Я знала, чю ответ, который был мне нужен, где-то рядом — стоит протянуть руку, и он очутится у меня на ладони.
18
Нанкин, 12 декабря 1937 (десятый день одиннадцатого месяца), вечер
Я пишу эти строки при свете единственной свечи. Мы не можем рисковать, включая керосиновые или электрические лампы. Пусть думают, что дом необитаем.
Вчера мы слышали взрывы со стороны террасы «Тропический Цветок». Я сказал Шуджин, что, должно быть, это наши военные: взрывают траншеи за городской стеной или мосты через каналы. Однако на улицах я слышал, как люди шепчутся: «Это японцы. Японцы». В тот же день, позже, после долгого затишья раздался мощный взрыв, потрясший город. Мы с Шуджин оставили нашу работу и повернули друг к другу смертельно бледные лица.
— Ворота, — послышался с улицы мальчишеский голос. — Ворота Чжонгхуа! Японцы!
Я подошел к окну и увидел его. Он стоял, широко раскинув руки, ожидая, когда откроются ставни и ему ответят. Обычно так и происходило, ведь до сих пор мы проживали наши жизни на улице. Теперь же все, что было слышно, — вороватый звук закрывающихся дверей и ставней. Мальчик сразу все понял — опустил руки и помчался прочь.
Я повернулся. Шуджин сидела неподвижно, словно статуя. Аккуратно сложила руки, продолговатое лицо словно высечено из мрамора. На ней были домашняя блуза и брюки. Лицо казалось почти бескровным. Я некоторое время смотрел на нее, повернувшись спиной к открытым ставням, спину обдувал холодной воздух безмолвной улицы. Солнце в эти дни выглядывало редко, и было оно странным, очень белым и чистым. Вот и сейчас оно светило в комнату, освещая ее кожу во всех подробностях, словно я сидел очень близко от нее. Ее лицо, шея и руки покрылись крошечными пупырышками, словно у ощипанного гуся, а веки казались почти прозрачными. Мне казалось, что под ними я вижу гнетущие ее тайные страхи.
В душе поднялось что-то первородное, пахнущее шафраном и густым духом пищи, томящейся в горшочках. Такую еду готовят в Поянху. Ощущение было таким реальным, что я закашлялся, защипало глаза. Беспокойно переступил с ноги на ногу, подбирая слова: «Шуджин, я был не прав, а ты права. Не могу описать тебе, как я боюсь. Давай покинем город. Прямо сейчас пойдем и соберем вещи. Упакуем их и пойдем. В полночь будем в бухте Мейтан». А может, высказаться более сдержанно? «Шуджин, наши планы немного изменились…»
— Шуджин, — начал я. — Шуджин, может, нам следует…
— Да? — Она посмотрела в мои глаза с надеждой. — Может, нам следует?..
Я хотел было ответить, когда позади меня раздался треск и что-то пулей влетело в окно, ударив меня по затылку. Я споткнулся и упал ничком. Комната наполнилась страшным шумом. Лежа на полу, я закричал и схватился за голову. Свалилась ваза, вода пролилась на скатерть. Шуджин испуганно вскочила, опрокинула стул. Над головой носилось что-то большое, ударялось о стены. Прикрыв лицо руками, я поднял голову.
Это была птица, большая неуклюжая птица. Она отчаянно хлопала крыльями, ударялась в стены, отскакивала от пола. Все покрылось перьями. Шуджин в изумлении на нее смотрела, а она пронзительно кричала и гремела крыльями, сметая все на своем пути. Наконец, утомившись, упала на пол. Там она запрыгала, наталкиваясь на стены.
Мы с Шуджин подошли поближе и смотрели на нее, не веря своим глазам. Это был золотистый фазан. Некоторые считают его символом Китая. Невероятно. До сегодняшнего дня я видел золотистого фазана только на картинках. Я был бы не больше удивлен, если бы в окно влетел фынхуанnote 48. Оранжевые перья фазана были необычайно яркими. Казалось, в нашем доме вспыхнул костер. Как только я делал шаг вперед, он отпрыгивал в сторону, пытался взлететь, сталкивался с мебелью. Я не мог понять, зачем он сюда залетел. И только когда птица отчаянно поднялась в воздух и пролетела рядом со мной, я увидел ее глаза и все понял.
— Отойди, — сказал я Шуджин, схватил со спинки стула свое парчовое чанпаоnote 49 и швырнул его, словно сеть, на птицу. Фазан запрыгал, забил крыльями, поднялся на фут в воздух, и рубашка, казалось, сама собой запрыгала по комнате, будто яркий разноцветный дух. Когда он приблизился ко мне, я нагнулся и быстро схватил птицу обеими руками. Выпрямившись, осторожно вынул фазана — сначала высвободил маленькую голову с незрячими глазами, затем крылья. Повернул птицу к Шуджин.
— Он слепой, — пробормотал я.
— Слепой?
— Да. Возможно, из-за взрывов в Чжонгхуа…
— Нет! — Шуджин порывисто закрыла лицо руками. — Нет. Это самое худшее, что могло случиться, самое худшее! Золотистый фазан! Символ Китая. Его ослепили японцы. — Она вонзила себе в голову ногти, безумным взором обшарила комнату, словно искала чудесный способ спасения. — Это правда. Теперь все произойдет. Земля, наша земля. Японцы изувечат землю, они разрушат Драконовый порогnote 50 и…
— Ну, успокойся. Никакого Драконового порога не существует…
— Они разрушат Драконовый порог. Китай ожидает голод и засуха. Ослепят всех фазанов, не только этого. Всех. И людей — тоже. Они убьют нас в наших постелях и…
— Шуджин, прошу тебя, успокойся. Это всего лишь птица.
— Нет! Это не просто птица, это — золотистый фазан! Мы все умрем. — Она двигалась по комнате кругами, взмахивая в отчаянии руками. — Президент, твой драгоценный президент, твой верховный арбитр сбежал в Чунцин, словно преследуемая собака, а в Нанкине остались лишь бедные, больные и…
— Хватит!
— Ох! — воскликнула она, уронила руки и устремила на меня взор, полный неизбывного страдания. — Да, ты увидишь! Ты увидишь, что я права. — И, сказав это, выбежала из комнаты, деревянные башмаки громко застучали по ступеням.
Я долго стоял, глядя ей вслед, чувствовал, как кровь бьет в виски. Меня потрясло, что все изменилось так быстро. Я уже готов был снизойти до ее просьбы, приготовился бежать из города. Но ее насмешки настроили меня отстаивать позицию, в которой я и сам не был уверен.
Не знаю, сколько бы я еще так простоял, глядя на пустую лестницу, если бы фазан не стал колотиться. Я взял его одной рукой за лапки и быстро закрутил в воздухе — так в детстве учила меня мать. Затем встряхнул его, как стряхивают с одежды воду — раз, другой, пока шея птицы не сломалась. Крылья фазана слабо поднялись в предсмертной судороге. Потом я понес пернатую тушку в кухню.
Я редко хожу в кухню Шуджин, но сейчас это было единственное место, где мне хотелось находиться. Кухня меня успокаивала. Когда-то мальчиком я сидел на полу кухни и смотрел, как мать окунает кур в кипящую воду, чтобы перья стали мягкими. Сейчас и я налил в котел воды, зажег огонь и дождался, когда на поверхности появились пузырьки. Двигаясь, как во сне, я ошпарил птицу, держа ее за лапки. Затем уселся за стол, стал ощипывать. Мысли обратились к картине детства.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85
18
Нанкин, 12 декабря 1937 (десятый день одиннадцатого месяца), вечер
Я пишу эти строки при свете единственной свечи. Мы не можем рисковать, включая керосиновые или электрические лампы. Пусть думают, что дом необитаем.
Вчера мы слышали взрывы со стороны террасы «Тропический Цветок». Я сказал Шуджин, что, должно быть, это наши военные: взрывают траншеи за городской стеной или мосты через каналы. Однако на улицах я слышал, как люди шепчутся: «Это японцы. Японцы». В тот же день, позже, после долгого затишья раздался мощный взрыв, потрясший город. Мы с Шуджин оставили нашу работу и повернули друг к другу смертельно бледные лица.
— Ворота, — послышался с улицы мальчишеский голос. — Ворота Чжонгхуа! Японцы!
Я подошел к окну и увидел его. Он стоял, широко раскинув руки, ожидая, когда откроются ставни и ему ответят. Обычно так и происходило, ведь до сих пор мы проживали наши жизни на улице. Теперь же все, что было слышно, — вороватый звук закрывающихся дверей и ставней. Мальчик сразу все понял — опустил руки и помчался прочь.
Я повернулся. Шуджин сидела неподвижно, словно статуя. Аккуратно сложила руки, продолговатое лицо словно высечено из мрамора. На ней были домашняя блуза и брюки. Лицо казалось почти бескровным. Я некоторое время смотрел на нее, повернувшись спиной к открытым ставням, спину обдувал холодной воздух безмолвной улицы. Солнце в эти дни выглядывало редко, и было оно странным, очень белым и чистым. Вот и сейчас оно светило в комнату, освещая ее кожу во всех подробностях, словно я сидел очень близко от нее. Ее лицо, шея и руки покрылись крошечными пупырышками, словно у ощипанного гуся, а веки казались почти прозрачными. Мне казалось, что под ними я вижу гнетущие ее тайные страхи.
В душе поднялось что-то первородное, пахнущее шафраном и густым духом пищи, томящейся в горшочках. Такую еду готовят в Поянху. Ощущение было таким реальным, что я закашлялся, защипало глаза. Беспокойно переступил с ноги на ногу, подбирая слова: «Шуджин, я был не прав, а ты права. Не могу описать тебе, как я боюсь. Давай покинем город. Прямо сейчас пойдем и соберем вещи. Упакуем их и пойдем. В полночь будем в бухте Мейтан». А может, высказаться более сдержанно? «Шуджин, наши планы немного изменились…»
— Шуджин, — начал я. — Шуджин, может, нам следует…
— Да? — Она посмотрела в мои глаза с надеждой. — Может, нам следует?..
Я хотел было ответить, когда позади меня раздался треск и что-то пулей влетело в окно, ударив меня по затылку. Я споткнулся и упал ничком. Комната наполнилась страшным шумом. Лежа на полу, я закричал и схватился за голову. Свалилась ваза, вода пролилась на скатерть. Шуджин испуганно вскочила, опрокинула стул. Над головой носилось что-то большое, ударялось о стены. Прикрыв лицо руками, я поднял голову.
Это была птица, большая неуклюжая птица. Она отчаянно хлопала крыльями, ударялась в стены, отскакивала от пола. Все покрылось перьями. Шуджин в изумлении на нее смотрела, а она пронзительно кричала и гремела крыльями, сметая все на своем пути. Наконец, утомившись, упала на пол. Там она запрыгала, наталкиваясь на стены.
Мы с Шуджин подошли поближе и смотрели на нее, не веря своим глазам. Это был золотистый фазан. Некоторые считают его символом Китая. Невероятно. До сегодняшнего дня я видел золотистого фазана только на картинках. Я был бы не больше удивлен, если бы в окно влетел фынхуанnote 48. Оранжевые перья фазана были необычайно яркими. Казалось, в нашем доме вспыхнул костер. Как только я делал шаг вперед, он отпрыгивал в сторону, пытался взлететь, сталкивался с мебелью. Я не мог понять, зачем он сюда залетел. И только когда птица отчаянно поднялась в воздух и пролетела рядом со мной, я увидел ее глаза и все понял.
— Отойди, — сказал я Шуджин, схватил со спинки стула свое парчовое чанпаоnote 49 и швырнул его, словно сеть, на птицу. Фазан запрыгал, забил крыльями, поднялся на фут в воздух, и рубашка, казалось, сама собой запрыгала по комнате, будто яркий разноцветный дух. Когда он приблизился ко мне, я нагнулся и быстро схватил птицу обеими руками. Выпрямившись, осторожно вынул фазана — сначала высвободил маленькую голову с незрячими глазами, затем крылья. Повернул птицу к Шуджин.
— Он слепой, — пробормотал я.
— Слепой?
— Да. Возможно, из-за взрывов в Чжонгхуа…
— Нет! — Шуджин порывисто закрыла лицо руками. — Нет. Это самое худшее, что могло случиться, самое худшее! Золотистый фазан! Символ Китая. Его ослепили японцы. — Она вонзила себе в голову ногти, безумным взором обшарила комнату, словно искала чудесный способ спасения. — Это правда. Теперь все произойдет. Земля, наша земля. Японцы изувечат землю, они разрушат Драконовый порогnote 50 и…
— Ну, успокойся. Никакого Драконового порога не существует…
— Они разрушат Драконовый порог. Китай ожидает голод и засуха. Ослепят всех фазанов, не только этого. Всех. И людей — тоже. Они убьют нас в наших постелях и…
— Шуджин, прошу тебя, успокойся. Это всего лишь птица.
— Нет! Это не просто птица, это — золотистый фазан! Мы все умрем. — Она двигалась по комнате кругами, взмахивая в отчаянии руками. — Президент, твой драгоценный президент, твой верховный арбитр сбежал в Чунцин, словно преследуемая собака, а в Нанкине остались лишь бедные, больные и…
— Хватит!
— Ох! — воскликнула она, уронила руки и устремила на меня взор, полный неизбывного страдания. — Да, ты увидишь! Ты увидишь, что я права. — И, сказав это, выбежала из комнаты, деревянные башмаки громко застучали по ступеням.
Я долго стоял, глядя ей вслед, чувствовал, как кровь бьет в виски. Меня потрясло, что все изменилось так быстро. Я уже готов был снизойти до ее просьбы, приготовился бежать из города. Но ее насмешки настроили меня отстаивать позицию, в которой я и сам не был уверен.
Не знаю, сколько бы я еще так простоял, глядя на пустую лестницу, если бы фазан не стал колотиться. Я взял его одной рукой за лапки и быстро закрутил в воздухе — так в детстве учила меня мать. Затем встряхнул его, как стряхивают с одежды воду — раз, другой, пока шея птицы не сломалась. Крылья фазана слабо поднялись в предсмертной судороге. Потом я понес пернатую тушку в кухню.
Я редко хожу в кухню Шуджин, но сейчас это было единственное место, где мне хотелось находиться. Кухня меня успокаивала. Когда-то мальчиком я сидел на полу кухни и смотрел, как мать окунает кур в кипящую воду, чтобы перья стали мягкими. Сейчас и я налил в котел воды, зажег огонь и дождался, когда на поверхности появились пузырьки. Двигаясь, как во сне, я ошпарил птицу, держа ее за лапки. Затем уселся за стол, стал ощипывать. Мысли обратились к картине детства.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85