А почему нет? Если бы это могло хоть вполовину уменьшить Сарину вину – почему нет? Все моя идея, мой сумасшедший смертельный план. Проводить Боба в ловушку, а самому смыться. Но потом я струхнул. Поехал обратно. И опоздал.
Это, наверно, шло от меня волнами.
«Интуиция», – сказал я.
«Интуиция?»
«Я подумал – я уже об этом говорил, – что может случиться что-то нехорошее».
«То есть вы подумали, что мистер Нэш может быть убит?»
(Предположим, я сказал бы – да.)
«Я подумал, что, может быть, сумею это предотвратить».
«Это? Но вы ничего не предотвратили».
«Как она?» – спросил я.
Я услышал трещину в своем голосе. С таким же успехом мог бы громко и ясно сказать ему: вот он, мой мотив, чего там.
«Не скажу, что счастлива. Она в шоке. – Он опустил глаза. – В рапорте констебля говорится, – он нашел пальцем нужное место, – что вы потребовали вас пропустить, потому что, цитирую, „знаете, что делаете". Помните такое?»
«Да, было».
(Дайте пройти, я детектив.)
«И что, вы действительно знали, что делаете? – Он продолжил почти без паузы: – Мне вот думается – не знали вы, что делаете, совсем не знали. Потому что если бы вы знали, что делаете, то получалось бы, что вы знали о случившемся в точности».
Глаза опять на мне. Плохая тактика. Отслужил свое сполна – и до сих пор не понимает, что поменьше надо налегать на взгляд в упор. Посмотри в сторону, встань, пройдись, повернись спиной, помолчи. Глядишь, язык у типчика и развяжется.
Но это не были совсем уж убийственные глаза. Кремень – еще не сталь. Не похоже, что хочет крови. Твое последнее дело: как ты его ведешь? Агрессивно, сверхжестко – или милосердно?
«Вы не знали, что делаете» – как будто протянул мне что-то и держит, покачивая в воздухе. От того, как он напишет свой рапорт, от его оценки, к примеру, поведения арестованной – мгновенное признание (сама позвонила в полицию), беспрекословное подчинение органам правопорядка – может зависеть приговор. Может, только и всего.
Уже, наверно, было далеко за полночь. «Вы готовы подписать ваши показания? О том, что следовали за мистером Нэшем до Бичем-клоуз, потом уехали, потом вернулись. Таковы были ваши передвижения сегодня вечером?» «Да».
«В прошлом у вас не все гладко по части способов получения показаний. Но с моей стороны никакого принуждения к самооговору не будет». Вот. Не удержался. Снаряд. Но пролетел выше цели.
Я мог бы ему сказать: «Сфабрикованные показания бывают и верными – даже если свидетель ничего похожего не говорил». А он мог бы ответить: «Так оправдываются все недобросовестные полицейские».
Я ничего не сказал. Буду смирным, испуганным обывателем. С явными признаками подавленности.
Может быть, и он побывал в моей шкуре: на краю, на пределе. Раньше когда-нибудь. В комнате для допросов.
«Добавить что-нибудь хотите?»
«Нет».
«Скажем, насчет интуиции...»
«Нет».
«Значит, это исчерпывающий отчет о ваших передвижениях. Вы даже точное время указали».
«Профессиональная привычка».
«Да, конечно, – так сделал бы любой из нас. Строго говоря, вы совершили правонарушение, выдав себя за полицейского. Я не собираюсь давать этому ход».
(Но, назвавшись детективом, я не солгал.)
«Вы „подумали, что может случиться что-то нехорошее". Так и оставим?»
«Да».
«Это можно истолковать в том смысле, что вы заранее знали...»
«Тогда почему я вдруг поехал назад?»
«Конечно. Разумеется. И еще один не вполне ясный момент. Из сказанного вами возникает ощущение, отчетливое ощущение: что то нехорошее, чего вы вдруг испугались, должно было произойти с миссис Нэш».
«Но так ведь и получилось».
Да, это, наверно, шло от меня волнами.
17
Угловой столику «Гладсона». Оформление здесь – отовсюду понемножку – с намеком на что-то викторианское. На стенах – афиши мюзик-холлов. В Уимблдоне можно отправиться в Рио, а можно вообразить, что рядом рыщет Джек Потрошитель.
Она попросила белого вина. Себе я взял пива. Пил медленно-медленно, следя за уровнем в ее бокале, как смотрят на песочные часы.
Есть здоровое правило: хочешь многого – довольствуйся малым. Не жди ничего сверх. Это, может быть, все, что тебе отпущено.
Она сказала:
«Он, скорее всего, там, с ней сейчас».
Могла и не говорить. Легко догадаться: вторник, шесть вечера – а у нее есть время со мной рассиживать. Они, значит, там, а мы здесь. Так или иначе, могла этого не говорить. Кажется, я подумал, что у них – у него и девушки – тоже перед глазами песочные часы. Прямо сейчас, в эту минуту. Только двадцать дней осталось – если это все правда, конечно.
«По вторникам во второй половине дня он консультирует в больнице Чаринг-Кросс. До пяти. Удобно».
Кислая улыбка. Как будто хочет сказать: вот до чего я дошла. Или как будто мы чопорные родители, неодобрительно думающие о забавах детей.
Хотя, может, детьми были как раз мы – перешептывались в углу, пока взрослые делали свое взрослое дело.
Вид у нее был – как будто девушка в ней совсем близко, под самой кожей.
Как это бывает? Жизнь сорвало с петель – и ты поэтому возвращаешься к началу. Уже не взрослая, не сорока с чем-то лет. Точно Кристина, не по своей воле опять ставшая ребенком. Но теперь-то Кристина женщина – женщина Боба. Все перевернулось. Сара девушка – девушка давних времен, у которой еще нет своего Боба. Студентка, взятая в поездку по Франции. Мелькают деревья, шоссе ведет на юг. Не делай на это ставку. Довольствуйся малым. Это, может быть, все, Что тебе отпущено.
Что, так оно и бывает? Мне следовало бы знать. Катастрофа в среднем возрасте снимает с тебя годы?
Или (еще одна скороспелая, на ощупь выдвинутая теория): она верит, что получит его обратно. Считает дни. Назад к началу с ним вместе, назад к тому, какими они были.
Мелькают деревья, стекла опущены.
Да, подумал я, – она все еще его любит. И я вижу то, что видел когда-то Боб.
Или это просто была она. Какая есть сейчас. Юная – и сорокатрехлетняя. Преподавательница, может быть. Разрыв между тобой и учениками с годами все больше, но что-то от них к тебе переходит. Связь. Как у нее с Кристиной.
Да, точно. Я это увидел. «Педагог»: по идее существо пожилое, сухое, строгое. Но во время занятия что-то может возникнуть. Что-то в ее лице – искра, воодушевление. Студентка, до сих пор живущая в преподавательнице. И какой-нибудь угрюмый восемнадцатилетний парень в среднем ряду вдруг удивится, вдруг поймает себя на чем-то. Посмотрит на ее бедра, на колени. Вот она стоит у окна. Изгиб подмышки в рукаве блузки – как две жилы витого каната. Скрытые слои в людях. А сверстницы – это сверстницы, и только.
Какой же олух этот Боб Нэш! Не видит, что у него под носом. Позарился на молоденькую. А еще гинеколог. Женский специалист.
Но теперь он возвращается – так она верила. Было видно, бросалось в глаза.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57