В тот день Гош уловил едва заметную перемену, произошедшую после проведенной в горах ночи. Что случилось, ему не было известно. Он не видел ни уходящих из лагеря Маркиза и Веронику, ни того, как они возвращались — обнявшись и ничего не замечая вокруг. Да и увидев, наверно, все равно ничего бы не понял. Гош толком не знал, что такое мужчина и женщина и что заставляет их искать в темноте место, где можно соединиться. Он только чувствовал, что пропасть между людьми и животными не столь велика, как принято думать. А если даже и понимал, какова может быть любовь между людьми, то, вероятно, отождествлял ее приметы с ласками лошадей или внезапным помрачением рассудка его желтого пса.
Но теперь ему было ясно: что-то изменилось. Он замечал долгие и тяжелые взгляды Маркиза, которые тот бросал на едущую рядом Веронику. Видел радостное смущение обоих, когда их взгляды встречались. И видел, как трудно им было отводить друг от друга глаза. Гош почти ощущал ту силу, которая вынуждала их лошадей идти медленнее и чуть ли не бок о бок. В молчании сидящих на них людей он слышал вопросы, а в тех вопросах, что они задавали вслух, уже содержались ответы. Во внезапно проявившейся заботливости Маркиза ощущалась властность. Вероника покорно принимала его знаки внимания, но видно было, что и она сознает свою власть над ним, только власть эта иная, лучше скрываемая.
В этот день они неоднократно пересекали какую-то мелкую, с каменистым дном речку и всякий раз устраивали недолгий привал. На одном из таких привалов Гоша буквально потряс случайно подмеченный им жест Маркиза. Тот коснулся Вероники так, что прикосновение, будто эхо, волнами разнеслось в воздухе. Гош оказался в пределах досягаемости этого эха, и по его телу пробежала дрожь. Ему безумно захотелось тоже ощутить такое прикосновение. Ненароком попав в зону любви и вожделения этих двоих, он почувствовал себя навечно с ними связанным. А поскольку немому подростку неведомо было различие между женщинами и мужчинами и сам он не причислял себя ни к тем, ни к другим, с этой минуты он полюбил обоих со всей силой своего нерастраченного чувства. Он отдал им то, чем обычно дети дарят родителей, то есть безграничное доверие и величайшее восхищение. И уверовал, что этот нежный беглый жест будет повторяться бесконечно, доказывая существование в мире гармонии выше той, которую способен постичь разум.
Итак, Гош стал единственным, кто поощрял эту неожиданную любовь. Единственным, ибо и Маркиз, и Вероника ее отталкивали. Они предоставили ей лишь частицу себя — все остальное оставалось в укрытии, стараясь понять и объяснить, что происходит вовне.
Городок исчез в долине за очередной скалой. Дорога превратилась в каменистую тропку, и Маркиз забеспокоился, не заблудились ли они. Когда лошадь споткнулась и сбросила Веронику, Маркиз объявил привал. Ночь была очень холодной, пришлось вытащить из сумок спальные мешки и одеяла. Гош окоченевшими пальцами пытался развести костер, но трава и веточки мелкого кустарника только тлели, не давая огня. И тут в темноте, чуть ли не прямо над головой, Вероника разглядела нечто необычное.
На склоне горы, в совершенно неожиданном месте, стоял небольшой каменный дом. Он был похож на огромное ласточкино гнездо и, казалось, держался на отвесной скале каким-то чудом. Неосвещенный, во мраке дом почти сливался со скалой. Однако над трубой вился дым, отчего Вероника и заметила строение. Дым был чуть светлее неба, как будто отражал свет звезд.
Взяв лошадей под уздцы, они медленно, нога за ногу, двинулись в гору по тропке настолько узкой, что на ней еле умещалась ступня взрослого человека.
Дверь отворила тучная женщина со свечой. Ничего не сказав, она отступила назад и произнесла что-то непонятное. Через минуту в круг света от свечи вступил низкорослый старик в неряшливом, сбившемся набок парике. Он шире открыл дверь и забормотал, приглашая незваных гостей войти:
— Да-да, догадываюсь. В городе эпидемия, переночевать негде, а вы устали с дороги. Что ж, добраться сюда ночью — для этого требуется немалое мужество или безрассудство. Входите, я, понятное дело, всегда рад гостям. Лошадей придется оставить перед домом. Конюшни у меня нет.
Маркиз пытался как-то объяснить их внезапное нашествие, но, похоже было, старик его не слушал.
— Завтра, — сказал он. — Завтра обо всем поговорим. Женщина, приготовь господам комнату, а ты, юноша, будешь спать в кухне. Неужели в этом доме нет больше свечей, женщина?
Он деликатно подтолкнул Маркиза и Веронику влево, к открытой двери в какое-то помещение. Толстуха, бросив на старомодное, встроенное в стену ложе пару то ли одеял, то ли шкур, вышла, пятясь, и исчезла в сенях, унося с собою свечу. Вероника ощупью добралась до кровати.
— Мы правда очень вам признательны… — начал Маркиз, но старик его перебил:
— Завтра поговорим о том о сем, а сейчас — спокойной ночи. Без сновидений, — сказал он, уходя.
Все произошло так быстро, что они не успели разглядеть ни хозяина, ни его дом. Гош исчез; вероятно, пошел — или его отвели — на кухню.
В комнате пахло камнем и сыростью, а темнота была поистине непроницаемой и холодной, как атлас. Вероника пальцами отыскала губы Маркиза. Они любились на влажных одеялах пылко и торопливо, словно эта странная ночь должна была вот-вот закончиться. Засыпая, Маркиз вспомнил про нерасседланных лошадей перед домом, но не нашел в себе сил, чтобы подняться с постели. Смешанное тепло двух тел сотворило безопасное убежище, кокон, оберегающий от непостижимого влияния ночи.
Утром их пригласили позавтракать на террасу, находившуюся на невидимой с тропки стороне дома. Позвали и Гоша. На террасе стоял пустой стол, накрытый белой, чересчур длинной скатертью — края ее свисали до земли. Хотя терраса была защищена еще и скалистым склоном, по ней гулял резкий горный ветер, пахнущий снегом и зимой. Временами его порывы были так сильны, что скатерть беспокойно вздувалась, словно норовя вместе со столом взмыть в холодное голубое небо. Стулья расставили по одному с каждой стороны стола, далеко друг от друга. Три из них заняли гости; через минуту явился хозяин с тарелкой сыра и хлеба и бутылкой оливкового масла. Он был небрежно одет в нечто напоминающее старомодный черный камзол. Из рукавов торчали рваные кружевные манжеты. Темный разлохматившийся парик сполз на одно ухо.
— Чем богаты, тем и рады, — сказал он и первый принялся за еду. Вероника многозначительно взглянула на Маркиза.
— Мы вам чрезвычайно благодарны за гостеприимство. Самое время представиться, — произнес Маркиз и почтительно привстал со стула.
— Весьма польщен. Мое имя Делабранш, что вам скорее всего ни о чем не говорит, — сказал хозяин, макая хлеб в масло и заедая сыром.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44