– А это Дебора, моя вторая дочь.
Мне Паула руку не пожала.
– О вас я тоже много слышала, – сообщила она.
Паула провела нас во дворец с мраморными полами, высоченными потолками и крашеными стенами. Ради столь выдающегося случая интерьер был украшен мелкими штришками двадцатых годов – звучала музыка тех лет, стояли модели старых машин, лежали журнальные статьи о Дугласе Фэрбенксе и Мэри Пикфорд. Но самое трогательное состояло в том, что Шэрон увеличила десяток старых маминых детских фотографий, поместила в рамки и развесила в гостиной, где также повесила здоровенный транспарант с 28 надписью:
С СЕМИДЕСЯТИПЯТИЛЕТИЕМ, ЛЕНОРА! И ЖИВИ ЕЩЕ СЕМЬДЕСЯТ ПЯТЬ!
Моя сестрица – ну просто вылитая Эмили Дикинсон.
Мама казалась искренне тронутой всей этой проделанной ради нее работой.
Даже не верится, что Шэрон потратила на это столько сил, – восхищенно проговорила она, качая головой. – Она просто превзошла самое себя, верно, Дебора?
– О да, – изрекла я, внезапно растерявшись. Ведь единственное, что сделала я на мамин семидесятипятилетний юбилей, – это соизволила приехать. Конечно, подарок я привезла – кашемировый свитер из «Сакса», – но я вдруг ощутила себя ничтожеством по сравнению с вы знаете с кем. Не в том дело, что я не помогла в организации мероприятия – Шэрон даже не соизволила позвонить мне и пригласить, не говоря уж о том, чтобы привлечь к участию. Просто мне и в голову не пришло, будто мама нуждается в том, чтобы ее юбилей отмечали с таким размахом, или хочет этого. Она всегда с удовольствием отмечала свой день рождения в тихой спокойной обстановке, без шума и звона, особенно после смерти отца. И, тем не менее, вот она стоит, явно потрясенная усилиями, приложенными Шэрон, ее изобретательностью и экстравагантностью, и от этого мне захотелось обернуть вокруг собственной шеи боа Паулы и удавиться.
– Если бы только ты жила еще семьдесят пять лет, – сказала я маме. – Или вечность.
Для меня было очень важно, чтобы она знала: я люблю ее, хоть и не вывешиваю транспарантов. И не только затем, чтобы посоперничать с Шэрон. Я действительно думаю, что она чудесная мама. Не считая ее неспособности увидеть взаимную антипатию своих дочерей, поджатой верхней губы, когда речь заходит о ее проблемах, и категорического нежелания признавать, что у нее вообще есть проблемы, Ленора Пельц – та самая мама, которой можно гордиться. Она преданная, справедливая, надежная, при этом совсем не властная. Она готова дать совет, но никогда не нудит. Ну, большей частью. Мама даже периодически рассказывает анекдоты, хотя в последние годы иногда забывает самый смак анекдота. Во времена моего детства отец был царь и бог (невозможно не обожествлять добряка терапевта, ходящего по вызовам на дом), но именно мама неизменно находилась рядом. Она заботилась о том, чтобы мы были сыты и одеты, помогала делать домашнее задание и смягчала наказания. Классическая жена образца 50-х, мама не была, однако, Джун Кливер, предоставлявшей опекуну принимать важные решения. Пока папа спасал добрых граждан Уэстпорта от недомоганий различной степени сложности, она, засучив рукава, растила двоих детей.
И то, что ее дети до сих пор вели себя как дети, вовсе не вина мамы. Как я уже упоминала, у нас имелся и отец.
Я как раз размышляла о том, какой вклад он внес в наши с Шэрон отношения, когда на всех парах в комнату влетела сестрица. Запыхавшаяся, взъерошенная, озабоченная своими обязанностями хозяйки, она засыпала распоряжениями Паулу, вертихвостку-помощницу.
Значит, теперь она у нас блондинка, развеселилась я, увидев, что ее некогда каштановые волосы длиной до шеи приобрели довольно кричащий красновато-золотистый цвет.
В остальном Шэрон выглядела так же, как и 30 в прошлый раз: крошечная, как наша мама, красивая – в выверенной манере, во многом благодаря изрядному слою косметики. И напряженная, буквально звенящая, словно ей предстоит решить слишком много проблем даже для такого электровеника, как она. У моей сестрицы вот еще какая незадача: она очень способная и при этом такая унылая. Суперженщина и супержертва одновременно.
– Ты приехала, ма! – Шэрон обняла маму и защебетала об оформлении приема, делая вид, будто меня тут и нет. Я кашлянула. Шэрон повернулась ко мне, ибо не имела возможности и дальше меня игнорировать, не показавшись при этом слишком грубой. – Ой, а вот и Дебора. Столько времени прошло, что я едва узнала тебя.
Чуть поколебавшись, она шагнула ко мне и чмокнула воздух у моей щеки с пылкостью рептилии.
– Рада видеть тебя, Шэрон. – Я твердо вознамерилась хотя бы начать с позитивной ноты, отлично зная, с какой скоростью положение может ухудшиться. – Чудесное платье.
Шэрон не напялила на себя шмотки а-ля Ревущие Двадцатые. Судя по всему, в маскарадные наряды облачили только обслугу. На ней было бирюзовое льняное платье, украшенное крупными золотыми пуговицами почтит такого же цвета, как ее нынешняя золотистая шевелюра. Очень в стиле Бока.
Шэрон поблагодарила и оглядела мой наряд – свободного покроя хлопковое платье с цветочным узором. Я собралась с духом.
– У тебя тоже миленькое платье, – изрекла она. – У меня есть точно такая же старая скатерка.
«Ну, понеслось, – подумала я. – Всем пристегнуть ремни».
– Как поживает Норман? – Я имела в виду ее сына, первокурсника военного училища. – Нравится ему на новом месте?
– В меру. Норман рассказал мне, что получил от тебя письмо. Он очень удивился.
– Удивился? А почему, собственно? Он ведь как-никак мой племянник.
– Да, но после того, как ты пропустила его выпускной…
– Я тогда болела, Шэрон. У меня была очень высокая температура. Норман отлично знает, что я непременно пришла бы к нему на выпускной, если бы могла.
– Норман знает одно – его тетя очень занята в Нью-Йорке написанием, – Шэрон хмыкнула, – «мыльных опер».
– У тебя проблемы с моим шоу, Шэрон? Дело именно в этом, да?
– Боже, конечно, нет! Я и не видела его отродясь. У меня нет времени смотреть подобное барахло.
– Только не говори, что я не пыталась, ладно? – Повернувшись к маме, я вылетела на патио и плюхнулась возле бассейна, кипя и булькая. Пару минут спустя мама присоединилась ко мне. Я тут же извинилась за себя и Шэрон. – Я порчу тебе праздник, потому что не могу поладить с сестрой.
– Ты вовсе не портишь мне праздник. Я чудесно проведу время, несмотря на тебя и Шэрон. Она только что сводила меня на кухню показать яства. Боже ты мой! Какое разнообразие!
Я вытаращилась на нее. Неужели и впрямь ссора дочерей задевает маму не столь глубоко, как я думала? Или она ведет себя как обычно, когда речь заходит о наших с Шэрон отношениях – не выказывает эмоций, прячет боль и разочарование и надевает налицо улыбающуюся маску, хотя внутри все кипит?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76
Мне Паула руку не пожала.
– О вас я тоже много слышала, – сообщила она.
Паула провела нас во дворец с мраморными полами, высоченными потолками и крашеными стенами. Ради столь выдающегося случая интерьер был украшен мелкими штришками двадцатых годов – звучала музыка тех лет, стояли модели старых машин, лежали журнальные статьи о Дугласе Фэрбенксе и Мэри Пикфорд. Но самое трогательное состояло в том, что Шэрон увеличила десяток старых маминых детских фотографий, поместила в рамки и развесила в гостиной, где также повесила здоровенный транспарант с 28 надписью:
С СЕМИДЕСЯТИПЯТИЛЕТИЕМ, ЛЕНОРА! И ЖИВИ ЕЩЕ СЕМЬДЕСЯТ ПЯТЬ!
Моя сестрица – ну просто вылитая Эмили Дикинсон.
Мама казалась искренне тронутой всей этой проделанной ради нее работой.
Даже не верится, что Шэрон потратила на это столько сил, – восхищенно проговорила она, качая головой. – Она просто превзошла самое себя, верно, Дебора?
– О да, – изрекла я, внезапно растерявшись. Ведь единственное, что сделала я на мамин семидесятипятилетний юбилей, – это соизволила приехать. Конечно, подарок я привезла – кашемировый свитер из «Сакса», – но я вдруг ощутила себя ничтожеством по сравнению с вы знаете с кем. Не в том дело, что я не помогла в организации мероприятия – Шэрон даже не соизволила позвонить мне и пригласить, не говоря уж о том, чтобы привлечь к участию. Просто мне и в голову не пришло, будто мама нуждается в том, чтобы ее юбилей отмечали с таким размахом, или хочет этого. Она всегда с удовольствием отмечала свой день рождения в тихой спокойной обстановке, без шума и звона, особенно после смерти отца. И, тем не менее, вот она стоит, явно потрясенная усилиями, приложенными Шэрон, ее изобретательностью и экстравагантностью, и от этого мне захотелось обернуть вокруг собственной шеи боа Паулы и удавиться.
– Если бы только ты жила еще семьдесят пять лет, – сказала я маме. – Или вечность.
Для меня было очень важно, чтобы она знала: я люблю ее, хоть и не вывешиваю транспарантов. И не только затем, чтобы посоперничать с Шэрон. Я действительно думаю, что она чудесная мама. Не считая ее неспособности увидеть взаимную антипатию своих дочерей, поджатой верхней губы, когда речь заходит о ее проблемах, и категорического нежелания признавать, что у нее вообще есть проблемы, Ленора Пельц – та самая мама, которой можно гордиться. Она преданная, справедливая, надежная, при этом совсем не властная. Она готова дать совет, но никогда не нудит. Ну, большей частью. Мама даже периодически рассказывает анекдоты, хотя в последние годы иногда забывает самый смак анекдота. Во времена моего детства отец был царь и бог (невозможно не обожествлять добряка терапевта, ходящего по вызовам на дом), но именно мама неизменно находилась рядом. Она заботилась о том, чтобы мы были сыты и одеты, помогала делать домашнее задание и смягчала наказания. Классическая жена образца 50-х, мама не была, однако, Джун Кливер, предоставлявшей опекуну принимать важные решения. Пока папа спасал добрых граждан Уэстпорта от недомоганий различной степени сложности, она, засучив рукава, растила двоих детей.
И то, что ее дети до сих пор вели себя как дети, вовсе не вина мамы. Как я уже упоминала, у нас имелся и отец.
Я как раз размышляла о том, какой вклад он внес в наши с Шэрон отношения, когда на всех парах в комнату влетела сестрица. Запыхавшаяся, взъерошенная, озабоченная своими обязанностями хозяйки, она засыпала распоряжениями Паулу, вертихвостку-помощницу.
Значит, теперь она у нас блондинка, развеселилась я, увидев, что ее некогда каштановые волосы длиной до шеи приобрели довольно кричащий красновато-золотистый цвет.
В остальном Шэрон выглядела так же, как и 30 в прошлый раз: крошечная, как наша мама, красивая – в выверенной манере, во многом благодаря изрядному слою косметики. И напряженная, буквально звенящая, словно ей предстоит решить слишком много проблем даже для такого электровеника, как она. У моей сестрицы вот еще какая незадача: она очень способная и при этом такая унылая. Суперженщина и супержертва одновременно.
– Ты приехала, ма! – Шэрон обняла маму и защебетала об оформлении приема, делая вид, будто меня тут и нет. Я кашлянула. Шэрон повернулась ко мне, ибо не имела возможности и дальше меня игнорировать, не показавшись при этом слишком грубой. – Ой, а вот и Дебора. Столько времени прошло, что я едва узнала тебя.
Чуть поколебавшись, она шагнула ко мне и чмокнула воздух у моей щеки с пылкостью рептилии.
– Рада видеть тебя, Шэрон. – Я твердо вознамерилась хотя бы начать с позитивной ноты, отлично зная, с какой скоростью положение может ухудшиться. – Чудесное платье.
Шэрон не напялила на себя шмотки а-ля Ревущие Двадцатые. Судя по всему, в маскарадные наряды облачили только обслугу. На ней было бирюзовое льняное платье, украшенное крупными золотыми пуговицами почтит такого же цвета, как ее нынешняя золотистая шевелюра. Очень в стиле Бока.
Шэрон поблагодарила и оглядела мой наряд – свободного покроя хлопковое платье с цветочным узором. Я собралась с духом.
– У тебя тоже миленькое платье, – изрекла она. – У меня есть точно такая же старая скатерка.
«Ну, понеслось, – подумала я. – Всем пристегнуть ремни».
– Как поживает Норман? – Я имела в виду ее сына, первокурсника военного училища. – Нравится ему на новом месте?
– В меру. Норман рассказал мне, что получил от тебя письмо. Он очень удивился.
– Удивился? А почему, собственно? Он ведь как-никак мой племянник.
– Да, но после того, как ты пропустила его выпускной…
– Я тогда болела, Шэрон. У меня была очень высокая температура. Норман отлично знает, что я непременно пришла бы к нему на выпускной, если бы могла.
– Норман знает одно – его тетя очень занята в Нью-Йорке написанием, – Шэрон хмыкнула, – «мыльных опер».
– У тебя проблемы с моим шоу, Шэрон? Дело именно в этом, да?
– Боже, конечно, нет! Я и не видела его отродясь. У меня нет времени смотреть подобное барахло.
– Только не говори, что я не пыталась, ладно? – Повернувшись к маме, я вылетела на патио и плюхнулась возле бассейна, кипя и булькая. Пару минут спустя мама присоединилась ко мне. Я тут же извинилась за себя и Шэрон. – Я порчу тебе праздник, потому что не могу поладить с сестрой.
– Ты вовсе не портишь мне праздник. Я чудесно проведу время, несмотря на тебя и Шэрон. Она только что сводила меня на кухню показать яства. Боже ты мой! Какое разнообразие!
Я вытаращилась на нее. Неужели и впрямь ссора дочерей задевает маму не столь глубоко, как я думала? Или она ведет себя как обычно, когда речь заходит о наших с Шэрон отношениях – не выказывает эмоций, прячет боль и разочарование и надевает налицо улыбающуюся маску, хотя внутри все кипит?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76