Отец Эспиноса вышел, вынул ключ из замочной скважины, убедился, что дверь крепко заперта, и, спрятав ключ в карман, стал спокойно прохаживаться.
Обошел двор раз, другой, третий. Минуты ползли медленно; никогда еще не уползали так медленно шестьдесят минут одного часа. Сначала отец Эспиноса был спокоен. Ничего не произойдет. Когда пройдет назначенное мужчиной время, он откроет двери и найдет его таким же, каким и оставил. Не будет в его руке ни той розы, что он просил, ни чего бы то ни было похожего на нее. Мужчина постарается оправдаться, придумать какой-нибудь ерундовый предлог, и он тогда продолжит свою проповедь — и тем всему будет положен конец. Он был в этом уверен.
Но пока отец Эспиноса прогуливался, он спросил себя: «А что он там делает? »
Вопрос его ужаснул. Ведь что-то этот мужчина делал, пытался делать. Но что? Беспокойство, охватившее его, усилилось. А если мужчина обманул, если у него были совсем другие намерения? Прервав прогулку, отец Эспиноса попытался что-либо уяснить, припоминая этого мужчину и то, что он говорил. А вдруг он безумный? Сверкающие, горящие глаза этого человека… кто его знает, в себе ли он или нет… тем более как судить о его намерениях…
Отец Эспиноса медленно пересек двор и пошел по коридору, где находилась его келья. Несколько раз он прошелся мимо запертой двери. Что может там делать этот мужчина? Проходя вновь мимо двери, отец Эспиноса остановился. Ничего не было слышно, ни голосов, ни шагов, ни шума. Он подошел к двери и приложил ухо к замочной скважине. Полная тишина. Отец Эспиноса снова принялся ходить по коридору, но мало-помалу его беспокойство, его испуг стали все усиливаться. Он уже не отходил далеко от двери, под конец — не более чем на пять-шесть шагов. И вот он замер перед дверью. Почувствовал, что не в силах отойти от нее ни на шаг. Необходимо было немедленно покончить с этим нервным перенапряжением. Раз человек там, за дверью, не говорил, не стонал, не двигался, значит, он ничего и не делал, а раз он ничего не делал все это время, то он ничего и не добудет. Отец Эспиноса решил открыть дверь, не дожидаясь установленного срока. Он застанет этого мужчину врасплох, и это будет его полной победой. Поглядел на часы: до половины пятого оставалось еще двадцать пять минут. Прежде чем открыть, он снова приложил ухо к замочной скважине: ни звука. Нашел в кармане ключ и, вложив его в замочную скважину, неслышно повернул. Дверь беззвучно подалась.
Отец Эспиноса заглянул в глубь комнаты и увидел, что мужчина не сидел и не стоял: он лежал, распростершись на столе, недвижимый, ногами к дверям.
Эта неожиданная его поза изумила отца Эспино-су. Что мог делать этот мужчина, находясь в таком положении? Отец Эспиноса шагнул в комнату, с любопытством и ужасом глядя на распростертое на столе тело. Безусловно, его присутствие не было замечено; может быть, человек спал, может быть, он был мертв… Отец Эспиноса шагнул еще и тут-то увидел такое, отчего застыл, как и лежавшее на столе тело. Человек был без головы.
Отец Эспиноса побледнел, почувствовал стеснение в груди, весь покрылся холодной испариной и все смотрел, смотрел, ничего не понимая. Он превозмог себя и подошел к верхней части тела этого существа. Посмотрел на пол, ища там исчезнувшую голову, но на полу ничего не было, не было даже и пятнышка крови. Он подошел к обрубленной шее. Человек был обезглавлен без усилия, ничто не было разорвано — очень тонкая работа. Виднелись сосуды и мускулы, трепещущие, красные; белые чистые кости; пульсировала кровь, горячая и красная, она не выливалась, удерживаемая неведомой силой.
Отец Эспиноса выпрямился. Окинул быстрым взглядом все вокруг; искал хоть какого-нибудь следа, какого-либо признака, который помог бы угадать, что здесь произошло. Но все в комнате оставалось на тех же местах, что и в тот момент, когда он ушел; повсюду порядок, ничто не разрыто, ничто не испачкано кровью.
Он поглядел на часы. До половины пятого оставалось всего десять минут. Пора было уходить. Но прежде чем уйти, он решил, что надо обязательно оставить какое-либо свидетельство о том, что он здесь побывал. Но что? Тут его осенило: порывшись в одежде, он вытащил большую бритву с черной ручкой и, проходя мимо тела по дороге к дверям, глубоко вонзил ее в подошву лежавшего на столе человека. Потом запер дверь на ключ и ушел.
В течение последовавших затем десяти минут монах нервно, беспокойно ходил взад-вперед по коридору; ему не хотелось рассказывать кому бы то ни было о случившемся; он подождет еще десять минут, и, когда они пройдут, снова войдет в келью, и, если найдет этого человека все в том же состоянии, сообщит о случившемся другим монахам.
Спал ли он или находился во власти галлюцинаций или под каким-то гипнозом? Нет, этого не было. Все, что до этой минуты случилось, было совсем просто: человек каким-то загадочным образом покончил с собой. Да, но где же его голова? Этот вопрос смущал. И почему нигде не видно следов крови? Он предпочел больше об этом не думать; потом все выяснится.
Половина пятого. Подождал еще пять минут. Хотел дать человеку время. Но для чего, если тот был мертв? Он и сам толком не знал, но в тот момент почти желал, чтобы мужчина продемонстрировал свое магическое могущество. Иначе все, что произошло, окажется таким бессмысленным, таким печальным…
Когда отец Эспиноса открыл дверь, мужчина уже не лежал распростершись на столе, как пятнадцать минут назад. Остановившись прямо перед отцом Эс-пиносой, спокойный, с легкой улыбкой на губах, он протягивал ему руку: на смуглой ладони нежно пламенела только что сорванная роза; то была роза из сада монахинь-кларис.
— Эту розу вы просили?
Отец Эспиноса не ответил; он глядел на мужчину. Тот был бледен, слегка осунулся. Шею обвивала красная полоска, словно свежий шрам.
«Без сомнения, Господь хочет сегодня позабавиться над Своим рабом», — подумал отец Эспиноса.
Он протянул руку и взял розу. Да, то была одна из роз, цветущих в саду сантьягского монастыря, где он их и видел. Тот же цвет, та же форма, тот же аромат.
Молча вышли из кельи мужчина и монах. Монах нес розу, зажав ее в руке, и ощущал свежесть ее крас-ных лепестков. Роза была только что сорвана. Для монаха окончились все размышления, сомнения и печаль. Над всем властвовало впечатление от случившегося, и чувство смущения и уныния заполонило его сердце.
Неожиданно он заметил, что мужчина хромает.
— Почему ты хромаешь? — спросил отец Эспи-носа.
— Роза росла не под самой стеной. Мне пришлось упереться ногой в розовый куст, чтобы ее сорвать, и шип вонзился мне в пятку.
Тут отец Эспиноса победно вскричал:
— А! Все это только иллюзия! Не был ты в саду у монахинь-кларис, не поранил там ногу шипом. Это я вонзил тебе в ногу бритву, вот и болит у тебя нога.
1 2 3 4