Ято думал, что нас было
человек девять-десять, но к 1955 году уже оказалось не меньше двух сотен или
даже больше... Итак, вы хотите получить прямой ответ на вопрос, рассказываю
ли я вам о реальном человеке, или же передаю мифы, которыми обросла его
личность, как крошечная песчинка постепенно вырастает в жемчужину. Но я не
смогу ответить определенно. И то и другое, пожалуй. Все, в чем я уверен -
Энди Дюфресн был не такой, как я или кто-нибудь еще из обитателей Шоушенка.
Он принес сюда пять сотен долларов, но этот сукин сын ухитрился пронести
сквозь тюремные ворота нечто гораздо большее. Возможно, чувство собственного
достоинства, или уверенность в своей победе... или, возможно, просто
ощущение свободы, которое не покидало его даже среди этих забытых богом
серых стен. Казалось, от него исходит какое-то легкое сияние. И я помню, что
лишь раз он лишился этого света, и это тоже будет часть моего рассказа. С
1950 года, как я уже сказал, Энди перестал бороться с сестрами. За него все
сделали Стэмос и Хендлей. Если бы Энди Дюфресн подошел к кому-нибудь из них
или к любому другому охраннику, который был проинструктирован Стэмосом, и
сказал лишь слово - все сестры в Шоушенке отправились бы спать этой ночью с
сильнейшей головной болью. И сестры смирились. К тому же, как я уже отмечал,
вокруг всегда находятся восемнадцатилетние угонщики автомобилей,
какие-нибудь мелкие воришки и поджигатели, достаточно смазливые на вид и не
способные за себя постоять. А Энди, с того самого дня на крыше, пошел своим
путем. Теперь он стал работать в библиотеке под начальством крепенького
старичка, которого звали Брукс Хетлен. Хетлен занял эту должность в конце
двадцатых по той причине, что он имел высшее образование. Если честно, его
специализация была как-то связана с животноводством, но высшее образование в
такой конторе, как Шенк - большая редкость, а на безрыбье, как известно, и
рак - рыба. В 1952 году Брукс, который прикончил свою жену и дочь,
проигравшись в покер, еще когда Кулидж был президентом, был освобожден. Как
обычно, государство в своем милосердии позволило ему выйти на свободу только
тогда, когда любой шанс влиться в общество остался для него далеко позади.
Хетлену было 68. Он страдал артритом. И когда он выходил из главных ворот
тюрьмы с бумагами, свидетельствующими о его освобождении, в одном кармане
старенького пиджака и автобусным билетом до Грейхоунда в другом, он плакал.
Он шел в мир, который был ему так же чужд, как земли, лежащие за
неизведанными морями, для путешественников пятнадцатого века. Для Брукса
Шоушенк был всем, был его миром. Здесь он имел какой-то вес, был
библиотекарем, важной персоной, образованным человеком. Если же он придет в
библиотеку Киттери, ему не доверят даже картотеки. Я слышал, бедняга умер в
приюте для престарелых в 1953 году. Он продержался на полгода больше, чем я
предполагал. Да, государство сыграло злую шутку с этим человеком. Сперва
заставило его привыкнуть к неволе, потом выкинуло за тюремные стены, не
предоставив ничего взамен. Энди был библиотекарем после ухода Кетлена в
течение 23 лет. Он проявил все ту же настойчивость и силу, что я
неоднократно наблюдал у него, чтобы добиться для своей библиотеки всего
необходимого. И я своими глазами видел, как тесная комнатушка, пропахшая
скипидаром, поскольку раньше здесь находилась малярная подсобка с двумя
убогими шкафчиками, заваленными "Ридер Дайджест" и географическими атласами,
превратилась в лучшую тюремную библиотеку Новой Англии. Он делал это
постепенно. Повесил на дверь ящик для предложений и терпеливо переносил
такого рода записки, как "пожалуйста, больше книжек про трах, или "искусство
побега в двадцати пяти лекциях". Энди узнавал, какими предметами
интересуются заключенные, а потом посылал запросы в клубы Нью-Йорка и
добился того, чтобы два из них, "Литературный союз" и "Книга месяца",
высылали ему издания из своих главных выборок по предельно низким ценам. Он
обнаруживал информационный голод у заключенных, и даже если дело касалось
таких узкоспециальных вещей, как резьба по дереву, жонглерство или искусство
пасьянса, всегда умел найти нужную литературу. Конечно, не забывал о
популярных изданиях- Стенддей Гарднер и Луи Амур. Он выставил шкафчик с
книгами в мягких обложках под контрольной доской, тщательно проверял,
возвращаются ли книги и в каком состоянии, но они все равно быстро
затрепывались до дыр, с этим ничего нельзя было поделать. В августе 1954
года он стал подавать запросы в Сенат. Комендантом тюрьмы тогда уже был
Стэмос. Этот человек уверился в том, что Энди-нечто вроде талисмана, и
проводил много времени в библиотеке, болтая с ним о том, о сем. Они с Энди
были на короткой ноге, Гред часто усмехался и даже похлопывал его по плечу.
Как-то он начал объяснять Энди, что если тот и был банкиром, то эта часть
его жизни осталась в прошлом, и пора бы приспособиться к изменившейся
ситуации и привыкнуть к фактам тюремной жизни. В наше сложное время для
денег налогоплательщиков, идущих на содержание тюрем и колоний, есть только
три позволительные статьи расходов. Первая - больше стен, вторая - больше
решеток и третья - больше охраны. По мнению сената, продолжал Стэмос, люди в
Шоушенке и Томэстене, и в Пицфилде - отбросы общества. Раз уж они попали в
такое место, они должны влачить жалкое существование. И ей богу, для
заключенных действительно ничего хорошего не светит. И от твоего желания
зависит слишком мало, чтобы ты мог что-то изменить. Энди улыбнулся едва
заметно и спросил Стэмоса, что случится с гранитным блоком, если капли воды
будут падать на него день за днем, в течение миллиона лет. Стэмос рассмеялся
и хлопнул Энди по спине: -у тебя нет миллиона лет, старик, но если бы был...
я уверен, ты сделал бы все, что захочешь, вот с этой усмешечкой. Продолжай
писать свои письма. Я могу даже опускать их для тебя, если ты заплатишь за
марки. И Энди продолжал. Хотя Стэмос и Хендлей уже не могли увидеть итогов
его трудов. Запросы для библиотечных фондов регулярно возвращались ни с чем
до 1960 года, затем Энди получил чек на две сотни долларов. Сенат пошел на
это в явной надежде, что надоевший проситель наконец заткнется. Но не тут то
было! Энди только усилил нажим: два письма в неделю вместо одного. В 1962
году он получил четыре сотни долларов, и до конца шестидесятых на счет
библиотеки каждый год, с точностью часового механизма, высылались семьсот
долларов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32
человек девять-десять, но к 1955 году уже оказалось не меньше двух сотен или
даже больше... Итак, вы хотите получить прямой ответ на вопрос, рассказываю
ли я вам о реальном человеке, или же передаю мифы, которыми обросла его
личность, как крошечная песчинка постепенно вырастает в жемчужину. Но я не
смогу ответить определенно. И то и другое, пожалуй. Все, в чем я уверен -
Энди Дюфресн был не такой, как я или кто-нибудь еще из обитателей Шоушенка.
Он принес сюда пять сотен долларов, но этот сукин сын ухитрился пронести
сквозь тюремные ворота нечто гораздо большее. Возможно, чувство собственного
достоинства, или уверенность в своей победе... или, возможно, просто
ощущение свободы, которое не покидало его даже среди этих забытых богом
серых стен. Казалось, от него исходит какое-то легкое сияние. И я помню, что
лишь раз он лишился этого света, и это тоже будет часть моего рассказа. С
1950 года, как я уже сказал, Энди перестал бороться с сестрами. За него все
сделали Стэмос и Хендлей. Если бы Энди Дюфресн подошел к кому-нибудь из них
или к любому другому охраннику, который был проинструктирован Стэмосом, и
сказал лишь слово - все сестры в Шоушенке отправились бы спать этой ночью с
сильнейшей головной болью. И сестры смирились. К тому же, как я уже отмечал,
вокруг всегда находятся восемнадцатилетние угонщики автомобилей,
какие-нибудь мелкие воришки и поджигатели, достаточно смазливые на вид и не
способные за себя постоять. А Энди, с того самого дня на крыше, пошел своим
путем. Теперь он стал работать в библиотеке под начальством крепенького
старичка, которого звали Брукс Хетлен. Хетлен занял эту должность в конце
двадцатых по той причине, что он имел высшее образование. Если честно, его
специализация была как-то связана с животноводством, но высшее образование в
такой конторе, как Шенк - большая редкость, а на безрыбье, как известно, и
рак - рыба. В 1952 году Брукс, который прикончил свою жену и дочь,
проигравшись в покер, еще когда Кулидж был президентом, был освобожден. Как
обычно, государство в своем милосердии позволило ему выйти на свободу только
тогда, когда любой шанс влиться в общество остался для него далеко позади.
Хетлену было 68. Он страдал артритом. И когда он выходил из главных ворот
тюрьмы с бумагами, свидетельствующими о его освобождении, в одном кармане
старенького пиджака и автобусным билетом до Грейхоунда в другом, он плакал.
Он шел в мир, который был ему так же чужд, как земли, лежащие за
неизведанными морями, для путешественников пятнадцатого века. Для Брукса
Шоушенк был всем, был его миром. Здесь он имел какой-то вес, был
библиотекарем, важной персоной, образованным человеком. Если же он придет в
библиотеку Киттери, ему не доверят даже картотеки. Я слышал, бедняга умер в
приюте для престарелых в 1953 году. Он продержался на полгода больше, чем я
предполагал. Да, государство сыграло злую шутку с этим человеком. Сперва
заставило его привыкнуть к неволе, потом выкинуло за тюремные стены, не
предоставив ничего взамен. Энди был библиотекарем после ухода Кетлена в
течение 23 лет. Он проявил все ту же настойчивость и силу, что я
неоднократно наблюдал у него, чтобы добиться для своей библиотеки всего
необходимого. И я своими глазами видел, как тесная комнатушка, пропахшая
скипидаром, поскольку раньше здесь находилась малярная подсобка с двумя
убогими шкафчиками, заваленными "Ридер Дайджест" и географическими атласами,
превратилась в лучшую тюремную библиотеку Новой Англии. Он делал это
постепенно. Повесил на дверь ящик для предложений и терпеливо переносил
такого рода записки, как "пожалуйста, больше книжек про трах, или "искусство
побега в двадцати пяти лекциях". Энди узнавал, какими предметами
интересуются заключенные, а потом посылал запросы в клубы Нью-Йорка и
добился того, чтобы два из них, "Литературный союз" и "Книга месяца",
высылали ему издания из своих главных выборок по предельно низким ценам. Он
обнаруживал информационный голод у заключенных, и даже если дело касалось
таких узкоспециальных вещей, как резьба по дереву, жонглерство или искусство
пасьянса, всегда умел найти нужную литературу. Конечно, не забывал о
популярных изданиях- Стенддей Гарднер и Луи Амур. Он выставил шкафчик с
книгами в мягких обложках под контрольной доской, тщательно проверял,
возвращаются ли книги и в каком состоянии, но они все равно быстро
затрепывались до дыр, с этим ничего нельзя было поделать. В августе 1954
года он стал подавать запросы в Сенат. Комендантом тюрьмы тогда уже был
Стэмос. Этот человек уверился в том, что Энди-нечто вроде талисмана, и
проводил много времени в библиотеке, болтая с ним о том, о сем. Они с Энди
были на короткой ноге, Гред часто усмехался и даже похлопывал его по плечу.
Как-то он начал объяснять Энди, что если тот и был банкиром, то эта часть
его жизни осталась в прошлом, и пора бы приспособиться к изменившейся
ситуации и привыкнуть к фактам тюремной жизни. В наше сложное время для
денег налогоплательщиков, идущих на содержание тюрем и колоний, есть только
три позволительные статьи расходов. Первая - больше стен, вторая - больше
решеток и третья - больше охраны. По мнению сената, продолжал Стэмос, люди в
Шоушенке и Томэстене, и в Пицфилде - отбросы общества. Раз уж они попали в
такое место, они должны влачить жалкое существование. И ей богу, для
заключенных действительно ничего хорошего не светит. И от твоего желания
зависит слишком мало, чтобы ты мог что-то изменить. Энди улыбнулся едва
заметно и спросил Стэмоса, что случится с гранитным блоком, если капли воды
будут падать на него день за днем, в течение миллиона лет. Стэмос рассмеялся
и хлопнул Энди по спине: -у тебя нет миллиона лет, старик, но если бы был...
я уверен, ты сделал бы все, что захочешь, вот с этой усмешечкой. Продолжай
писать свои письма. Я могу даже опускать их для тебя, если ты заплатишь за
марки. И Энди продолжал. Хотя Стэмос и Хендлей уже не могли увидеть итогов
его трудов. Запросы для библиотечных фондов регулярно возвращались ни с чем
до 1960 года, затем Энди получил чек на две сотни долларов. Сенат пошел на
это в явной надежде, что надоевший проситель наконец заткнется. Но не тут то
было! Энди только усилил нажим: два письма в неделю вместо одного. В 1962
году он получил четыре сотни долларов, и до конца шестидесятых на счет
библиотеки каждый год, с точностью часового механизма, высылались семьсот
долларов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32