Весь Алансон был уже в курсе.
Для баронессы наступила пора безоблачного счастья. Она не сидела больше целыми днями затворясь в потемках. Все чаще снимала черные очки. Ей даже случалось ловить себя на том, что она листает газету или открывает книгу. Могло и вправду показаться, что она потихоньку поднимается вверх по склону, с которого столкнуло ее горе.
Однажды баронесса попросила аббата Дусе прийти как можно скорее и, как только он явился на зов, закрылась с ним у себя.
- Я попросила вас прийти, потому что должна вам кое-что сказать. Это очень серьезно, - без околичностей начала она.
- Серьезно, Боже мой! Надеюсь, не какое-нибудь новое несчастье...
- Нет, скорее даже счастье. Серьезное, очень серьезное счастье.
Она приблизила к нему лицо и резким движением сняла черные очки. Потом, сощурив глаза, устремила на него пристальный взгляд.
Аббат, в свою очередь пристально вгляделся в нее.
- Нет, я... Как странно! - пробормотал он. - Слепые так не смотрят. Сколько жизни в ваших глазах!
- Я вижу, аббат! Я больше не слепа! - воскликнула баронесса.
- Боже милостивый, какое чудо! Как вознаграждено ваше смирение, и заботы барона, и мои молитвы тоже! Но давно ли...
- Сначала я видела смутно, будто жила в сумерках, которые пронзал время от времени луч света, но лишь на мгновение. Какие это были мгновения? Те, когда я чувствовала, что мой Гийом особенно близок мне. А потом, мало-помалу забрезжил день.
- Так значит, ваше исцеление было вызвано или, по крайней мере ускорено тем, что...
- Да, любой другой, кроме вас, только усмехнулся бы моим словам, до того это... назидательно.
- Назидательно? Это верно, назидательность сейчас только смешит, мало того - страшит, похуже любого позора. Что за странные времена!
- Что ж, аббат, вы сможете рассказывать о нас вашей пастве, и право, ничего удивительнее я в жизни не слышала. Моему исцелению есть одно только имя. И это имя - Гийом!
- Барон?
- Да, мой муж. Я исцелена любовью, супружеской любовью. И подумать только - придется это скрывать, чтобы не насмешить людей!
- Как это прекрасно! Я безмерно счастлив, что мне, недостойному слуге Господа, довелось узнать такое! Но что же сказал барон, когда вы сообщили ему радостную новость?
- Гийом? А он ничего не знает! Вы первый, кому я решилась признаться, что вижу. Не правда ли, я говорю об этом, как о дурном поступке!
- Так надо немедленно сказать барону! - горячо воскликнул аббат. Хотите, я...
- Нет, ни в коем случае! Не надо спешить. Все не так просто.
- Я вас не совсем понимаю.
- Подумайте сами. У Гийома связь с этой девкой. Я заболеваю... ну, то есть, слепну. Он порывает с ней, чтобы посвятить себя мне. Проходит несколько недель - и зрение ко мне возвращается.
- Какое чудо!
- Вот именно. Это так прекрасно, и это чистая правда. Но скажите, не слишком ли это прекрасно, чтобы быть правдоподобным?
- Барон не сможет не признать очевидного.
- А что, по-вашему, очевидно? Для него будет очевидно, что его провели, вы не находите? Мысль о том, что он может счесть меня симулянткой, мне невыносима. Не все же верят, как вы, в чудеса.
- Рано или поздно все равно придется...
- Можно посмотреть на это и с другой стороны. Только мой недуг вырвал Гийома из лап этой девки. А что если мое исцеление снова ввергнет его в разврат? Мне нужен ваш совет, аббат, а может быть, даже ваше пособничество.
- Действительно, стоит подумать. Ради блага самого барона надо будет какое-то время скрывать от него ваше исцеление. Этот маленький обман, я думаю, оправдан вашими самыми лучшими побуждениями.
- Речь идет лишь о том, чтобы подготовить его. Потихоньку подвести к радостному известию о моем исцелении.
- В общем, выиграть время, только и всего.
- Да, время, чтобы он успел забыть свою девку.
- В таком случае это будет даже не ложь, а просто промедление, отсрочка, вы откроете правду постепенно.
- Но, разумеется, пока никто не должен и заподозрить правду. Впрочем, я не сказала никому, кроме вас, и знаю, что могу рассчитывать на ваше молчание.
- Можете, дитя мое. Мы, священники, приучены хранить тайну исповеди и потому умеем помалкивать. Ведь в самом деле, было бы ужасно, если бы барон от кого-то постороннего узнал, что вы больше не слепы. А языки у людей такие длинные!
- И главное - такие злые! - добавила баронесса.
* * *
Баронесса и аббат могли сколько угодно сговариваться о том, как постепенно открыть барону правду. Увы, правда не всегда нам послушна. В один прекрасный воскресный день она вышла наружу внезапно и грубо на променаде Деми-Люн.
Этот променад в Алансоне в летнюю пору представляет собою незыблемый ритуал. Все сливки местного общества прогуливаются здесь парами под ручку по обсаженной вязами аллее, раскланиваются друг с другом, или же не раскланиваются, задерживаясь ровно настолько, насколько полагается, в зависимости от сложного сплетения взаимоотношений и светской табели о рангах. Чета Сен-Фюрси занимала на этой шахматной доске привилегированное место, с тех пор как барон принял на свои плечи все бремя долга перед ослепшей супругой. Аура почтительного умиления окружала его. И надо же было, чтобы именно здесь, где он был в центре всеобщего внимания, разыгралась драма!
Барон едва не остановился как вкопанный, завидев под деревьями что-то необычное, поразительное; вернее, не что-то, а кого-то: молодую женщину, Мариетту, да, Мариетгу, по-весеннему свежую и хорошенькую, как никогда. Но если бы только это. Крестьяночка из Пре-ан-Пая была не одна. На Деми-Люн никто не гуляет в одиночку. Ее вел под руку мужчина, молодой мужчина. И как же хорошо они смотрелись рядом, оба сияющие молодостью, какими выглядели счастливыми!
Видение длилось не больше минуты, но оно так сильно задело барона за живое, что его жена, которая шла, тесно прижавшись к нему, не могла этого не заметить. Но почему же она ни о чем его не спросила - когда она то и дело задавала вопросы о каждом встречном? Он поднял на нее встревоженный взгляд. И то, что он увидел, ошеломило его еще больше, чем появление Мариетты среди алансонских буржуа: баронесса улыбалась. Она улыбалась не кому-то, как все люди вокруг, которые здоровались, встречаясь. Нет, это была улыбка чему-то глубоко личному, очевидно, непроизвольная; эта улыбка расплывалась по всему ее лицу, перечеркнутому темными очками, оно просияло, и - чего не случалось уже давно - баронесса рассмеялась, просто не смогла удержать серебристого глумливого смешка.
Почему она улыбается, почему смеется? И, во-первых, почему не спросила, что случилось, когда почувствовала, как ее муж весь содрогнулся рядом с ней? Почему? Да потому, что она увидела то же, что и он - Мариетту под руку с молодым мужчиной, - потому что она на самом деле видит не хуже его!
Барон был потрясен вдвойне.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34