроме зубной щетки, у других парней. Мотался по всему Техасу. По полдня лежал под этим затраханным грузовиком, чинил его. Все равно, я никогда не думал, что проиграю. Люрин? Здесь дело в деньгах. У нее богатый старик. Продает комбайны и трактора. Конечно, он не дает ей денег, и ненавидит мои затраханные кишки, так что сейчас мне трудно, но когда-нибудь...
– Что же, ты идешь, куда и хотел. Тебя не забрали в армию? – Звук грозы уходил от них на восток, разбрасывая красные гирлянды огней.
– Я им был не нужен. У меня несколько раздробленных позвонков. И кость руки сломана вот здесь. Ты знаешь, как скачки на быках ломают тебе бедра? – понемногу каждый раз, когда ты ездишь. Даже если ты хорошо завяжешь чертову ногу, она все равно чуть-чуть ломается. А потом болит, сука. У меня ноги переломаны. В трех местах. Упал с быка, и это был большой бык, у него куча телят, он сбросил меня через три круга, и погнался за мной, и он, конечно, был быстрее. Мне еще повезло. Моему другу бычий рог померил уровень масла, и это все, что о нем написали. И пара других вещей, чертовы сломанные ребра, порванные связки, боль жуткая.
– Видишь, сейчас все не так, как было у моего бати, – продолжал он. – Парни с деньгами идут в колледж, тренируются в спортзале. Сейчас нужно быть при деньгах, чтобы заниматься родео. Старик Люрин не дал бы мне и пятака, если бы я бросил, так что у меня был только один выход. И сейчас я знаю об игре достаточно, чтобы понять, что я никогда бы не стал чемпионом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9
Друг, это письмо сильно запоздало. Надеюсь, ты получишь его. Слышал, ты был в Ривертоне. Я приеду туда 24-го, думаю, остановлюсь и поставлю тебе пива. Напиши, если можешь, и скажи, живешь ли ты там.
Обратный адрес был в Чилдрессе, штат Техас. Конечно же, Эннис ответил ему, и дал адрес в Ривертоне. День был жарким, и утром было еще ясно, но к обеду с востока вторглись тучи, несущие немного удушливый воздух перед собой. Эннис надел свою лучшую рубашку, белую с широкими черными полосами. Он не знал, когда приедет Джек, так что взял отгул, слонялся туда-сюда, разглядывая пыльный уличный забор. Алма сказала, чтобы он сходил с другом поужинать в «Нож и вилку» вместо того, чтобы готовить дома, и что-то насчет того, какая на улице жара, и что неплохо бы им найти няньку для ребенка, но Эннис сказал, что, скорее всего, они с Джеком просто уйдут и напьются. Джек – не любитель ходить в рестораны, сказал он, вспоминая грязные ложки, воткнутые в консервные банки с холодными бобами, стоящие на бревне.
Ближе к ужину, когда грохотала гроза, подъехал тот же зеленый пикап, и он увидел, как Джек выходит из грузовика, надвигая на затылок побитую ковбойскую шляпу. Энниса пронзил горячий удар, он выскочил на лестницу, открывая закрытую перед ним дверь. Джек взлетел по лестнице, перескакивая через две ступеньки. Они схватили друг друга за плечи, сжали в объятьях, не давая друг другу перевести дух, сказали, сукин сын, сукин сын, потом, также просто, как нужный ключ поворачивает штифты замка, их губы соединились, большой зуб Джека выдавил каплю крови, его шляпа упала на пол, щетина заскрежетала, слюна потекла рекой, дверь открылась, Алма на пару секунд взглянула на напряженные плечи Энниса и снова захлопнула дверь, а они все обнимались, прижимаясь друг к другу и грудью, и пахом, и бедрами, и ляжками, отдавливая друг другу ноги, пока они не разорвали объятия, чтобы вдохнуть, и Эннис, не слишком искушенный в нежных словах, назвал Джека так, как он обычно называл своих лошадей и дочерей, – мой малыш.
Дверь снова открылась на пару сантиметров, и в узкой полоске света стояла Алма. Что он мог сказать?
– Алма, это Джек Твист, Джек, моя жена Алма.
Его грудь поднималась и опускалась. Он мог чувствовать запах Джека – ужасно знакомый аромат сигарет, мускусного пота и легкой свежести, как запах травы, и все это в смеси со стремительным холодом горы.
– Алма, – сказал он, – мы с Джеком не видели друг друга четыре года. – Как будто это могло служить оправданием. К его радости, свет на лестнице был тусклым, но он не отвернулся от нее.
– Не сомневаюсь, – тихо сказала Алма. Она видела то, что видела. В комнате за ее спиной молния, будто колышущаяся белая простыня, осветила окно, и заплакал младенец.
– Ты завел ребенка? – спросил Джек. Его дрожащая рука задела руку Энниса, и между ними будто пролетела искра.
– Двух девочек, – ответил Эннис. – Алма-младшая и Франсина. Люблю их до чертиков. – У Алмы дернулись губы.
– А у меня мальчик, – сказал Джек. – Восемь месяцев. Ты знаешь, в Чилдрессе я женился на маленькой красотке из старого Техаса, ее зовут Люрин. – По дрожанию половицы, на которой они оба стояли, Эннис мог чувствовать, как сильно трясется Джек.
– Алма, – сказал он. – Мы с Джеком выйдем и напьемся. Вечером, наверное, не вернусь, мы будем пить и говорить.
– Не сомневаюсь, – сказала Алма, вытаскивая долларовую купюру из своего кармана. Эннис подумал, что она собирается попросить его купить ей пачку сигарет, чтобы он пришел пораньше.
– Рад был повидаться, – сказал Джек, дрожа, как загнанная лошадь.
– Эннис... – сказала Алма несчастным голосом, но он уже спускался по лестнице и крикнул ей вслед:
– Алма, ты хотела папиросы, они в кармане моей синей рубашки в спальне.
Они уехали на грузовике Джека, купили бутылку виски и через двадцать минут уже раскачивали кровать в мотеле «Сиеста». Несколько пригоршней града ударились в окно, потом пошел дождь, и подул порывистый ветер, всю ночь хлопавший незакрытой дверью в соседней комнате.
В комнате воняло спермой, дымом, потом и виски, старым ковром и кислым сеном, кожой седла, дерьмом и дешевым мылом. Эннис раскинулся на кровати, выдохшийся и мокрый, дышал глубоко и немного опух, Джек с силой выпускал клубы сигаретного дыма, как кит выпускает фонтаны воды, и Джек сказал:
– Господи, прошло все это время, а скакать на твоей спине так чертовски хорошо. Нам надо поговорить об этом. Богом клянусь, я не знал, что пойду на это снова – да, я пошел. Потому я здесь. Провалиться мне пропадом, я знал это. Всю дорогу – на красный свет, не мог дождаться, когда приеду сюда.
– Я не знал, где тебя черти носили, – сказал Эннис. – Четыре года. Я уже думать бросил о тебе. Я решил, ты злишься из-за того синяка.
– Друг, – сказал Джек, – я был на родео в Техасе. Там встретил Люрин. Посмотри на тот стул. – на спинке грязного оранжевого стула он увидел блестящую пряжку.
– Скачки на быках?
– Да. В тот год я сделал три проклятые тысячи долларов. Голодный, как черт. Таскал все, кроме зубной щетки, у других парней. Мотался по всему Техасу. По полдня лежал под этим затраханным грузовиком, чинил его. Все равно, я никогда не думал, что проиграю. Люрин? Здесь дело в деньгах. У нее богатый старик. Продает комбайны и трактора. Конечно, он не дает ей денег, и ненавидит мои затраханные кишки, так что сейчас мне трудно, но когда-нибудь...
– Что же, ты идешь, куда и хотел. Тебя не забрали в армию? – Звук грозы уходил от них на восток, разбрасывая красные гирлянды огней.
– Я им был не нужен. У меня несколько раздробленных позвонков. И кость руки сломана вот здесь. Ты знаешь, как скачки на быках ломают тебе бедра? – понемногу каждый раз, когда ты ездишь. Даже если ты хорошо завяжешь чертову ногу, она все равно чуть-чуть ломается. А потом болит, сука. У меня ноги переломаны. В трех местах. Упал с быка, и это был большой бык, у него куча телят, он сбросил меня через три круга, и погнался за мной, и он, конечно, был быстрее. Мне еще повезло. Моему другу бычий рог померил уровень масла, и это все, что о нем написали. И пара других вещей, чертовы сломанные ребра, порванные связки, боль жуткая.
– Видишь, сейчас все не так, как было у моего бати, – продолжал он. – Парни с деньгами идут в колледж, тренируются в спортзале. Сейчас нужно быть при деньгах, чтобы заниматься родео. Старик Люрин не дал бы мне и пятака, если бы я бросил, так что у меня был только один выход. И сейчас я знаю об игре достаточно, чтобы понять, что я никогда бы не стал чемпионом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9