А ведь история многократно доказывала, что самые великие победы одерживаются вслед за преодоленными поражениями: любой наездник знает, что лошадь, которая ведет скачки, никогда не приходит к финишу первой.
Разгром в битве на островах Доминик и Сент-Люси (Малые Антильские острова, ставшие английскими владениями в 1763 году), а затем потеря Тобаго (Островок вулканического происхождения, отвоеванный у англичан французами. Вновь стал принадлежать англичанам в 1797 году) явились для Хантера полной неожиданностью и окончательно укрепили его ненависть к французам. А капитуляция под Саратогой и Йорктауном (Имеется в виду капитуляция англичан в двух сражениях (1777,1781 гг.), где победили американцы), повлекшая за собой трусливый отказ метрополии от жемчужины английской короны, навсегда разрушила его представления о чести, которые вели его по жизни от победы к победе. Спустя короткое время после подписания Версальского договора, закрепившего позорное падение Великобритании (По Версальскому договору 1783 года Великобритания признала независимость США), Хантер подал в отставку и, покинув Королевский флот, занялся торговым промыслом.
Но он был еще слишком моряком, чтобы приспособиться к этому низкому ремеслу, которое лишь поначалу считал занятием, достойным свободного человека. Скрывать от тех, кто занимался каперством (захват с ведома своего правительства торговых неприятельских судов или судов нейтральных стран), презрение, которое он питал к этим алчным и трусливым сухопутным крысам, торговаться по поводу каждого фрахта, подписывать коносаменты (документ, содержащий условия морской перевозки грузов), составлять счета, терпеть таможенные досмотры, гробить свою жизнь среди мешков, тюков и бочек — этого Хантер снести не мог.
К тому же он поклялся никогда больше не ступать на английскую землю и вдобавок питал одинаковую ненависть и к Соединенным Штатам и к Франции. Он уже совсем было отчаялся, но тут пришла удача — хоть единожды в жизни, как он выразился: ему доверили командование этим быстроходным парусником — «Белой птицей», чей сравнительно небольшой трюм позволял перевозить лишь малые грузы — чай, пряности, редкие металлы, драгоценные камни, опиум, — торговля которыми была чревата, помимо прочего, риском и таинственностью, импонировавшими его отважному и романтическому характеру. Конечно, еще больше Хантеру подошли бы работорговля или пиратство, но военное воспитание заложило в нем глубокое отвращение к этим низким занятиям.
Поднявшись на палубу «Белой птицы», Робинзон увидел сияющего Пятницу, который попал на корабль с предыдущим рейсом шлюпки. Арауканец пришелся по сердцу матросам, он успел облазить всю шхуну и уже знал ее как свои пять пальцев. Робинзон давно заметил, что дикари восхищаются лишь теми предметами развитой человеческой цивилизации, которые, так сказать, не превышают уровня их понимания, — ножами, одеждой, наконец, шлюпкой. Но все более сложные устройства просто не воспринимаются ими как таковые: дикарь не способен поразиться ни дворцу, ни кораблю, считая их творениями природы, не более удивительными, чем айсберг или пещера. Однако с Пятницей дело обстояло иначе, и Робинзон поначалу счел своей заслугой ту мгновенную легкость, с которой арауканец воспринимал все новое на борту шхуны. Вскоре он увидел, как Пятница карабкается по вантам, подтягивается на марсе, перебирается оттуда на рею и идет по ней, балансируя и счастливо хохоча, в пятидесяти футах над волнами. Тут-то он и вспомнил о воздушных играх, поочередно увлекавших Пятницу, — о стреле, воздушном змее, эоловой арфе — и понял, что огромный парусник, стройный, дерзко спорящий с ветром, стал для арауканца завершающим аккордом, торжественным апофеозом победы над эфиром. И Робинзон слегка загрустил, тем более что сам он по-прежнему внутренне сопротивлялся этой новой вселенной, куда его завлекали, чудилось ему, помимо воли.
Тревога его возросла при виде маленькой скорченной полуголой фигурки, привязанной к основанию фок-мачты. Это был мальчик лет двенадцати, тощий, как бродячий кот. Лицо его скрывала шапка огненно-рыжих волос, под которыми его костлявые плечики выглядели еще тщедушнее; худые лопатки торчали, как крылышки ангелочка, а на спине, сплошь покрытой веснушками, проступали кровавые рубцы. Робинзон замедлил шаг.
— Это Яан, наш юнга, — сказал ему капитан и повернулся к помощнику.
— Что он еще натворил?
Красная физиономия, увенчанная белым колпаком кока, тотчас вынырнула из камбуза, словно чертик из коробочки.
— Этот бездельник ни на что не годен! Сегодня утром он мне испортил куриный паштет: посолил его три раза подряд, безмозглый. Ну вот и отведал моего линька, получил дюжину горяченьких. И получит еще, если не исправится.
И голова исчезла так же внезапно, как появилась.
— Отвяжи его, — приказал капитан помощнику, — он понадобится нам в кубрике.
Робинзон отобедал с капитаном и его помощником. Пятница куда-то исчез — верно, пристроился к матросам. Робинзону больше не пришлось изыскивать темы для беседы. Казалось, хозяева раз и навсегда решили говорить сами, не ожидая от гостя рассказов о себе самом и арауканце, и он радовался этому обстоятельству, позволявшему и наблюдать за ними, и одновременно размышлять вволю. Правда, ему было что слушать или, вернее, было что воспринимать и переваривать, но услышанное усваивалось с таким же великим трудом, как сменяющие друг друга паштеты и подливы в его тарелке; он уже начинал опасаться, что отвращение перейдет в приступ рвоты, и он извергнет разом весь этот непривычный мир, эти странные нравы, которые открывались ему сейчас.
И однако главное, что претило ему, была не грубость, не злоба, не алчность, которые эти цивилизованные и в высшей степени почтенные люди с наивной уверенностью демонстрировали перед ним. На их месте легко было представить себе других, столь же приветливых, доброжелательных и щедрых. Нет, для Робинзона несчастье коренилось гораздо глубже. Хорошо изучив собственную душу, он видел беду в непоправимой относительности целей, которые они преследовали с такой гордостью. А преследовали они овладение такой-то вещью, таким-то богатством, такими-то наслаждениями, но к чему все эти вещи, эти богатства, эти наслаждения? Ни один из них наверняка не смог бы объяснить это. И Робинзон мысленно составлял диалог, который рано или поздно столкнет его с кем-нибудь из них, например с капитаном. «Зачем ты живешь?» — спросит он у того. И Хантер не найдется с ответом. Единственное, что ему останется, — это задать тот же вопрос Одинокому. И тогда Робинзон левой рукой обведет землю Сперанцы, простерев правую к солнцу. Пораженный капитан, помолчав с минуту, разразится принужденным смехом, смехом безумия перед лицом мудрости, но как ему смириться с тем, что Великое Светило — не просто гигантский огненный шар, что оно наделено разумом и обладает властью даровать бессмертие существам, которые сумели раскрыться перед ним?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66